— В этих краях джунгли всегда рядом, — сказала Сибилла.
— О чем это ты? Мы в восьмистах милях от джунглей.
Когда он отправился в свою первую охотничью экспедицию, за восемьсот миль, в джунгли, ей подумалось, а ведь в его уме не осталось ничего живого, он походит на выброшенную на берег и переставшую биться рыбу. Но, думала она, другая этого бы не заметила. Другие женщины не хотят быть замужем за Мозгом. «А я хочу, — думала она, — я урод, и мне не следовало выходить замуж. На самом деле я вообще не из тех, кому показано выходить замуж. Может, поэтому ему не интересна моя личность, точно так же, как не интересны книги и журналы. Это могло бы заставить думать, а мысли раздражают».
После его смерти она думала, что лучше бы он жил и наслаждался собственной жизнью, какова бы она ни была. Она нашла работу в частной школе для девочек и обзавелась некоторым количеством друзей, чтобы отвлечься, пока не кончится война. Милым друзьям мозги ни к чему.
Раскачиваясь с борта на борт, моторная лодка продвигалась вверх по Замбези. Сибилла перегибалась через перила и говорила что-то пораженному аборигену, проплывавшему мимо в каноэ. Она указывала пальцем куда-то вдаль.
— Кажется, я спросила у него про бегемота, — пояснила Сибилла друзьям, которых в темноте не было видно. — Там неподалеку стадо бегемотов устроилось, и хотелось разглядеть их получше. Но он сказал, что близко подходить нельзя — потому и выглядел таким испуганным, — вожак часто переворачивает лодку, а следом за ним в воду лезут кроки. Смотрите, смотрите! Вот он, общий вид: видите эти выпуклости на воде, они на подлодки похожи, это бегемотовы рыла.
Изображение закачалось вместе с лодкой, скользящей по реке. Экран погас.
— Что-то не так, — сказала хозяйка Сибиллы.
— Включите свет, — распорядился хозяин и принялся копаться в проекторе. Молодой человек, жилец с верхнего этажа, пришел ему на помощь.
— Мне понравились эти крохотные обезьянки на острове, — сказала хозяйка. — Поживее, Тед. Что там сломалось?
— Помолчи секунду, а? — огрызнулся он.
— Сибилла, а знаете, вы почти не изменились с тех пор, как были девочкой.
— Спасибо, Элла. Я вообще не изменилась, в том смысле, что по-прежнему считаю, что милым друзьям мозги не нужны.
— Полагаю, это оживит ваши воспоминания, Сибилла. Я про все эти мелкие подробности. Все ведь так быстро забывается.
— О да, — согласилась Сибилла и добавила: — Но я, знаете ли, многие детали хорошо помню.
— Да неужели?
«Не хотелось бы, — подумала она, — чтобы они прицепились к этим моим словам».
Молодой человек отошел от проектора, намотав на расставленные руки несколько футов пленки.
— А этот парень со светлыми волосами — ваш муж, миссис Гривз? — спросил он Сибиллу.
— Сибилла очень рано потеряла мужа, — негромко, скорбным голосом сообщила ему хозяйка.
— О, прошу прощения.
Хозяйка наполнила опустевшие бокалы гостей. Хозяин отвернулся от проектора, осушил бокал и протянул его за новой порцией, — все одним движением. «Все, что они делают, кажется таким большим и значительным, — подумала Сибилла, — но я не должна этого позволять. Мы всего лишь смотрим старую съемку».
— Хооото? — донесся до нее невнятный шепот престарелой дамы, что должно было, по-видимому, означать: «Кто это?»
— Сибилла Гривз, — прошелестела в ответ хозяйка, — дальняя родственница Теда по мужу.
— Ах вот как? — В шепоте слышалось удивление, так, будто все не было только что объяснено.
— Она очень знаменита.
— Да? А я и не знала.
— Это вообще мало кто знает, — сказала хозяйка Сибиллы с некоторой надменностью в голосе.
— Ну вот, — заметил Тед, — можно выключать свет.
— Цвета, должна заметить, превосходны, — сказала его жена.
Все то время, что она провела в колонии, Сибилла скучала по невыразимой цветовой гамме родного края. Яркие краски слишком били в глаза, птицы, местные женщины в пронзительно-розовых тюрбанах, с блестящей черной кожей и ослепительно белыми зубами, полными ярких, с крепкими стеблями, цветов в корзинах на головах, вид которых всех так восхищал («жаль, что я не могу нарисовать все это!»), быстро наскучили Сибилле и начали раздражать.
На пару с женщиной, муж которой воевал на севере, она сняла дом. Сейчас ей было двадцать два. Чтобы добиться полного уединения, она разделила гостиную фанерной перегородкой, — должно было пройти еще десять лет, прежде чем она овладела искусством вести двойную жизнь и делать вид, что слушает других. Это позволяло сливаться с окружением, не теряя своего «я», и слушать без скуки.
По другую сторону перегородки Ариадна Льюис мило развлекала своих друзей, в основном мужчин-отпускников. Несколько раз на этих сборищах бывала и Сибилла, неистовым усилием воли заставляя себя приводить в волнение мужчин. Удавалось ей это исключительно за счет сознательного подавления всех своих критических способностей, за вычетом оценки приятного мужского голоса или внешности. Похмелье было ужасным.
Явный дефицит белых женщин легко позволял им держать при себе сразу нескольких мужчин. У Ариадны было много приятелей, но совсем не было романов. У Сибиллы за два года — три, которые она завела, чтобы устроить себе проверку. Все они начиналась на танцах, в укромных уголках магнолиевых садов, где пахло, как на парфюмерной фабрике, при свете Млечного Пути, похожего на витрину ювелирного магазина, где нет ни единого свободного места. Романы заканчивались, когда ее донимали приступы тропической лихорадки иона в расстроенных чувствах лежала на кровати, установленной на каменной веранде и занавешенной белой сеткой от москитов, напоминавшей ей фату. Влажными дрожащими пальцами она писала прощальное письмо и передавала его метиске-служанке, чтобы та бросила его в почтовый ящик. Наутро адресат позвонит, и ему ответит слуга, малый весьма сообразительный.
Несколько лет ей казалось, что она не особенно расположена к сексу. После завершения третьего романа эта мысль сделалась неотступной, приобрела завершенные формы, так, словно в прошлом, когда она говорила себе: «Я существо по большому счету несексуальное» или: «Похоже, я настоящая фригидная уродина», — это были слова неграмотной женщины, так толком и не осознанные, и лишь сейчас, с завершением третьего романа, пережитые со всей остротой и показавшиеся вроде бы совершенно новыми. Это потрясло ее. Она лежала в тени веранды и с ослаблением лихорадочного жара обдумывала свои отношения с мужчинами. Может, снова выйти замуж, рассуждала она. Она дрожала под жаркой простыней. «А что, если я испытываю влечение к женщинам?» — думала она. Она все лежала и лежала, прокручивая эту мысль. Застывшим внутренним взглядом она всматривалась во всех женщин, которых когда-либо знала, — в маленьких чопорных профессорш с кремовыми отложными воротничками на платьях, в крупных властных женщин, в красоток, в обыкновенных дурочек вроде Ариадны. Да нет, думала она: что мужчины, что женщины. Дело не в том, что секс безразличен. И не просто в том, что от него не получаешь удовольствия. Возбуждение — вот что не нравится. И не просто не нравится, хуже — навевает скуку.
Она испытывала чувство одиночества, близкое к вине. Все три любовных романа принимали в ее сознании героические очертания. Это была попытка, думала Сибилла, совершить нормальный поступок. Может, стоит еще раз попробовать. Только бы встретить того, кого нужно. Но сама мысль о «том, кто нужен» приводила ее в состояние нестерпимого отчаяния. Она подняла противомоскитную сетку, потянулась к графину с лимонным соком и неловко, расплескивая, наполнила стакан. Сделала глоток. Сок нагрелся и к тому же был слишком сладким, и все же она задержала его в саднящем горле, глядя сквозь ячейки сетки на стены домов и расстилающийся за ними желтый вельд.
Однажды утром Ариадна сказала:
— Вчера вечером я познакомилась с одной девушкой, забавно получилось. В первый момент мне показалось, что это ты, я даже окликнула. Но вблизи выяснилось, что не так уж вы и похожи, просто впечатление такое. Вообще-то она тебя знает. Я пригласила ее на чай. Вот только имя забыла.
— А я нет, — сказала Сибилла.
Но когда Дезире появилась, они приветствовали друг друга с преувеличенной, впрочем, вполне искренней, теплотой, как давние знакомые, встретившиеся в другом полушарии. В последний раз Сибилла видела Дезире на танцах в Хэмпстеде, где было просто сказано: «А, это ты, привет».
— Мы когда-то в школу вместе ходили, — пояснила Дезире Ариадне, не выпуская руки Сибиллы.
Сибилле уже не терпелось отойти к окну. «Удивительно, — заметила она, — но рано или поздно все в колонии встречаются с теми, кого когда-то знали они сами или их родители — дома».
Вместе с мужем, Барри Уэстоном, Дезире жила в удаленной части колонии. Об Уэстоне Сибилла слышала, только не знала, что он женат на Дезире. Разговоров о нем как о предприимчивом колонисте было немало. Несколько лет назад он надумал делать сок из страстоцвета, развел сады, построил фабрику. Теперь дело стремительно шло в гору. Барри Уэстон также увлекался поэзией. Томик его стихов под названием «Домашние мысли» с большим успехом расходился по всей колонии. Его первая жена умерла от болотной лихорадки. В один из наездов в Англию он познакомился с Дезире, которая была на двенадцать лет моложе его, и женился на ней.
