Лето, извечная пора душевной активности и жарких безумств, потихоньку шло на убыль. В последний день этой знойной поры от Эда, слегка растерявшего изначальную восторженность и тягу к утомительным дорогостоящим увеселениям Саманты, последовало предложение, которого она и ждала, и боялась: бросить свое дурацкое телевидение и окончательно переехать в их загородное любовное гнездышко. И вновь, как и в тот раз, когда он впервые звал ее к себе, предложение оказалось не вполне однозначным, исчерпывающим и законченным – в конце концов, он предлагал ей лишиться работы, поселиться в его доме-музее на птичьих правах и ничего более. Но Саманта согласилась, практически не раздумывая. Она была полна надежд, хотя каждый раз, когда в устремленных на нее глазах Эда она не видела мощного сияния, которое озаряло их в июне, в ее сердце мучительно впивались три ледяные иглы: боль, страх и сомнение.
Первую по-настоящему острую обиду Саманта испытала в тот момент, когда Эд, в своей обычной ровно-скороговорочной манере расписывая ей перспективы ее проживания в его усадьбе, сказал:
– Можешь жить здесь совершенно спокойно, ни о чем не волнуясь. Жена сюда никогда не приезжает. Разве что ее мать… Правда, за последние полтора года она заявлялась всего один раз, нечего ей тут делать, моей дорогой теще… Но если это вдруг произойдет в мое отсутствие, скажи, что ты та самая горничная, которая приходит дважды в неделю убирать комнаты.
Саманта задохнулась от оскорбления, повернулась к Эду спиной и бросилась в сад плакать. Он последовал за ней, очень удивленный, присел рядом на корточки, долго гладил по спине и недоумевающе пытался выяснить, что, собственно, такого обидного сказал своей маленькой синеглазке. С трудом разобравшись, в чем дело, он пожал широченными плечами, прижал Саманту к себе и пару минут бормотал ей на ухо неж–ные, старые как мир слова. Этого хватило, чтобы она повернулась к нему и, шмыгая носом, отчаянно обняла за шею. На том первая размолвка и закончилась, хотя сказанных про горничную слов Саманта не забыла и не простила. Просто она решила временно смириться с подобным положением вещей.
Последующие дни оказались весьма насыщенными событиями, и первым в их ряду стояло событие со знаком минус – уход с работы. Саманта не могла сдержать слез, когда прощалась с многочисленными улыбчивыми приятелями и болтливыми товарками, хотя и понимала: о ней забудут через пятнадцать минут после ее исчезновения, и это ужасно. Она просто закроет за собой дверь – дверь в это чудесное безумное бытие, которое так долго составляло смысл ее существования, а они пожмут плечами, вздохнут и вновь примутся за свои дела. В вечной суете и хлопотах, в которые Саманта так любила погружаться, она будет моментально жирной чертой вычеркнута из корпоративной памяти коллег, стерта, как ненужный файл.
Вскоре выяснилось, что жизнь, которая ждала ее впереди, не стоила подобных жертв. Она напрасно полагала, что Эд поселится вместе с ней и они заживут практически по-семейному – с уютными посиделками у камина в дождливые вечера и ежедневными совместными ужинами, пусть даже не при свечах. Как оказалось, Эд и не помышлял изменять привычное существование. Он перевез Саманту со всеми ее вещами к себе, изложил ей в общих чертах правила проживания в его доме, а затем заявил: он не сможет постоянно находиться рядом. Он очень занятой человек, у него масса дел, зачатки собственного бизнеса, тренировки, подготовка к некоторым турнирам, которые нельзя пропускать, затем поездки на эти турниры – так что, как следует из всего вышесказанного, будет навещать Саманту наездами. Разумеется, максимально часто, но отнюдь не каждый день. Она же может развлекать себя как угодно, тратить деньги в любых разумных количествах, ездить на шейпинг, сеансы массажа или что-нибудь в этом роде. Единственное, чего он, Эд, хочет, так это чтобы в каждый его приезд она, Саманта, оказывалась на месте и встречала его наряженная и накрашенная, словно куколка, и в самом лучезарном настроении.
Саманта растерялась. Ей вовсе не хотелось дни напролет в одиночестве созерцать макеты корабликов на первом этаже своего нового жилища или, напротив, мчаться в город и прыгать в танцевальном зале в компании одноклеточных идиоток, единственным несомненным достоинством которых являются подтянутые стальные ягодицы. Зачем пускать таким образом дни и месяцы под откос? Лучше бы она продолжала работать. Но на ее робкое возражение Эд решительно покачал головой. Он готов доказать, что выбранный им образ жизни куда лучше и вернее. Кем она была на своем телевидении? Какой-то вечной ассистенткой, то ли редактором, то ли девочкой на побегушках? Зачем ей это? Разве за такую должность следует держаться зубами? Он хочет, чтобы его милая синеглазка была не суматошной деловой дамой, которая пропадает на работе сутками, а потом появляется вся прокуренная, выжатая как лимон и падает в постель замертво с единственным желанием поспать, чтобы наутро с новой силой броситься в омут трудовых свершений. Он хочет, чтобы Саманта всегда выглядела ухоженной, свеженькой, отдохнувшей, берегла силы и устремляла только на него одного все свои помыслы и, когда бы он ни появился, неизменно обрушивала поток изощренной нежности. В конце концов, он на этом настаивает, он порой так изматывается, он хочет отдыхать с ней душой и телом. Саманта посмотрела в его широко расставленные серые глаза, встала на цыпочки, поцеловала в щеку и пробормотала, что все ее помыслы и так устремлены только на него, а за потоком нежности дело не станет – лишь бы он неизменно желал слиться с ней в этом кипучем потоке. Эд вначале словами, а затем и делами убедил ее, что их желания совпадают, и вопрос был решен.
Второе, куда более неприятное событие произо–шло недели через две после того, как Саманта окончательно перебралась к Эду. Он, проведший, по его словам, мегабезумную пятницу в городе, субботним утром абсолютно неожиданно заявился не один, а с неким мрачноватым типом по имени Хейден. Из торопливых, довольно сумбурных пояснений Эда Саманта уяснила, что этот тощий, заросший щетиной, сумрачный Хейден – неплохой врач и воистину гениальный массажист. Во всяком случае, он буквально спас бедро Эда, когда тот жесточайшим образом потянул заднюю двуглавую мышцу и не мог не то что играть, но даже ступать на левую ногу. С тех пор они приятельствовали и иногда играли партию-другую в теннис – исключительно по-дружески, по-домашнему, на том самом личном корте Эда, который прилегал к дому.
В дальнейшие объяснения Эд пускаться не стал, но Саманта сама сделала вывод, что ей устроены своеобразные смотрины: друг-массажист, похоже, был привезен исключительно затем, чтобы Эд мог похвалиться новым приобретением. Но – увы – она явно не понравилась Хейдену с первого взгляда: он смотрел на нее очень холодно и неприязненно, хотя Саманта изо всех сил старалась излучать максимум обаяния. И давалось ей это нелегко: Хейден также не вызвал у нее особой симпатии. Он походил не на дорогостоящего врача, чьими услугами пользуются элитарные спортсмены, а на классического фермера со Среднего Запада – здесь наличествовали и загорелая до бронзовости морщинистая кожа, и соломенные жидковатые волосы, и выцветшие голубые глаза, и поросячьи белые ресницы. Не хватало только вытянутого на коленях джинсового комбинезона и старой шляпы – одет Хейден был на удивление стильно, его дорогие вещи никак не вязались с аграрной внешностью.
И все же он был истинный медик – Саманта убедилась в этом в воскресенье. В субботу Хейдену ни разу не довелось остаться с ней наедине, он по большей части с саркастичной, чуть змеиной улыбкой наблюдал, как Эд то и дело прижимает Саманту к себе, грубовато тискает и радостно заливается смехом гордого самца-победителя. Вероятно, в течение первых суток Хейден ставил диагноз. На следующий день он уже был готов ошарашить пациента малоприятным заключением с той шокирующей и бесстрастной откровенно–стью, которая присуща исключительно практикующим врачам.
После завтрака он и Эд вышли поиграть. Хотя уже владычествовал сентябрь, погода продолжала баловать обилием тепла и света – о наступлении осени напоминали лишь не по-летнему пронизывающие внезапные порывы ветра, несшего куда-то в неизвестность беспомощные паутинки, отдавшие себя во власть стихий, и особое сентябрьское хрустальное марево. Саманта, накинувшая на плечи свитер, уселась на место судьи и звонким голосом принялась вести счет в этой почти равной любительской игре: Эд играл расслабленно, всем видом напоминая полусонного сытого кота, и на своих подачах не обрушивал мяч на сторону соперника, а легким подкрученным ударом сбоку небрежно отправлял его в нужный угол.
В какой-то момент в доме зазвонил телефон. Эд довольно лихо перескочил через сетку и размеренной рысью поскакал к дому. Хейден проводил его задумчивым взглядом, столь же задумчиво и внимательно оглядел подошвы своих кроссовок, потом подошел к судейской вышке, оперся на ракетку и цепко посмотрел на сидящую Саманту снизу вверх.
