С боков ее, словно пуховый кокон, окутывали белоснежные крылья, которые вздымались во тьму и распускались над ней роскошным веером павлиньих перьев.
«И она была моей!» — с гордостью подумал Клокман.
Дрессированные кабаны, слегка ощетинившись, взгромоздились друг на друга, так что получилась живая триумфальная арка. Как высоко она взметнулась. Настоящий готический свод.
Тут в днище корабля разверзлись сладострастные пробоины, опутанные трещинами, а потом из бесчисленных скважин вниз на золотых якорях, держась за сверкающие тросы, поплыли обнаженные красотки! В тот же миг за кормой корабля взметнулся широкий сноп пылающих золотистых шаров, которые разорвались в воздухе и, как бенгальские огни, осыпались искрами на манеж.
Простите, но мы пока не станем описывать суматоху, которая поднялась на трибунах, а сосредоточимся на ощущениях Клокмана. Так вот: он как раз навострил уши! Он держал наготове авторучку! Он внимательно следил за иллюминированным представлением. Метеоры!!! О, падучие звезды! Перо соскользнуло, и получилась клякса вместо цифры: какой?
Пора бы подумать о собственном мировом рекорде, спокойно и здраво рассуждал он, а то он все только чужие подтверждает.
— А какой рекорд? — запальчиво спросил он себя вслух.
Все просто — считаешь всех, кого видишь! А их тут много! Очень много! Поверь мне! Посмотри вокруг! Считаешь и заносишь в записную книжку: и суперрекорд в кармане! На старт, внимание, марш!
Глаза у него вспыхнули! Клокман смотрел на звездочки! Корабль опускался. Клокман приободрился! Перо побежало по бумаге! Опрометью! Вприпрыжку! Сломя голову! Ему казалось, будто к манежу несутся толпы, желая его подбодрить: Клокманн!!! Чего только не почудится. Мандолины заиграли ларго: потоки тел струились, как косяки рыб в бензине: мириады тел! Бледные спины! Барахтанье! С шипением пенилась моча, болтались задницы, бутылки разлетались вдребезги, ударяясь о головы. Били молоты! Гудели колокола! Облако звуков взорвалось: магма звенящих треугольников! Блеск балалаек! Флейты! — Припадок!!! Женщины набросились на барабан с клетками: они сорвали с него сетку, разодрали ее на куски! Из корабля полетели розы и постельное белье! Корабль опускался. Волна грудей всколыхнулась и разбилась, рассыпавшись брызгами: в пух и прах! Сколько всего вынесло на берег! — Значит, я получу вдвое больше! Дадут премиальные! И даже больше: суперпремию! Он догадался, в чем тут хитрость: виднелись голые зады, лоснящиеся, как шляпки шампиньонов. Клочки усов и бакенбард. Скальпы. Рагуза, недосягаемая Рагуза, без одежды, со спутанной гривой волос, вынырнула из-под дымящихся обломков и прыгнула вниз: ничего там у нее не болталось между ног? Спелые южные плоды? Ее затянул медленный водоворот волос. Она утонула в розах! Зарылась в ворох брошенной одежды, входных билетов! Надорванных талонов на удовольствие! Хлестала блевотина! — Клокман кое-что заметил. Его перо заупрямилось. Из него прыснули пенящиеся чернила: красоткам запихнули в ноздри соленые кренделя! Их поставили на колени. Рядами: три-четыре-пять-шесть-семь-восемь! Жажда крови обуяла! Скучать некогда! Нашлись и палачи. Кандальников прикончили прямо в клетке! Закололи острыми концами проволоки. Чипсы, гробовые доски, бычье мясо: текла подливка! Струилась молочная сыворотка! Ноги, глаза, цифры, ножки стульев! Ушные раковины! Одно за другим! Даже до телевизионщиков очередь дошла! Оргазм! Шторм. Водоросли кабелей.
А там? А тут? — Горящие занавеси порхают? Поджаренные яйца сочатся?!! Пироги с начинкой золотятся?!! Они уже плесенью покрылись: о, господи. — Конец эйфории: как бы отсюда выбраться, размышлял Клокман, протирая глаза. Боже мой — люди, люди! Он смотрел на них и вел учет: десять тысяч. Сорок тысяч.
Тут к нему потянулась чья-то рука: длинные ногти на пальцах; гладкая кожа под мышками. — Только не это! Он отпихнул ее ногой.
Рагуза, красивая, соблазнительная, как никогда, летит по небу. Что сейчас: утро? Вечер? Она скачет на огромном коне, его грива развевается. — Голова его прекрасна, только вокруг глаз короста из засохших червячков, вернее, кайма из личинок глистов.
Тьма, навевающая грезы!
Волосы Рагузы порхают на ветру, как крылья ворона. Тело у нее белое, как снег. Ни единого пятнышка.
Хвост коня был заплетен в толстую косу. — Высоко в небе, над зримой и осязаемой твердью, над схематичными городами и жилыми кварталами пролетала Рагуза: воздух — как вода! Как стекло!
Вот она растаяла, пропала. Только обрывки колючей проволоки и пустые банки из-под консервов вниз полетели.
Какой же красивый сон, — подумал Клокман во сне, — только вот к чему все это? — Нет ответа. — Проклятое воображение.
Впрочем, сон уже прервался, да так резко, что Клокман едва успел разглядеть мышку среди гор отбросов и мусора, обернувшуюся акульей головой, которая трепыхалась, щелкая зубами, — и вот уже счастливое пробуждение.
Он был в своем номере: на стуле, на плетеном из нейлоновых нитей сиденье стоял его черный чемодан. Днище его свисало со стула. Черновик. Сквозь плотные шторы, прикрывающие окно, просачивался утренний свет.
Клокман встал и закрыл чемодан. Он втянул живот. Он сделал пару приседаний. Астма? — Ковровое покрытие было темно-синим. Или иссиня-темным?
Пепел от сигарет. Целое море пепла.
Когда Клокман полностью разлепил веки перед зеркалом в ванной, в его слезящихся глазах воссиял лучистый ореол: похоже на зубцы короны! Или на пробки от бутылок: не выпить ли перед завтраком бутылочку водки? В честь сегодняшнего праздника?
Шуршание щетины. Припухлости на коже.
А потом взять яичницу-глазунью с жареным салом?! — Зубы в порядке: гнилых не видно! Тонкие засаленные пряди свернулись колечком на затылке. — Вот тебе раз! Шампунь.
Как насчет второй «н»? — Как это будет звучать: Клокманн? — На слух приятно. Свежо! Ему хотелось пить. Ничего не болело.
Он взял мыло, ополоснул руки и застыл, глядя, как грязная вода стекает в отверстие на дне раковины.
* * *
Тонкий звон в ушах!
Огромные кубы! В полуденном свете они резко выделялись на темном фоне. Когда они обступили Клокманна, ему почудилось, будто они шатаются: с виду они и впрямь напоминали нагромождения небрежно уложенных штабелями ящиков! Он ехал на автомобиле по шоссе. Стреловидные грани кубов сужались кверху, но только кромки у них были неровные, бугристые и извилистые, словно их каркас, сам по себе прочный, стальной, местами оплавился. Покоробился. — Забавно: их грани были похожи вдобавок на свисающие макароны.
Голубые небеса.
Клокманн вытер лоб носовым платком. Солнце не столько припекало, сколько озаряло все ярким светом, но он все равно потел. Он достал из ящика для перчаток фляжку и глотнул; как ему было хорошо.
Он катил вперед.
«Мне нужны только живые души», — думал он. Со всех сторон он был зажат автомобилями. Он старался подмечать лишь отдельные детали в облике других водителей; все остальное было излишним. Бурый шлейф выхлопных газов. Водители, скособочившись, как верблюжьи горбы, впились пальцами в баранку.
«Не шоссе, а какая-то пустыня: наверное, сверху все это выглядит как кладбище слонов, — подумал Клокманн, — ха-ха, как горшок с дерьмом».
Он закашлялся.
Коробки многоэтажных зданий, которые высились вокруг него, словно темные глыбы, в этот момент как будто задрожали! — Он снова вытер лоб платком: пить меньше надо.
Сейчас дома тянулись вдоль улицы, как каменные зубцы. С просветами. На фасадах красовались какие-то странные пятна.
Клокман повязал новый галстук, и теперь у него грудь распирало: все равно что пересесть на машину побольше — ха-ха!
Галстук был украшен узорами.
Он разложил карту на пустом сиденье сбоку: в центре города располагалась прямоугольная площадь.
Эти небоскребы были не только высокими, но и невероятно длинными. Их как будто не совсем ровно воткнули в землю. — Клокманн сделал отметку в записной книжке.
То тут, то там неожиданно проглядывало небо, как окошечко в ванной, — такое голубенькое, ха-ха!
Потоки машин клокотали и расплескивались, как струи тропического ливня. Впереди кипела стремнина, река разливалась, образуя дельту: Клокманну пришлось рулить в объезд. Автомобили катили, как волны. На берегах валялись вынесенные прибоем обломки; тянулись наносы из трупов околевших лосей, коз, мастодонтов.
Лани. Серны. — Ни единого пешехода.
Многие здания были построены просто и без затей. Они напоминали гладкие скалы. — Горный кряж! Массив! Посреди города!
Скалы с окнами, увенчанные крестами телевизионных антенн.
Жми на газ! Дорога пошла в гору.
На озаренных солнечными лучами и сияющих чистотой фасадах пятна были особенно заметны. Клопы, что ли? Они переливались на солнце.
Дома расступились. Какая-то заводь — снова разлив! Автомобили увязли: может, они тут уже давно застряли?
