– Я сама. Отойдите, – сказала мама и прыгнула прямо в раскинутые руки Мишкиного отца. Он покачнулся и прижал ее к себе. Мама отшатнулась назад и покраснела. А у Мишкиного папы сделался странный вид. Он растерянно стоял возле мамы, будто не знал, что делать.
– Оль, живая? – спросила тетя Мила и засмеялась.
– Да. – Мама мягко убрала руки Сергея Николаевича и направилась к столу.
– Нет. Сначала экскурсия. – Мишкин папа вдруг очнулся и взял ее за локоть. – Вы же здесь никогда не были.
– Потом, экскурсовод, – решительно сказала Елена Анатольевна. – Сначала шашлык.
Мы ели шашлык, замаринованный в белом вине и помидорах, и хохотали обо всем и ни о чем. Ветер шевелил наши волосы, надувая их солнечным парусом, а стена хранилища идеальных вещей сверкала сахарским песком и осколками египетских пирамид над вспухшим от весенней жары пупырчатым снегом.
«Здорово! – думала я. – Всегда бы так».
Елена Анатольевна разглядывала полный квартет дзанни. В нем появился новичок. Доктор медицины, а не правоведения. Мы с мамой так решили. Без белого халата, зато в черном шерстяном костюме, длинной мантии и кожаных башмаках с огромными атласными бантами. Вместо полотенца на поясе белый шелковый платок и белые воланы воротника и манжет. И множество пуговок из черного зеркального бисера на его курточке.
– Боже, какая чудная работа! – восхитилась Елена Анатольевна. – Вы просто кудесницы!
– Носатый толстяк с огромным животом – это доктор Грациано. Наша новая кукла, – гордо сказала я. – Такой дурачок с понтами. Калечит больных и несет медицинскую ахинею. Он обжора и пьяница, потому у него красный нос. Видите?
– Я тоже люблю выпить, – засмеялась Елена Анатольевна. – И люблю калечить своих родных.
– Помню, помню! – засмеялся в ответ Мишкин папа. – Меня с детства лечили наговорами и ведьмовскими зельями. Все болезни заберите, закройте, не отпускайте. За тридцать три замка, за тридцать три горы, за тридцать три дороги, на пса лохматого, на кота усатого!
– На куда? – удивился Мишка.
– На черта лысого! – захохотала тетя Мила. – Забыл, как ты в детстве простудами болел? Как сейчас помню, сидит в кроватке, маленький такой, щеки толстые, а глазенки испуганные-испуганные. Сидит и повторяет: «Осина, осина, возьми мою трясину, дай мне леготу!»
– Да хватит! – возмутился Мишка. – Здесь что, день моей памяти?
Все засмеялись, он разозлился и замолчал. Я загляделась на вечернее небо. Солнце набросило на запад прозрачную, красную мантию, а само превратилось в желтый волан и высветило вокруг себя пуговички крошечных кучевых облаков.
– Какие еще есть заговоры?
Я услышала мамин голос и обернулась к столу.
– Мне вечера не хватит, чтобы рассказать, – улыбнулась Елена Анатольевна. – Если коротко: от черной немочи и зла жгучего, от родимца и скорби, от тоски и болезни, от уроков и призоров, страхов и переполохов, завидного и постыдного. От бабы-самокрутки, от двоемужной, от троемужной. От костей и от кровей, от судьбины всей…
– От судьбины всей, – как завороженная повторила мама.
– Да, – невесело согласилась Елена Анатольевна. – Но мне не слишком помогло. Я сапожник без сапог.
Все замолчали, и мне сделалось грустно. Я думала, отчего везет не всем? И песня, которую пел Мишкин папа, тоже грустная, даже жестокая. Таких песен о любви не бывает и быть не должно. Разве может любовь убивать шутя?
Мишкин папа оказался настоящим золотоискателем. Я узнала об этом, просто спросив:
– Кем вы работаете?
– Я старатель. Ищу золото, – ответил он.
Я бы не поверила, но вдруг увидела его лицо в другом свете. Обветренная смуглая кожа и ярко-синие глаза над воротом толстого свитера. И большие, мужские руки в цыпках. Такими руками вполне можно мыть золото на Аляске. Мишкин папа рассказывал, как золото можно плавить, дробить, плющить, катать, формовать. Как металлическое золото растет кустами и набивает кварцевые карманы, распыляется в земле и течет с океанской и речной водой, даже селится в растениях и человеке. Он сказал, что все на свете содержит семена золота. «Семена золота», – повторила я и закрыла глаза. Семена золота выросли осенними плакучими березами под маминым окном. Каждую осень березы плачут тонкими ветками с золотыми от солнца и времени листьями, а весной березы надевают сережки и все равно плачут березовым соком. Как странно…
– Лиза – золотая девочка. – Мишкин папа улыбнулся, и морщинки у его глаз весело поднялись вверх. – И в прямом и переносном смысле.
– Надо поставить в Лизке землечерпалку. Чего добру пропадать? – хохотнул Мишка.
– Расстарался, старатель, – беззлобно откликнулась я.
Хорошо! Всегда бы так!
Я даже не разочаровалась, когда поняла, что золотоискателей-одиночек сейчас почти не осталось.
– Много намыли? – с любопытством спросила я.
– Пристегни губу булавкой, – хохотнул Мишка. – Это фамильное золото.
– Миша! – Тетя Мила покачала головой.
– Нелепо бяшешь! – глядя на Мишку, рассмеялась Елена Анатольевна и обернулась ко мне. – Не обижайся, Лиза. Он еще не умеет кокетничать.
– Я и не обижаюсь, – важно ответила я.
– Кокетничать? – внезапно вскипел Мишка. – Я вам что, красна девица?
– Ты мальчик с большой пальчик, – засмеялась тетя Мила, Мишка побагровел и затих. – Сколько у нас фамильного золота, Сережа?
– Тонны, – признался Мишкин папа.
– Так везет? – Мамино лицо озарилось улыбкой. И я поняла, что такое «озарилось», воочию. Удивительно!
– Конечно. – Мишкин папа улыбнулся глазами. – Мы под покровительством Хоруса и Хелиоса – богов золота в Египте и Греции. Они были еще и богами солнца. Выходит, нам повезло вдвойне, мы под покровительством и солнца тоже. – Сергей Николаевич, будто извиняясь, виновато пожал плечами. – Что-то я расхвастался! Вообще-то моя работа тяжелая и грязная. Сугубо мужской коллектив из неотесанных старателей и длительные командировки в Тмутаракань. На самом деле мы занимаемся добычей золота в промышленном масштабе. Режем горы водой.
– Как разрезать гору водой? – удивилась мама.
Я взглянула на маму и замерла от неожиданности. Солнечный ветер прошелся по всем, но лишь в ее глазах мчался ему навстречу солнечный парус. Она была такая красивая! У меня даже горло схватило.
– Что ты, Лисенок? – спросила она.
– У тебя в глазах целая тонна улыбок! – воскликнула я, а мама смутилась как маленькая.
– Выходит, я искал золото совсем не там, – невесело произнес Мишкин папа.
Я перевела взгляд на него, он отвернулся. Отчего у него испортилось настроение? Ведь все так здорово! Лучше не бывает!
– Холодает, – невпопад сказала Елена Анатольевна и зябко поежилась. – Налейте-ка мне беленькой.
– Мясо остыло, искатель! – вдруг заторопилась тетя Мила, наполняя рюмки. – Иди-иди, жарь новое! Не сиди, старатель!
– А как же золотые горы, разрезанные водой? – разочарованно протянула я.
– Потом. – Мишкин папа тяжело поднялся из-за стола. – Это совсем неинтересно.
Он ушел жарить шашлыки, а я подумала, что нашла еще две идеальные вещи. Солнце, превратившееся в золото, и водяной нож, режущий камень. Я думала об этом и о другой жизни, которая началась. Другая жизнь пахла терпкой ванилью, несущейся из Мишкиного окна на волю, я дышала тропиками среди талого снега. Наша с мамой жизнь была замечательной, но ее расписали в пастельных тонах. Как белые саксонские чашки со скромными розовыми цветами шиповника. Теперь она стала яркой и жаркой, и дикий шиповник сам собой превратился в садовые розы, подойдя к своему идеалу на расстояние вытянутой руки.
– Мама моет пол горячей водой, добавляя в нее ваниль, – сказал Мишка.
– Не может быть, – не поверила я.
– Может. Нас всех воспитал ученый секретарь, – рассмеялся Мишка. – Дети должны хорошо питаться. Между прочим, запах ванили сделал меня эмпириком.
– Кем?
– Верующим на зуб. Если в воздухе пахнет ванилью, совсем не обязательно, что тебя ждут горячие плюшки. Надо все пробовать на тот самый зуб.
– Ясно.
– Что ясно? – усмехнулся Мишка.
– Что запах ванили – признак идеальной вещи.
– Запах – признак вещи? – удивился Мишка.
– Тебе не понять, – усмехнулась я.
– Попробуй намекнуть.
Мишка навел меня на странную мысль. Признак идеальной вещи может оказаться обманкой и обозначить то, чего нет.
– Да, лучше все пробовать на зуб, – согласилась я.
– Только зубы не обломай, – хохотнул Мишка.
– О запах не обломаешь.
– Зато обломаешь о черствую плюшку.
Признаки идеальных вещей были прекрасны тем, что заставляли мечтать. Я ясно это почувствовала, когда услышала песню. Наши родители сидели в желтом квадрате света, падающего из окна Мишкиной комнаты. Елена Анатольевна запела, Сергей Николаевич подыгрывал ей на гитаре. Песня потекла медленно и вдруг закружилась, разлетелась, взвилась скороговоркой и неожиданно закончилась мольбой.
