— Не уходите! — кричал мальчик. — Так ведь правильно! Но я боюсь один. Вам ведь тоже туда.
Синий луч был всё ближе.
— Вы же из нашего церковного хора. Я вас знаю. Я вас всё время встречал в церкви.
Арсений Петрович дал задний ход.
— Подождите! Ведь вместе не страшно. Страшно только одному, — кричал мальчик. — Ведь ждут. Он нас ждёт.
Шар над их головами переливался зелёным. Арсений Петрович отлетел метров на пятьдесят от луча и мальчика.
— Не оставляйте меня. Я целую ночь ждал. Я не выдержал, побежал, думал, тут ещё кого-нибудь встречу. Я верю…
Синий луч коснулся его плеча, и тело стало терять свои очертания. На том месте, где только что стоял мальчик, тихо колыхался туман, медленно поднимаясь по лучу к тёмному солнцу.
На максимально возможной скорости Арсений Петрович мчался к югу.
…Земной рассвет не принёс ему облегчения. Остаток ночи он просидел рядом со своим мёртвым телом, и лишь когда дом наполнился людьми, на все лады восхваляющими Арсения Петровича, ночные впечатления чуть притупились.
Привычно прочитав утреннее правило, Арсений Петрович стал молить Господа, чтобы тот избавил его от необходимости дотрагиваться до синего луча, но чем настойчивее проговаривал он слова молитвы, тем с большей безнадёжностью понимал, что коли Он предлагает ему такой путь (а в том, что это Его воля, Арсений Петрович не сомневался), то никто не вправе отказываться от предложения.
В этот день его отпели, а ночью все повторилось вновь — солнце мёртвых, синий луч на безжизненном поле, туман, струящийся по улицам, исступлённые молитвы, дикий страх.
Через два дня его похоронили. После смерти душа его пребывала в постоянном бодрствовании, и поэтому ночи превратились в один бесконечный кошмар.
Несколько раз он встречал по ночам других людей — многих он знал как достойнейших слуг Божиих, — они шли напрямую и становились туманом, сотни раз он давал себе обещание, что и сам завтра сделает это…
Но прошло много лет…
И когда подчинил Амаль-хан всю землю, моря и горы власти своей (ибо владел он мечом волшебным, от отца — Эчилая — ему доставшимся), то встал он посреди мира и воскликнул: "Эчилай! Отец! Завершил я дело твоё. От края до края — всё — мое, как было бы твоим, будь ты жив, а чьим будет завтра?"
И что-то с той стороны Вселенной голосом тёмным поведало Амаль-хану: мало властвовать над твердью и морем, власть над временем — истинная сила хана, а дать её может песок золотой, что в часах вечности пересыпается.
И призвал все силы нездешние Амаль-хан, и унижался, и грозил, и просил, чтобы перенесли его к часам вечности, ибо смертным путь туда закрыт. И существо с голосом тёмным вырвало его из мира и забросило — выше неба — в обитель Хранителя Часов.
Стар был Хранитель. Раз в триллион лет переворачивал он Часы, давно позабыв о времени, и не боялся ничего. Ибо каждый, кто рискнул бы Часов коснуться, тут же маленькой звёздочкой на небе оборачивался.
Знал это Амаль-хан. Но слишком верил он мечу своему волшебному, ниже низкого добытому, что просто отмахнулся от Хранителя, подскочил к Часам, размахнулся и силой нечеловеческой обрушил меч на них. И тут же не стало ни Амаль-хана, ни меча его волшебного, только засияли в небе новых тринадцать звездочек (потому что меч двенадцать таких Амаль-ханов стоил). Усмехнулся Хранитель вечности и пошёл отдыхать во дворец свой, из лунного света скроенный.
Стар был Хранитель вечности. Не заметил, что дали часы трещинку малую. Всего одна песчинка за один переворот могла просыпаться. И стал наш мир постепенно становиться ничьим — всё меньше песка оставалось в Часах у Хранителя вечности.
И понаползли из всех щелей существа серые и заполонили цветущие долины дорогами, машинами и печатными станками. И люди обмельчали, и глаза их потускнели, и неверие было разлито в воздухе.
Раз в триллион лет одна песчинка падала на землю. Если поймать её в воздухе или поднять с земли и снова подбросить к небу — подхватит её эфир невидимый и на место, ей полагающееся, вернёт.
Все песчинки падали в одно и то же место — озерцо крошечное в скале гранитной. Триллионы лет прошли, горы опускались и поднимались, а скала всё на том же месте покоилась. А дно озерца давно уж золотым стало.
Теперь там часто бывают люди. Не могут они спокойно жить и радоваться, мотает неприкаянно, гонит стадо буйволов к пропасти.
Вот-вот, сегодня, а может быть завтра, найдут они это озерцо в скале. А песок — он — по-людски — простое золото. И соберёт его какой-нибудь вельможа, и отольёт из него слитки, а их сколько ни подбрасывай — эфирный ветер не подхватит. И серый туман так и будет струиться из забытых уголков никчёмного нашего мира.
Если ребёнок, ухватив полную пятерню золотистого песка, лёгкой рукой подбросит его к небу и радостно засмеётся…
Он вбежал — как всегда, неряшливо одетый и непричёсанный — и с порога затараторил:
— Весь день, весь день тебя искал! Весь день!.. На работу — нет, сюда — нет, ходил к этой — ну, с которой ты в прошлом году — Тане, — и там нет.
— Не Тане, а Тоне, — автоматически поправил я.
— Да-да, Тоне, и нет тебя там. Ты мне был так нужен.
— Да что случилось-то?
— Я нашёл, нашёл их гнездо!
"Боже, — подумал я, — снова началось". В каждом небольшом городке, подобном нашему, должен быть свой городской сумасшедший. Он подходил на эту роль идеально. Весь прошлый год он провёл, разоблачая масонов, поэтому, когда сейчас я услышал, что он нашёл гнездо…
Он был моим другом. Как так получилось, я и сам не знал. Когда он уезжал искать протоцивилизацию на Кольский полуостров, мне его не хватало. Без меня же он, похоже, вообще не мог существовать.
— Я знаю точно — это их гнездо. А тебя нигде нет. А я без тебя как-то…
Тут он взглянул на меня с укоризной:
— Так же нельзя!
— Что именно?
— В самый ответственный момент моей жизни ты исчезаешь. И вот, когда я в шаге от открытия…
— Кого?
Он на секунду задумался:
— Я ведь не сказал, да? — И, понизив голос, произнёс с подвываниями. — Гигантские лягушки.
У меня отлегло от сердца. Всё-таки не масоны.
А он зашептал, всё более возбуждаясь:
— Гигантские лягушки! По ночам они выходят из гнезда и скачут, скачут…
Нужно было его остановить. Выражать недоверие или, наоборот, повышенный интерес было одинаково опасно.
— Прости, я не знал. Если б ты раньше сказал… Я ведь вчера к маме ездил, — сказал я с нажимом.
— Скачут, скачут. — Он приседал и размахивал руками, изображая земноводных. — Что? К маме? К маме! Ну правильно, как я не догадался. Вот дурак!
Он искренне расстроился, и появилась надежда, что тему удастся сменить.
— Эх, — он тяжело вздохнул, — теперь они наверняка сменят гнездо.
— Почему? — спросил я.
Он посмотрел на меня с удивлением.
— Они наверняка ведь знают, что я их выследил.
В следующий раз мы встретились через пару дней. Возвращаясь с работы, я обнаружил, что он сидит на лестничной клетке.
Завидев меня, он встал со ступеней, простёр перед собой руки и зычно произнёс:
— Я буду звать их броненосцами!!!
Я оторопел.
— Кого?
Он опустил руки.
— Ты что, вообще, — он покрутил пальцем у виска, — мультфильмов не смотришь?
— А, — произнёс я, открывая дверь в квартиру, — что-то припоминаю: "А в солнечной Бразилии, Бразилии моей".
— Ну да, — он радостно улыбнулся, — большое изобилие…
Он дёрнул ручку, и дверь квартиры захлопнулась у меня перед носом.
— Туда не пойдём!
— Почему?
— Потому что ты опять придумаешь какие-нибудь неотложные дела.
Он отмёл мой протестующий жест.
— Так уже было! Было, я могу напомнить!
Он бросился вниз по лестнице.
Я стоял в нерешительности.
— Ну, ты пойдёшь или нет?
Воздух летнего вечера был пропитан ароматами пригородных садов, слышались голоса собирающихся ужинать дачников, где-то раздавался женский смех.
— Я назову их осьминогус атмосферус.
Тропинка плутала между заборами, разделяющими участки.
— Как? — удивился я.
— Ты что, латыни не знаешь? Воздушные осьминоги, вот как! Я их вчера нашёл.
— Опять гнездо?
Он посмотрел на меня с обидой:
— Да, гнездо. Сейчас сам увидишь. Я тебя специально позвал. Для чистоты эксперимента.
Заборы кончились, пошли какие-то одинокие хозяйственные постройки.
— А что, мы будем ставить эксперимент?
Он приободрился.
— Ну, можно сказать и так. Уже почти пришли, — сказал он, опередив мой вопрос.
Вполне обыденно загаженная поляна. По-русски пастельное разнотравье, вечный писк комаров на пределе слышимости.
