Между тем оттуда вылез ведущий режиссер студии Карл-Ээро Райа. Машина, остановившаяся как раз в центре кадра, что вызвало неодобрительное ворчание помощника оператора, извергла из своего блистающего чрева и спутницу жизни Карла-Ээро. Спутница жизни, облаченная в одежды цвета своей машины — пламенеющий брючный костюм, — приветствовала рукопожатием всех без исключения присутствующих на съемочной площадке. В их числе оказались и двое полупьяных трактористов, которые уставились на нее, вылупив глаза. На этом Майму Райа свою миссию сочла законченной; расстелив на травке плед, она приклеила к носу ольховый листочек, скинула свою шкурку и мгновенно погрузилась в нечто вроде летаргии.
Яан Сокуметс оглядел машину спереди, сзади, потом погладил ее и спросил ведущего режиссера, «Жигули» это или «Лада». Натянуто улыбнувшись, Карл-Ээро пояснил, что фактически эти две марки ничем не отличаются. Так-то оно так, но какая же все-таки эта, не отставал Сокуметс. Когда же он вдобавок поинтересовался, кому принадлежит машина — мужу или жене, — Карлу-Ээро ничего не оставалось, как, пожав плечами, сбежать от любопытствующего. Он поспешил заняться делами с Мадисом Картулем.
— Угмм, — сказал Карл-Ээро, листая режиссерский сценарий, — вы удлинили эту сцену метров на тридцать и даете длинную панораму праздника. Это хорошо. Сцена важная, одна из ключевых.
Он положил сценарий, теперь он был абсолютно уверен, что эпизод провалится. Направляясь сюда, Карл-Ээро опасался, что Мадис эту сцену сократит, и приготовился спорить. Я не остановлюсь перед вето, сообщил он жене, которую не слишком волновали его категорические утверждения, поскольку она была зла на весь мир из-за забытого чудо-крема для загара.
— А что же, собственно, поет этот камердинер? Или он какие-нибудь патриотические стихи читает? — интересовался Карл-Ээро.
— Мы тут кое-что надумали, — сказал Мадис, избегая встречаться с ним взглядом. — Ох этот вчерашний дождь — все мои гайки и болты заржавели, ноют, проклятые, — причитал он. Мадис и вправду хромал сегодня на обе ноги, покачивался, весь скованный и сгорбленный. — Надо бы вам этот фильм делать. Или Рейну. А мне давно пора на свалку…
— Ну что это вы, Мадис, — доброжелательно улыбнулся Карл-Ээро. — Справитесь! — утешил он своего старшего и в то же время младшего коллегу. — Так что же, вы остановились на песне?
— Песня душу согревает, — сказал подошедший к ним Яан Сокуметс, с плутоватой смиренностью поглядывая на ведущего режиссера.
— Вот это и есть наш певец, — сообщил Мадис Картуль; ведущий режиссер слегка вздрогнул. Совсем, видно, спятил старик, подумал он.
— Яан Сокуметс. Я герой турецкой войны, я и чертовой бабушки не боюсь, сам генерал мне часы подарил, — и Сокуметс приложил руку к уху. — А как вас, товарищ начальник, звать-величать? Очень красивое имечко, — заметил Яан уважительно, когда Карл-Ээро, несколько скривившись, представился. — Вы небось тоже какое-нибудь кино смастачили? Фамилии-то вашей я вроде бы не слыхал… Это самое, вы как для своих-то мужиков — Карла, что ль, будете?..
Неприятный холодок пробежал по спине Карла-Ээро. Он хотел сказать что-нибудь язвительное, но вдруг стушевался под наивным и вместе с тем нахальным взглядом этого человека.
— Пойду взгляну, что там жена делает.
— Очень толковая мысль! — высказал ему вслед одобрение Яан Сокуметс.
Декораторы закончили приготовление к празднеству в саду. Зажглись китайские фонарики. Мати принес движок и маленькие ракеты; сегодня и у него было дел по горло. Вращающееся огненное колесо, бенгальский огонь — не каждый день дают такие задания.
Декорации плохи, нашел Карл-Ээро Райа. Нет в них той легкости и элегантности, которые делают комедию комедией. Вот галлы, те умеют, у них это в крови, продолжал раздумывать знаток французского кино. А здесь ни одного светлого пятна, нет веселых тонов, не говоря уж о некоторой игривости, о живописных каламбурах, что соответствовало бы жанру. Сплошная серость, бестолковщина и убожество. Бурая бычья башка уставилась на него с герба с бесцеремонностью и без всякого почтения. Бычьи головы, картофелины и прочие сокуметсы…
Карл-Ээро подошел к супруге, которая продолжала пребывать в летаргии. Лицо она все-таки намазала каким-то кремом, оно сияло, словно лик Моисея, поднявшего скрижали на гору.
— Неужели надо было прямо здесь, у всех на виду, — вполголоса пожурил Карл-Ээро. — Майму, я ведь тебе говорю! (Супруга даже не пошевелилась.) Вот розовая корова, — пробормотал Карл-Ээро, на сей раз в четверть голоса — он был миролюбив. Взяв из машины книгу о laterna magica, он сел с краешку на одеяло. На это жена реагировала так: перевернулась на другой бок и сладко почмокала губами. Ее рука неторопливо почесывала ляжку, укушенную слепнем.
Карл-Ээро попытался углубиться в чтение, но солнце разморило и его. Да и слепни донимали. Он смахнул одного, но тот тут же опустился на ногу Майму и ретиво приступил к бурению. Карл-Ээро не стал его сгонять, наоборот, с интересом наблюдал, как хоботок выискивал местечко повкуснее. Однако Майму все же не совсем покинула здешний мир: ее рука шевельнулась, медленно двинулась и с неожиданным проворством прихлопнула ненасытного кровопийцу.
Карл-Ээро оглядел свою жену. Красивая все-таки женщина, ничего не скажешь. Они познакомились, когда Карл-Ээро только пришел на свою первую работу, на телевидение. Был он тогда молод и зелен, как сейчас Рейн Пийдерпуу. Эта немного сонная блондинка (в то время он сказал бы «инопланетянка») сразу же произвела на Карла-Ээро впечатление женщины свободной и самостоятельной. Ей была чужда присущая большинству телевизионных синечулочных дам страсть к интригам и сплетням, эта причудливая смесь богемного наплевательства на весь свет, прямо-таки сектантской нетерпимости, неограниченной свободы и неожиданного пиетета, если речь шла о работе. Майму никогда не вступала в споры на отвлеченные темы, она слушала и улыбалась, словно перед ней ребенок. Ее молчание производило впечатление своеобразной благоразумной рассудительности. «Кошка, которая ходит сама по себе», — подумал тогда Карл-Ээро. И еще: «В тихом омуте черти водятся». Он не сомневался, что под защитным слоем молчания таятся мощные подводные вулканы — вот по лицу Майму пробежала какая-то тень, проглянуло что-то предостерегающее, но тут же скрылось, спряталось. Да, в этой женщине есть глубина, может быть, даже бездна. Как это сказал Хемингуэй о подводной части айсберга?
Их взаимоотношения развивались быстро и естественно. Майму отнеслась к проявляемому Карлом-Ээром интересу как к чему-то само собой разумеющемуся, она не загордилась, но и не скрывала от коллег расположения этого человека, рожденного быть начальником. Вскоре они поженились. Долго ждал Карл-Ээро, когда же наконец из тихих вод выглянет мистически-мифическое лохнесское чудище. Потрясающее, своеобычное. Но ничего подобного не случилось. Загадки-то не было. Ларчик просто открывался.
Вскоре Майму ушла с работы. Ее пристрастие к сну и к хорошей еде возросло, однако фигуру она берегла, вернее, ее фигура сама себя берегла. Ни сон, ни сладости не представляли опасности для Майму Райа. Она могла себе позволить все. А детей она не хотела. Да, вот, значит, она и лежит тут с ольховым листиком на носу.
Однако Майму была неплохой женой. Она не нуждалась в обществе, она не терзала своего мужа. Она была абсолютно верна ему. Наверное, от лени. Она никогда не компрометировала себя некомпетентными суждениями. С ней, с этой иногда действующей на нервы, но иной раз и любимой розовой коровой, право же, можно было жить.
— Ты заслоняешь мое солнце, — сказала жена.
— Твое солнце?
— Сделай одолжение, ляг.
— Диоген об этом не просил.
— Тоже мне полководец нашелся…
Вот видишь, она за словом в карман не лезет. Карлу-Ээро тоже захотелось растянуться, но он подавил искушение, встал и пошел пройтись по лесу. Книгу о laterna magica он с собой де взял. Сегодня она вызывала у него раздражение. Карлу-Ээро предстоит писать диссертацию об эстонском кино, а разве плохо было бы написать о французском кино или, на худой конец, хотя бы об этой чешской laterna magica. Эстонское кино… Господи, помилуй, ну о чем тут писать?!
Так размышляя, он чуть не столкнулся с мечущимся взад-вперед Мадисом.
— Ушата-решета! Ха! Ну-ну. Да-да! Прялки-скалки… — весело бубнил Мадис Картуль. Он почти не сомневался, что сегодня будет удачный день. Хорошенькая история, приперся сюда — мечтает, видите ли, присутствовать при провале, нет, брат, дудки! Сегодня они будут в выигрыше! Благодаря Яану Сокуметсу, этот чудак — настоящее благословение господне. Надо же такое придумать… Да у этого плотника ума палата!
Мадис заставил промелькнуть перед своим мысленным взором галерею драматургов и режиссеров, вспомнил о коллегии умных голов, которых Фараон иногда именовал своим мозговым трестом. Дерьма вам на лопате! Плотник всем утер нос. И мне тоже, мне тоже, ничего не скажешь… Мы много болтаем о профессиональном мышлении, о культуре умственного труда, о научной организации производства и эвристике, об аналитическом подходе и математической логике, а смотри-ка, супротив Сокуметса никто не тянет.
