– Никак я к ним особо не отношусь… – пробормотал Петрушкин.
– Да как же… – сказал Петрушкин. – Вы всех жалеете. Всем стараетесь помочь. А это правильно. У русского журналиста роль такая – помогать, заступаться за людей. Кто за них нынче еще заступится? В России и поэт – больше, чем поэт, и журналист – больше, чем журналист. Но только не всем эта ноша по плечу. А вы ничего – тащите…
– Ладно… – Бесчетнову стало совсем невтерпеж. – Захвалили вы меня. Пойду заступлюсь за кого-нибудь…
Они распрощались. Бесчетнов вынул из кармана пачку сигарет и задумался. Он вообще-то не собирался становиться журналистом. В глубоком детстве он мечтал стать, смешно вспомнить, милиционером, а потом, в школе – археологом. Поступил на исторический, но после первой археологической практики понял, что уже не так и сильно мечтает об археологии: археологов много, а гробница Тутанхамона одна, да и ту уже нашли. Тогда он решил стать писателем – непременно великим, а простейший путь к писательскому ремеслу, казалось ему, пролегает через журналистику. После армии он пришел в редакцию молодежной газеты – в этом самом здании, но на другом этаже. С тех пор он и перемещался по этажам этого здания из редакции в редакцию. С перерывами он проработал на этих этажах двадцать лет. Как-то раз после его статьи человека выпустили из тюрьмы. Бесчетнов знал, что это – как орден. После другой его статьи посадили целую банду: бандиты просто так, по ошибке и спьяну, убили двоих парней, а потом – надо же было заметать следы – рубили их пластиками, как на бутерброды, и разбрасывали из машины вдоль трассы. Весь город про это знал, и прокуратура знала, но только после бесчетновской статьи банду арестовали (а следователя, который, смеясь, говорил Бесчетнову, что улик-то нету никаких, тут же уволили). Были и другие радости. Но в последнее время их становилось все меньше. «Статьи пишешь – как в ватной комнате кричишь… – вздохнул Бесчетнов. – не слышно никому. А будешь башкой биться, так только себе мозги стрясешь»…
Нынешняя журналистика – когда только факты, без комментариев, без пояснения, что к чему – не нравилась Бесчетнову, но он понимал, почему она нравится другим: вроде ты и в профессии, а душу не рвешь. Впрочем, в последнее время и Бесчетнов думал: что толку, что вот он душу рвет? Однако то, что Федотов, Дрынов и Крошкин не интересуют следствие, разозлило Бесчетнова. Он вроде и привык давно, что следствие не особо усердствует, преступника берут, разве только тот совсем поленился прятаться, и при первой возможности отпускают за недоказанностью. Но тут его в очередной раз проняло.
«Поеду-ка я к Аркадьичу, попорчу ему кровь!» – злорадно подумал Бесчетнов.
Аркадьич встретил его обычной своей суетой: начал ставить чай, спрашивал – «зеленый или черный?», выставлял на стол сахар, а потом «вспоминал», что Бесчетнов в последнее время с сахаром не пьет, сетовал, что вот, мол, скоро будет вместо прокуратуры следственный комитет, а его, Гранкина, туда по возрасту точно не возьмут, так что скоро на пенсию… в общем, заговаривал зубы. «Чует кошка, чье мясо съела…» – усмехнулся про себя Бесчетнов, внимательно глядя на прячущего глаза Гранкина.
– Новости по делу Петрушкина есть? – спросил он. Гранкин осекся и тоскливо на Бесчетнова посмотрел.
– Слышал я, говорят, будто Кулик на себя чужой грех взял… – продолжил Бесчетнов. Он и правда слышал такое. У людей, видать, не укладывалось в голове, что шестнадцатилетний парень может убить четверых, да из них двоих детей. – Говорят, будто какая-то банда налетела на Петрушкиных по случайности. Или, может, Петрушкины увидели лишнее – вот их и порешили всех.
– Ну… – неохотно начал Гранкин. – Это кто-то кино насмотрелся. Возили мы Кулика на следственный эксперимент. Показывал он нам, как все это было. Все чисто – он это. Никого там кроме него не было. А то, что в голове не укладывается… Уложится.
– И как он? – внимательно уставился на него Бесчетнов.
– Спокойный… – пожал плечами Гранкин. – Да вот, посмотри…
Он взял пульт и со своего места включил маленький телевизор за спиной у Бесчетнова. Бесчетнов понял, что это видео следственного эксперимента. Кулик стоял на той самой поляне и рассказывал, как готовился к убийству. Вот дерево, за которым он прятался. Вот здесь был «мужик» (так Кулик называл Петрушкина), здесь «женщина». Бесчетнов видел, что лицо его было спокойно. Лишь когда Кулик рассказал, как убил «мужчину и женщину», голос его задрожал, а когда начал рассказывать про то, как убивал детей, зарыдал. Кулик зажмуривал глаза, тер их ладонями так, будто хотел выдавить. Но этот «приступ» был коротким – когда Кулик рассказывал о том, как сбрасывал трупы в речку, он уже не плакал, он уже был спокоен. Иногда в кадр попадали лица женщин-понятых: они смотрели на Кулика круглыми глазами, как на чудовище.
Видео кончилось. Бесчетнов тихонько перевел дух – все же хоть и имелась у него привычка к таким картинкам, а было тяжело.
– Не могли вы его там пристрелить при попытке к бегству? – спросил он.
Гранкин печально на него посмотрел.
– Не могли, Юра, не могли… – ответил он.
– Что говорит, зачем он это сделал? – спросил Бесчетнов. – Или опять: «хотел пожить как человек»?
– Ну да. Все про это и говорит. Прямо Раскольников… – усмехнулся Гранкин.
– Э, нет! – решительно ответил Бесчетнов. – Раскольников – тот хоть терзался.
– Ну так и этот, видишь, плачет.
– Это так, рефлексы…
– Ну в общем ты прав… – подумав, кивнул Гранкин. – Он уже освоился. Наглеет. Ему даже нравится это все. Вот у него адвокат! Для него как началось кино с убийства Петрушкиных, так и продолжается. Каждый день новая серия…
– Вот ты мне скажи, Аркадьич, у тебя самого-то в голове помещается, что это существо будет жить? – пытливо уставился на него Бесчетнов.
Гранкин начал смотреть в окно своими грустными глазами. Бесчетнов заметил вдруг, что они у Гранкина слезятся – то ли плачет следователь, то ли глаза болят.
– Обо всем думать, Юра, голова лопнет… – ответил, наконец, Гранкин.
– А, ты поэтому решил не заморачиваться, и Федотова, из чьего ружья Кулик стрелял, Дрынова и Крошкина, с которыми он петрушкинские вещи пропивал, вообще в оборот не берешь? – вкрадчиво проговорил Бесчетнов, переводя наконец, разговор на то, за чем приехал.
Гранкин печально посмотрел на него.
– Чего ты от меня хочешь? – спросил он. – Чтобы я полдеревни пересажал?
– Да если надо, так и полдеревни. Они же, суки, все всё знали и молчали.
– Юра, не нагнетай…
– А я не нагнетаю. Кулику дадут десять лет, а потом за хорошее поведение скостят. А он умеет себя хорошо вести – знаешь, какие он правильные сочинения писал в школе! Там такие слова! И вот он выйдет, будет по деревне гоголем ходить. Посмотрит на него молодое поколение и будет ему урок. И через пять лет будет у тебя не один Кулик, у тебя будет целая деревня Куликов… А потом – целая страна!
– Не у меня… – ответил Гранкин.
– Ну хорошо, не у тебя… – согласился Бесчетнов. – У нас. Но если у нас – то и у тебя.
– И чего ты хочешь? – спросил Гранкин.
– Всех под суд! Всех! – жестко сказал Бесчетнов. – У Федотова был вкладыш для ружья под трехлинейный патрон – это разве законно? Дрынов и Крошкин знали, что дружок их убийца, и даже не вякнули – а это в чистом виде статья об укрывательстве преступления. Они пили, ели, катались на петрушкинской машине. Эдак им еще на чьей-нибудь покататься захочется!
– Укрывательство – это если бы они помогали тела в речку сбрасывать или хотя бы кровь замывали… – ответил Гранкин. – или пустили бы Кулика к себе в дом прятаться. А ни Дрынов, ни Крошкин ничего из этого не совершили. Ну, Дрынов помогал вещи из машины выбрасывать. Но и это не тянет на статью. Сволочи они – это да. Но – не преступники.
Бесчетнов тяжело посмотрел на Гранкина.
– Сволочь – это не преступление… – развел руками Гранкин. – не преступление, Юра…
Они помолчали.
– Дрынова мы, может быть, все же достанем… – примирительно сказал Гранкин. – Ему Кулик удочку петрушкинскую подарил, крючки всякие. А это уже – приобретение имущества, добытого заведомого преступным путем.
– Ну так они и коньяк пили, добытый заведомо преступным путем… – усмехнулся Бесчетнов.
– Переварился тот коньяк. Нету его… – хмуро ответил Гранкин.
– Ну, а ружье? Ружье-то? – поинтересовался Бесчетнов.
– А что ружье? – пожал плечами Гранкин. – он же не давал его Кулику. Это как если бы оторвал Кулик штакетину от забора и разбил бы ею человеку голову, а ты бы требовал хозяина забора судить.
– Ишь ты, штакетину… – сплюнул Бесчетнов. – Что у нас за законы такие – никого не цепляют? Крупная ячейка на ваших сетях – все рыбины выскальзывают.
– Так не мы эти сети плетем… – развел руками Гранкин. – Это законодатели. А они – под свой размер. Такие нынче сети, что мелкая рыбешка их и не замечает…
