– Мне так жалко маму…
– А нас тебе не жалко? – спросил захмелевший вдовец.
Он произнес фразу со злостью, будто и не рыдал несколько часов назад над телом умершей жены.
– Папа, я хочу тебе задать один вопрос, – начала я осторожно.
– Задай.
– Вы меня любили в детстве?
– Конечно! – сказал папа, взмахнув огурцом.
– Я была желанным ребенком?
– Конечно.
Папа потер покрасневший нос, после чего посмотрел на меня с тоской, и глаза его наполнились слезами. «Эх, Майя», – выдохнул Иван Павлович и зарыдал. Он снова причитал о том, что не случилось. Его плаксивые вопли, возвещающие грустную историю о Майе, испортившей нам жизнь, начали раздражать.
– А что это за песня: Аленушка, Аленушка, Алена сероглазая… что-то там… не помню, – попыталась я переключить внимание усердно скорбящего родителя.
Он обмер и посмотрел на меня так, будто видел впервые. На его лице появилась улыбка, по-детски невинная.
– Это я пел для тебя, чтобы ты засыпала, – сказал папа радостно. – Ты была такая плаксивая, а я пел, и ты успокаивалась. Розовые щечки, губки бантиком.
Он хихикнул и затянул старую песню из моего далекого детства:
Аленушка, А ленушка, А лена сероглазая
Ты сказку мне, Аленушка, рассказывай, рассказывай.
Одним движением ресниц расскажет мне Алена
Про стаи перелетных птиц под небом побеленным.
Песнопения папы длились около часа. Он забывал текст, пытался восстановить его в памяти… затем начинал песнь заново… Пока папа блеял, я думала о матери. Меня мучил слайд-воспоминание: Майя, лежащая в гробу. Ее последняя односпальная постель, стоящая посреди пустого зала, застыла перед моими глазами. Погрузившись в свежие впечатления о мрачном прощании с пчелкой Майей, я и не заметила, как вдовый певец заснул прямо на стуле. «Напоминался, мой старичок», – думала я, разглядывая его седую голову. С трудом перетащив родителя на диван, я принялась убирать со стола.
Поздно вечером, когда папа снова стал адекватным, мы уселись на кухне пить чай с малиновым вареньем. Я ощущала себя маленькой девочкой и громко швыркала, а папа меня в шутку ругал. Мы смеялись и дурачились.
– Что будет дальше, папа? – спросила я, серьезно глядя на повеселевшего вдовца.
Папа задумался, но потом вышел из ступора и, хлебнув чаю, философски произнес:
– Как что? Жизнь, Аленка! Жизнь… Ну, расскажи, дочь как твои дела?
– В смысле? – растерялась я.
– Как ты живешь? Что вообще происходит в твоей жизни? Мы так давно не разговаривали.
Я обрадовалась этому вопросу. Действительно, в последнее время я была лишена возможности делиться своим сокровенным.
– Знаешь, папа, мне кажется, я влюбилась в отличного парня, – поделилась я заговорщически своей тайной.
– Это не тот, который гостил на нашем диване? – лукаво спросил папа.
Я раскраснелась, будто призрак голого Пети стоял за моей спиной.
– Нет. Не тот! – вскричала я. – Папа! Ты меня смутил.
– Разве вас, Алена Ивановна, можно смутить?
– Представь себе! Это было много лет назад!
– Я не про первого гостя. А про человека-невидимку, который появлялся в наше с мамой отсутствие. Я не раз собирал одежду по всей квартире, разбросанную, видимо, в порыве страсти.
Я не была готова разговаривать на столь интимные темы с родителем и, совсем смутившись, запустила в него кухонным полотенцем. Мы долго смеялись. Папа пытался выведать мои тайны, но я отшучивалась и переводила тему. Мы вспоминали мои детские годы, папа рассказывал о своих мальчишеских проделках. Беседа была душевной и приятной. Наконец я вернулась к разговору о моей сердечной тайне и поведала про самого прекрасного мужчину на земле – про Эдуарда.
– Что-то мне нехорошо. Пойду отдохну. Все будет замечательно дочь! – подытожил папа мои откровения.
– Если хочешь, ложись в моей комнате, – предложила я, содрогнувшись от мысли, что папа будет спать на кровати, где умерла его супруга.
– Да… Это было бы… А ты?
– А я лягу на легендарном диване в зале.
Зазвонил телефон, папа поспешно вышел с кухни, а я осталась мыть кружки, внимательно прислушиваясь к разговору.
«Алло!.. Привет, Мариша. Все прошло, слава Богу… Я в порядке… И Алена… Нет, народу не было, никто не пришел… Я не знаю почему, зависит от людей… Завтра? Хорошо. У меня выходной… Да, погуляем… Хорошо, целую… Спокойной ночи.»
Папа положил трубку и вернулся на кухню.
– Спокойной ночи, Алена, – сказал Иван Павлович официально и удалился почивать.
– Спокойной, папа, ночи, – ответила я еле слышно.
Меня смутило, что папа снова обращался ко мне статично и холодно, будто я коллега по работе. Похоже, любимую дочь Аленушку вытесняет с ринга юная любовница Мариша… Каждый раз, когда она появлялась, отец становился чужим и закрытым. Она разрушала нашу семейную идиллию. Меня это злило.
Я написала записку для медведя и запрятала в кармане джинсов.
Я сильная…
Я справлюсь…
Я умею побеждать!
Я сидела на диване и смотрела в черный квадрат выключенного телевизора. В комнате было темно и тихо. Зашуршали обои – я вздрогнула и стала вглядываться в предметы, которые меня окружали. Сердце забилось от непонятного страха, вдруг охватившего мое естество.
– Не бойся, – прошептал кто-то мне на ухо.
Я медленно повернула голову, рядом со мной сидела мама…
Все внутри сжалось, я хотела закричать, но звук не выходил из горла. Мама рассматривала меня молча. Ее взгляд светился нежностью. Я успокоилась. Мы глазели друг на друга, никто из нас не нарушал благословенную тишину, царившую в доме. Как хорошо ее накрасили, теперь она всегда будет такой красивой, – пронеслось в моей голове. Мама только улыбнулась в ответ, казалось, она знает, о чем я думаю.
– Ты хорошо выглядишь, мама, – прошептала я. Она кивнула в знак благодарности.
– Я все время думала, что ты всего лишь спишь. И в любую секунду проснешься и встанешь, – сказала я немного уверенней.
– А тебе бы этого хотелось? – вдруг заговорила она.
– Очень. У тебя, оказывается, горбинка на переносице… Я и не замечала ее раньше.
– У меня с детства.
– И родинка. С правой стороны на шее.
– Правда?
– Правда. И ты так молодо выглядишь… выглядела! – испуганно произнесла я и уставилась на маму.
Я изучала лицо Майи широко распахнутыми глазами, словно впервые ее видела. Яд ссор отравил наши взаимоотношения, я лишила себя возможности любоваться ее красотой.
– Жаль, что твой папа этого не замечал, – произнесла мама с отчаяньем. – Если бы он уделял мне внимание… хотя бы немного… Просто оторвал бы взгляд от своих бумаг, посмотрел бы на меня и улыбнулся. Я бы чувствовала, что нужна ему. И ничего бы не было: ни ловеласа, ни ухода… За что он так со мной?
– Он ведь тебя любил…
– Он любил себя, Аленушка, себя. И свою любовь ко мне… Мама немного помолчала, затем добавила с горькой усмешкой:
– Я просто хотела привлечь его внимание. Сместить акцент.
– Ты хоть немного была счастлива? – спросила я осторожно.
– Да. Я была счастлива, когда родилась ты.
– Правда?
Крупные слезы потекли по моим щекам. Внутри открылась бездна холода, зубы мои начали стучать.
– А почему потом все изменилось? – выдавила я, сжимаясь в комок.
– Из-за обстоятельств.
– Это же неправильно.
– Что неправильно, дочь?
– Так жить – это неправильно.
– Все так живут, – пожав плечами, произнесла мама, а потом добавила уверенно: – Все!
Я хотела возразить. Мысленно перебирая знакомых мне людей, я пыталась вспомнить хотя бы одну счастливую семью, но, к сожалению, ни одного примера на ум не приходило. Неужели мама права?!
– Я хочу тебе кое-что сказать, – тихо сказала моя родительница с лучезарной улыбкой. – Я тебя очень…
Но она не договорила, громкий стук в дверь испугал ее, она уставилась в темную дыру-прихожую, будто сейчас оттуда выскочит сам черт. Стук повторился.
– Не уходи, не уходи, – шептала я, направляясь к входной двери.
Щелкнув замком, я быстро вернулась обратно в комнату, но мамы уже не было… – Ушла, – прошептала я безнадежно.
В зале появился Макс. Он был взъерошенный и таращился на меня пустыми глазами, будто его разбудили минуту назад.
– Зачем ты пришел? – спросила я зло.
– Мне показалось, что тебе плохо. Точнее, я почувствовал… и решил навестить тебя и поддержать.
– Это очень мило с твоей стороны. Спасибо.
Я бродила по темному залу и заглядывала в углы и укромные места, надеясь увидеть там Майю. Не обнаружив ее, включила торшер. Комната наполнилась тусклым светом. Я снова обеспокоенно обвела гостиную взглядом, но моей мамы нигде не было.
– Я и не надеялся, – растерянно сказал Макс.
– На что ты не надеялся?
– На то, что ваше величество примет меня.
