Я не хочу демонизировать Ланга; я пытаюсь зафиксировать на бумаге сложность его натуры. Он извинился за свою выходку на Алькатрасе на следующий же день. Он был бледен, но собран, и раскаяние его не вызывало сомнений. Когда Эстелла оправилась после своего первого кризиса, мы стали с ней встречаться. Я горячо любил ее, и мы были вместе без малого семь лет. Ланг никогда не рассказывал ей о том случае с ее фотографией из альбома и никогда не напоминал мне об этом шутки ради даже с глазу на глаз. В то лето, когда Ланг со своей женой Анни, Эстелла и я отдыхали на Алькатрасе в последний раз, мы высекли наши имена на скале, что высилась над тем самым пляжем, где он однажды унизил меня. Это случилось вскоре после рождения Юхана, незадолго до того, как Стиг Улоф и Кристель продали остров. В то время Ланг был сама благопристойность: молодой отец и студент университета. Человек, который, возможно, уже почувствовал в себе незаурядный талант, но еще не успел стать его жертвой. Он помогал мне и словом, и делом в моих отношениях с Эстеллой. Ланг сам видел, как счастлива она была в те годы. Она была спокойна и полна энергии, изучала историю искусств и пела в хоровой капелле, и даже смерть отца не выбила ее из колеи. Когда Эстелла оставила меня несколько лет спустя, я поначалу решил, что она сочла меня недостойным стать членом их семьи, — настолько велик был мой комплекс неполноценности, приобретенный за годы взросления рядом с такими людьми, как они, такими недоступно умными, привлекательными и светскими. Примерно через полгода после того, как Эстелла заболела во второй раз, мы с Лангом сидели в баре, и я высказал ему свое предположение. Он с грустью посмотрел на меня:
— Как ты можешь говорить такое? Ты же был у нее в больнице и сам видел, в каком она состоянии. Она знала, что снова заболеет, и хотела избавить тебя от обузы. Неужели ты этого не понимаешь?
После того как Ланг прочитал первый черновик этой истории, я посетил его в тюрьме. Мы поругались, или, вернее, Ланг был вне себя от бешенства. Он швырнул мою рукопись вверх и смотрел, как листы опускаются на пол. Ему не сиделось на месте, он метался по комнате взад и вперед и орал на меня порой так громко, что охранники уже были готовы положить конец нашей встрече.
Больше всего Ланга возмутила та часть, которую вы только что прочитали, и часть эта в первой версии была точно такой же. Во время нашей встречи в тюрьме он обозвал мои размышления о юности «некрофилией» и обвинил меня в том, что я по-прежнему одержим Эстеллой. Он спросил меня, почему я до сих пор не могу простить ему того, что случилось однажды летом, когда нам было всего по семнадцать лет.
Не устраивали его и конкретные детали: ему не понравилось частое использование прямой речи, а моя манера изложения событий показалась ему неуклюжей и громоздкой. Кроме того, он решил, что я с самого начала уделяю слишком много внимания Марко, тем самым умаляя свободу, нежность и страсть первого года их отношений с Саритой.
— Я просил тебя написать историю любви, а не преступления! — кричал он, а я отвечал ему:
— Сожалею, но мне кажется, что одно неразрывно связано с другим.
Мы с Лангом, как я уже говорил, разные. Я признаю, что чрезмерно увлекаюсь погоней за словами, которые, как мне представляется, могут воссоздать жизнь во всем ее великолепии, богатстве красок и форм. В отличие от меня, Ланг одарен, и его дар заключается в умении добиваться большего эффекта, позволяя словам блуждать вокруг да около, лишь намеками прикасаясь к действительности.
Я не виню Ланга за эту вспышку гнева. И все же, записывая его историю, я с самого начала старался, старался до такой степени, что порой мне казалось, будто пишу я не сам, будто я пишу чужими словами, в чужом ритме.
Пора мне уже объясниться: Ланг разорвал отношения со мной. Я продолжаю повествование без его разрешения, то есть совершенно незаконно.
В течение нескольких недель после выходных, проведенных в захолустной гостинице, Ланг пребывал — и это его собственные слова, достаточно пошлые сами по себе и уж тем более в устах представителя литературного авангарда, — на седьмом небе. Он только и думал о том, как они с Саритой станут жить вместе, и даже повез ее смотреть апартаменты в новом роскошном доме на Мерикантовэген в Тэлё. Но Сарита чувствовала себя неловко, качала головой, и все закончилось косметическим ремонтом кухни и гостиной на Скарпшюттегатан. Пока велись работы, Ланг перебрался к Сарите и однажды ей заявил:
— Когда управятся на Скарпшюттегатан, мы можем сделать ремонт и здесь. Смотри, потолок уже обваливается, давай все перекрасим, тогда и комнаты будут выглядеть просторнее…
— Минуточку, — сказала Сарита, — мне кажется, ты кое-что забываешь.
— А в чем дело? — спросил Ланг. Он уже привык к резкой смене ее настроения и приступам отчужденности. — Ты хочешь напомнить мне, что это не моя квартира?
— Нет, я хочу напомнить тебе, что это не моя квартира, — сухо сказала Сарита. — На самом деле она принадлежит приятелю Марко.
— Так позвони ему и спроси разрешения, — не отставал Ланг. — Думаю, он будет только рад. Ведь его собственность станет дороже.
— Я не могу себе это позволить, — сказала Сарита.
— Ничего, — сказал Ланг. — Расходы я беру на себя.
— Я не могу себе это позволить! — повторила Сарита, и голос ее на этот раз был колючим, как битое стекло.
Первое лето Сариты и Ланга было солнечным и теплым. Позже Ланг вспоминал июнь и июль как долгие светлые месяцы: пыльные дни и ленивые разговоры, посещение бассейна и парка Боргбаккен вместе с Миро, бесконечные белые ночи с песочно-соленым запахом загорелой кожи и возбуждающими любовными стонами Сариты.
Однажды вечером Ланг пообещал встретить Сариту с Миро в парке Сибелиуса. Ланг немного опоздал, и, когда пришел, они уже были там. Миро играл в салки с каким-то мальчишкой в тени высоких деревьев, а Сарита, расположившись на зеленой скамье, читала «Дневник Бриджит Джонс». Солнечный свет касался ветвей берез и темных волос Сариты, в то лето украшенных спереди ярко-рыжей прядью. На ней были светлая рубашка с широким воротом, черные брюки и дорогие кроссовки из «Юнион Файв». Она так увлеклась чтением, что страшно испугалась, когда Ланг, подкравшись сзади, поцеловал ее в щеку. А потом у нее весь вечер было плохое настроение: в ответ на шутку Ланга, что она сидит в парке с «Бриджит Джонс», в то время как дома на ночном столике ее дожидаются романы Макьюэна, Оутс и Снельман, Сарита раздраженно ответила, что только лицемеры вроде него пытаются убедить весь свет, будто они слишком умны для того, чтобы иногда полистать что-нибудь легкое и развлекательное.
А потом был еще один вечер. Ланг, вернувшись в город после недельной командировки, решил пригласить Сариту в дорогой ресторан в центре города. За столиками рядом с ними сидели люди в сшитых на заказ костюмах и изящных платьях, а среди костюмов присутствовал один из самых известных министров финского правительства. И вдруг Сарита откинулась на спинку стула, задрала легкую блузку и показала Лангy крошечную серебряную серьгу, которой она украсила свой пупок, пока его не было. Ланг посмотрел на серьгу, на загорелый живот Сариты и краем глаза заметил, что министр за соседним столом тоже уставился на голый живот его возлюбленной глазами, круглыми от возбуждения.
А потом была еще ночь, когда Миро уехал к матери Сариты в Вирдоис, где у ее нового мужа Хейкки был летний домик, а Сарита с Лангом выпили три бутылки вина в баре Вестрахамнен и провели ночь в отремонтированной квартире Ланга. Когда они завалились в постель, Ланг вдруг вспомнил, как они в первый раз болтали ночь напролет и Сарита уснула у него на диване, а он смотрел на нее все утро и думал, сможет ли когда-нибудь прикоснуться к ней. Теперь она держала его возбужденный член в руке так, словно это был ее талисман, и казалось, для нее все было ясно с самой первой минуты их знакомства. Она тихо рассмеялась, и Ланг спросил:
— В чем дело? Что смешного?
— Как это нелепо, — сказала она. — Он пульсирует, он полон жизни, но все равно ему скоро конец.
— Что значит скоро? — спросил Ланг пьяным, печальным голосом и почувствовал, что эрекция его ослабевает. — Я не настолько стар, черт возьми.
— Я хочу сказать, в сравнении с вечностью, — ответила Сарита, но было уже поздно.
Ланг лег на другой бок, свернувшись калачиком, так что Сарите пришлось отпустить его член, и пробурчал:
— Избавь меня в дальнейшем от сравнений с вечностью. Терпеть не могу, когда ты такое говоришь. Меня это бесит!
Сарита села в постели и лизнула ухо Ланга.
— Вообще-то, Ланг, у тебя больше общего с котами, — сказала она. — Я ни за что не могу представить тебя с эрдельтерьером на поводке.
Ланг мгновенно смягчился, откинулся на спину, погладил ее грудь и спросил:
