- Нашел, - сознался я, нехотя. - На первом этаже. Где труп животного плавает.
- Это не труп животного, Максимович, - усмехнулась Дарья. - Это чучело примата. Я днем спускалась измерить уровень затопления. Там плавало в коридоре чучело шимпанзе. И этаж, к вашему сведению, не первый, а тринадцатый. Как сотруднику экологического института, вам должно знать, сколько в здании этажей. И не ссылайтесь на болезнь Альцгеймера.
- Допустим, - согласился я отчасти. - Но в искусстве я смыслю, товарищ Дарья.
- Смеетесь?
- Редко. В остальном же искренне рад за вас. Насчет выставки. Вы ангоб удивительно смешиваете. Пеликан просто изумительный внизу. Михаил Александрович Врубель одобрил бы.
- Вы находите? - на смуглых ее щеках проступил румянец.
- Как проснулся, так и нашел. Пеликана и прочих. А теперь позвольте откланяться. В Москву пора.
- Что вы там забыли?
- Там я все помню. Я здесь хочу все забыть.
- Да вы и впрямь не здешний, - изумилась Дарья. - Вы, разве, не в курсе? Я встал из-за стола.
- Сядьте.
Дарья посмотрела на меня с искренним сочувствием.
- Послушайте. Вы спрашивали, что производит комбинат.
- Правда? - сама напомнила о себе болезнь Альцгеймера.
- Мочевину.
- Органические удобрения?
- Этого я не знаю. Только отсюда невозможно сбежать.
Я покосился на сбежавший кофе. Это был знак. Выключив плиту, я влез на стул, открыл оконную задвижку, и поднял раму. Дождь оросил остатки нашей трапезы.
- Вы в своем уме? - Дарья выхватила блюдо с галетами из сектора, пораженного дождем.
- Хочу осмотреться.
- Опустите же окно! На крышу вздумалось? Пожалуйста!
Она установила вазу на полке, стремительно пересекла мансарду, дернула чуть в стороне от люка в полу так же пропущенную мной веревочную петлю, и к ногам ее разложилась такая же дюралевая лестница. Я захлопнул окно, щелкнул задвижкой и спрыгнул со стула.
- Как ребенок, честное слово. К чему эта паника? Сапоги резиновые обуйте.
У Зайцева почти ваш размер. Только Зайцев хладнокровней побудет. И непременно дождевик с капюшоном. И возьмите бинокль. Он в картонке. Отчетливей разберетесь. Я пока муфель проведаю.
В обувном строю под вешалкой я отобрал резиновые сорок четвертые сапоги, и добыл бинокль из шляпной картонки. Дарья уже пропала внизу. Я же, облаченный в плащ и сапоги, навесил на шею бинокль и поднялся на крышу экологического института. Опять смеркалось. После изнурительных скитаний по Казейнику я проспал чуть не двенадцать часов. Так что наш с Дарьей завтрак оказался, по сути, ужином.
С распростертыми крыльями бледно-фаянсовый пегас пасся неподалеку, ожидая разрешения на взлет. Но погода была явно не летная. Киноварь, смытая дождем, обелила колпак на голове именинника. У парапета хохлился водонепроницаемый гриф. Еще одна птица с инициалами. Похоже, все мертвые птицы Казейника собрались в этом корпусе. Живые покинули небесную твердь. И если предстояло вернуться им, то на пиршество противное воображению моему. «И он воскликнул громким голосом, говоря всем птицам, летающим по середине неба: летите, собирайтесь на великую вечерю Божию», - гласит откровение главы 10-й книги «Откровение». Накинув острый капюшон, я подтянулся к парапету и через бинокль обозрел мною во тьме пересеченную местность. Со стороны поселка, то есть выше уровня затопления, видна была разве береговая полоса. Вооруженная машина Т-34, по-моему, готова была десантироваться, и выйти во фланг немецкому производителю мочевины. Но цель оказалась далека, и средство достижения себя не оправдало. Каменный плот навеки застрял в какой-то сотне метров от берега. Нужда проложить курс дальнейшего плавания погнала меня к обратному парапету. И мне даже бинокль не потребовался, чтобы емко выразить степень вкушенного поражения.
- Это жопа.
Мой редактор, издатель и добрый волк Бабенко Виталий, положим, скажет мне, прочтя рукопись: «Зад пристойней читается. А тебе синхронно. Ты бы и там вполне освоился, с твоим-то везением».
Но зачем бескорыстно правду кривить? Там бы я, конечно, освоился. Я здесь не освоился. Жопу задом не прикроешь. Грандиозная панорама, увиденная мной на другом краю институтской крыши, ошеломила меня. Радиальный водопад высотой около 15-ти метров по дуге охватывал всю ширь до полей зрения, размытых пеленою дождя. Как прежде на обрыве, сознание мое дрогнуло. Реальность ускользала прочь заодно с бесконечным потоком. «Нет в Московской области таких водопадов, - я сел на гудронный панцирь крыши, и сжал виски ладонями. - Чтобы за десяток верст в ширину, таких нет. Таких нет вовсе». Умозрительно допускать существование кротовых нор и пуговицы, уважаемый читатель, одно. Воочию схлестнуться с фактом, поверь, иное. Тогда, сидя на гудроне, я осознал, в чем противоречие даже без выпивки: «Хрен с ним, с водопадом. Ну, нет под Москвою водопадов, так будут еще. Немцев тоже когда-то не было под Москвой. А фишка в том, что эдакого размаха водопад накрыл бы Казейник за считанные полчаса». И права оказалась Дарья Шагалова. С биноклем я отчетливей разобрался. В бинокль я различил сквозь пелену сплошного потока бетонную стену дамбы километрах в десяти от здания института. Вода перехлестывала через дамбу и бежала тонким слоем с высоты по внутренней покатой стене. Так я допер, что гидротехническое сооружение отделяло Казейник от какого-то весьма крупного водохранилища. Присмотревшись, я даже и массивные шлюзовые ворота подметил. Продолжи я свой ночной круиз, я наткнулся бы на колоссальную плотину, и тем бы кончил. «Картограф нужен, - придерживая срываемый ветром капюшон, я потащился обратно под крышу. - Марк Родионович. Географический чертежник. Без карты я обречен блуждать по Казейнику до скончания». Минуя освещенную масляной лампой мансарду, я скатился по двум раскладным лестницам в капище глиняных богов, завалился на диван, и уснул с твердым намерением завтра же как-нибудь вернуться в поселок. На другой день встал я рано. Дарья, виданная мной через приоткрытую дверь с драконами, уже маячила в студии. Я поднялся на мансарду, совершил водные процедуры, приготовил традиционный кофе, перелил его в две фаянсовые кружки, поставил их на поднос, прибавив сахарницу и блюдо с галетами, после чего спустился в студию. Дарья, прикусив губу от усердия, крыла глазурью птицу-носорога.
- Доброе утро, товарищ Дарья. Уже хлопочете?
Дарья Шагалова промолчала. Полагаю, она и не слышала меня. Полагаю, она витала где-то в облаках. Я установил поднос на подоконник, и примостился рядом в ожидании, когда она изволит снизойти до моей ничтожной персоны. Я смотрел в окно на залив, пил кофе и покуривал. Наконец, Дарья изволила.
- Подайте кисточку, - велела она без отрыва от производства. - Любую, но тонкую.
- Кто рано встает, тому Бог подает.
- Что?
- Вы русские народную сказку «Гуси-лебеди» проходили? «Отведай мой кофе, спрячу тебя».
Она засмеялась, отставила птицу, и взяла с подноса кружку с кофе.
- Я другую историю помню, - оседлала Дарья любимого конька. – О том, как первых мужчину и женщину Господь из глины сотворил.
- Мусульмане полагают, что Аллах подобрал для сотворения какую-то особенную глину.
- Для всех подобрал, - Дарья со знанием дела перечислила варианты. - В Азии
Создатель вполне мог использовать желтую глину, в Африке черную, в Америке красную, а в Европе каолин.
- А голубую и зеленую глину? – проявил я живейший интерес.
- Вполне. Имеется Кембрийское голубое месторождение. И недавно вскрыли зеленый пласт в Корочанске.
- Геи повсюду. Согласен. Хотя насчет зеленых человечков я, по совести, сомневался. Но теперь конечно. Если Корочанский пласт.
Я покинул студию, обремененный грузом бессмысленных знаний, и снова полез на крышу института. Я надеялся высмотреть каких-либо рыбаков из Казейника.
Перспектива грести в поселок на дверной коробке не особенно меня радовала.
Рыбаков с утра хватало. Кто на челноке с багром, кто на плоту, сплетенном из бревен и ящиков. Какая-то шустрая артель промышляла на баркасе с лебедкой.
Удили мебель, одежду и прочую хозяйственную утварь. Но все как-то в крайнем отдалении. С полчаса я прошатался по крыше, проорал, охрип, и положил уже рассчитывать на себя, когда набрел на отличную резиновую лодку с мотором.
Место ее швартовки у оконной рамы нижнего этажа я раза четыре проходил. Стало быть, лодка причалила, пока я на другом краю вел односторонние переговоры с командой баркаса, поймавшего крупный шифоньер. Шифоньер, клюнувший на якорь лебедки, сопротивлялся. Артельные суетились, мешали друг другу, и крики мои, усиленные маханием бинокля, отзвучали вхолостую. Не было ни гроша, да вдруг целковый. Соблазн угнать моторку был велик. Я уже начал разоблачаться, чтобы сбросить в нее одежду, и захватить ее самым пиратским образом, нырнувши с крыши, как задался вопросом: а где управляющий? Управляющий лодкой мог приплыть только к Дарье. А, значит, или муж ее Зайцев, или бес его знает кто. В поселке уголовников хватало. Так и так получался свинский поступок. Бросить в беде гостеприимную Дарью, или же угнать у ее супруга транспортное средство было бы низостью от меня.
