Тридцать лет тому назад мистер Хэллек с пятью друзьями спустился на каноэ по Лохри, и это путешествие осталось у него в памяти как одно из самых необыкновенных впечатлений его жизни. Он живо помнит ту неделю и часто говорит о ней с большим волнением. Миллионы акров нетронутой природы; необъятная тишина; чистый свежий воздух; сама большая река, не перегороженная никакими плотинами, совершенно девственная. Три каноэ, шестеро молодых людей. Близкие друзья. Одно из вершинных воспоминаний их жизни. Да, шел дождь. Да, они ссорились. Были оводы, были лесные вши. Случилось с ними два-три мелких происшествия, ничего серьезного. Несколько царапин. Вывихнутая щиколотка. Да, они были без сил после первых нескольких дней, все тело болело, одежда промокла, да, они благодарили судьбу за то, что последние пять или шесть миль перед озером Сёль широкая река текла мирно, спокойно… благодарили судьбу за то, что избавлялись друг от друга. И тем не менее эта поездка была одним из самых памятных моментов в их жизни.
Мистер Хэллек затуманенным взором смотрит в пространство — глаза грустные, с набрякшими мешками. Задумчиво потирает нос. Насупливается. Улыбается. Первый инфаркт был у него весной, когда Мори только что поступил в школу Бауэра, и в последующие месяцы он потерял свыше двадцати фунтов лишнего веса. Так что выглядел он теперь вполне стройным. Издали выглядел вполне молодым.
— Одно из вершинных воспоминаний нашей жизни, — с улыбкой повторил он.
Призрачная тишина тех дней; проливной дождь, плотная серая завеса мороси, внезапный проблеск яркого августовского солнца. Река разливается, становится широкой, гладкой, доброй; потом снова сужается; появляются скалы, вода кипит, по кручам берегов вздымаются высокие ели. Мори с Ником и Тони с Кимом перебираются через первые пороги — Уайтклейские — без особого труда. Мори высматривает в вышине краснохвостого ястреба — он то камнем падает вниз, то парит, будто следует за ними. Раскрасневшийся, возбужденный, Мори записывает это в свою маленькую красную книжицу. «Никогда в жизни не был я так счастлив», — записывает он.
Уайтклейские пороги. Малые пороги. Большие бурливые пороги. Шипучие лебединые пороги. Нижние пороги — именно в низовье Лохри, на четвертый день путешествия, с мальчиками и случится несчастье, и именно на Нижней Лохри (так им скажут, когда привезут на самолете в пункт первой помощи на Уайтклейском озере) погиб той весной человек на каноэ. Двадцатипятилетний биолог из университета Западного Онтарио, опытный гребец на каноэ, не какой-нибудь наивный любитель. Он и его приятель недооценили реку — стали перебираться через пороги в начале мая, почти во время половодья. Молодого человека выбросило из перевернувшегося каноэ, пронесло больше мили и разбило о камни. Все лицо у него было изранено. Другому гребцу больше повезло: его выбросило на берег и он отделался лишь переломом нескольких ребер.
Призрачная тишина. Ровное течение дней. Темная вода. Стремительно текущая вода. Мелкий сеющийся дождь, потом небо вдруг разверзнется — и хлынет солнце, и мальчики, потные, ошалевшие от жары, срывают с себя прорезиненную одежду.
Мори и Ким обнаруживают уток, питающихся на поверхности воды: кряквы, черные утки, белобрюхие рябки. (У Кима зрение острее, чем у Мори. Но он не понимает, что это за порода, — таких птиц у них в книжке нет. Дикие утки? С изогнутым белым хохолком? Близко подойти к ним, чтобы получше разглядеть, не удается.)
Поворот — и от представшей взору картины захватывает дух: река убегает на многие мили вперед, поблескивая синевой, полноводная, широкая, как большой бульвар.
— Никогда я не был так счастлив, — шепчет Мори.
Красота. Однообразие. Противно ноют руки, плечи, спина, бедра. Сгорела кожа. Облезает нос. Мошки, комары, мушки. (К счастью, не оводы. Их пора была в прошлом месяце.) Не переставая грести, они поглощают молочный шоколад, карамельки, плитки «О. Генри», батончики «Марс». А также изюм, земляные орехи, соленые крекеры. Ник с Кимом вдруг заспорят о чем-то через всю реку. Ник — забавный, шустрый, острый на язык, пожалуй, чуть слишком догматичный. (А спорят они о стоимости каноэ «Призалекс» такого размера — Ник решил, что купит такое, как только вернется домой.) Ким без обиняков заявляет, что Нику оно не по карману — все это трепотня. Ник возражает. Мори, находящийся в одном с ним каноэ на носу, чувствует, как тот взвинтился — как напряглись его ноги и бедра.
— Не спорьте, — тихо просит Мори. — Не портите вы все.
Солнце, жара, однообразие, красота. Ленивые голоса мальчишек. Смех. Угрюмое молчание. В Лохри то и дело вливаются речки, она становится все шире, все больше на ней островов. (Мальчики причаливают к берегу обследовать один из тех, что покрупнее. Обнаруживают обычные остатки привалов. Мори находит полуобгоревшую книжку в мягкой обложке и из любопытства листает ее. Это что — знамение? Да разве все в раю — не знамение? Но книга всего лишь детектив: Мори читает, как некто по имени Ролк подсекает из автомата несколько человек, которые в ужасе разбегаются в разные стороны от брошенного «кадиллака». Одному ползком удается укрыться на топком поле… в болоте… но убийца с автоматом преследует его…)
Солнце быстро и легко скользит над головой, однако дни стоят длинные. Никаких происшествий. Всё — сплошное происшествие. Мори (загоревшему, умело орудующему веслом, окрепшему, как никогда в жизни) начинает казаться слегка нелепым, что всего два-три месяца назад он был школьником, а через месяц станет студентом. Что зовут его Хэллек, что ему выпало на долю именно такое лицо, именно такой характер. (Но разве он не может измениться? Ведь все возможно! Здесь — на Лохри — любое чудо возможно! От физических усилий, и свежего воздуха, и завораживающего зрелища текучей воды у него даже возникает бредовая мысль, не поменяться ли местами с Ником Мартенсом. Зажить бы волшебной жизнью Ника… переселиться в красивое тело Ника.)
Счастье, думает Мори, и глаза его по-глупому наполняются слезами, счастье и боль.
Разговоры обрываются, смех замирает, слова затихают. Над головой пролетает стайка канадских гусей. Посреди длинного забавного рассказа о всемирно известном скрипаче, приятеле отца, питающем слабость к очень молоденьким девушкам, Ник умолкает, словно вдруг потеряв интерес к собственным словам или устыдившись их.
На Мори парусиновая шляпа, защищающая лицо от солнца. Тупая боль в плечах радует его.
Он не думает о доме — о доме на Семьдесят пятой улице Восточной стороны Нью-Йорка, о вилле в Адирондакских горах. Он не думает об университете. (Отец хочет, чтобы он пошел на юридический факультет. А он втайне подумывает о теологическом. Он ведь еще не оставил надежды — своей нелепой надежды — сделать «религиозную» карьеру.) Годы, проведенные в школе Бауэра, где прошло его детство, быстро отступают в прошлое, и он готов забыть их, без фана эмоций. Даже если это значит расстаться с Ником.
Дремлет. Солнце, легкая волна укачивают.
Затем, без всякого предупреждения, вдруг налетает голод.
Внезапный, отчаянный приступ голода; и все они снова начинают насыщаться — набивают рот земляными орехами, изюмом, шоколадом.
Изголодались. Руки дрожат, глаза слезятся. Рот наполняется слюной.
(Мори не знал, позорно это или забавно — так часто превращаться в животное, в ходячий аппетит. Все они жрали как свиньи. Всякий раз — за исключением, пожалуй, завтрака, когда, еще не вполне проснувшись, не чувствовали по-настоящему голода. Заглатывали еду, боясь, что ее может не хватить, — они стали чем-то вроде машины, сжигающей калории, чтобы грести дальше, существовать. В первую ночь, разводя костер. Ник заметил:
— Вот так… и мы такие же: кто-то должен снабжать нас едой, иначе костер потухнет.
Мори заметил, как искривился в мрачной усмешке рот друга, но слишком он был измучен, чтобы придумать что — то в ответ. Боль пульсировала в плечах и руках, голова была какая-то чудная. Суровая правда, страшная правда. Они действительно машины, поглощающие калории, тепло, жизнь. Протоплазма, пожирающая протоплазму. Жадно насыщающиеся, пока не набьют живот до отказа, а потом наступает тошнота. Или расстраивается желудок. Тут Мори впервые пришло в голову, что им четверым может не хватить еды — ведь впереди еще целых шесть долгих дней.)
Они ловят форель, они накачиваются теплым пивом, пока не вздуются животы. Они в общем-то весьма гордятся собой — еще бы, забрались в такую даль; каждый из мальчиков снова и снова просит Мори поблагодарить отца за щедрость. Кима укусила оса в мякоть плеча, укушенное место мгновенно краснеет и начинает распухать, мертвенно-белое в середке. Мори накладывает мазь — толстым слоем, точно замазку. Опухоль величиной с виноградину, потом — со сливу, потом — с маленькое яблоко. Мальчики рассматривают ее, они никогда еще не видели, чтобы после укуса осы так распухало. Они удят рыбу, обследуют острова, не спеша выбирают место для привала, бродят в одиночку. Стоя у обрыва над рекой, среди белоснежных берез, Мори наблюдает, как солнце на горизонте растекается по небу, словно желток из разбитого яйца. Он смотрит и смотрит, забывшись. Далеко внизу один из его приятелей окликает другого. Голос бестелесный, несущественный. Просто звук. Кто — то отвечает, кто-то смеется. Сигарета обладает сверхъестественной способностью отравить атмосферу на большом протяжении, но это тоже несущественно: ветер в конце концов разгоняет дым и вокруг снова девственная природа. Кричит гагара, солнце взрывается странными, пугающими янтарно-красными всполохами; Мори один, его пробирает озноб, он не может вспомнить, почему он согласился на это путешествие… почему с таким восторгом встретил предложение отца. Он отлично знает, что Ник, и Тони, и Ким в общем-то не любят его — глумятся над ним за его спиной, иронически переглядываются при нем. Ник, и Тони, и Ким…
