Оказалось, это первый помощник капитана — Джон Рэдли. Коснувшись дисплея, прошептавшего имя этого человека, я получил доступ к его бортовым записям о первых часах нашего пути: «22 августа 2099 г. Земля уже не видна; да, пропала из виду благословенная Земля, вся планета, а вместе с ней и те, кто нам дорог. Лица, имена, души, воспоминания, улицы, дома, города, луга, моря — все стерто. Все параллели и меридианы, часы, ночи, дни, все промежутки времени, да и само время тоже исчезло. Храни Господи душу мою. Как одиноко».
Тут ко мне пришли мысли Квелла: «Друг, я читаю мысли, а не будущее. Космос необъятен. Говорят, он закручен как спираль. Наверное, для нас этот конец спирали — отправная точка. А конечная цель наша далека, очень далека; в одном созвездии встретятся нам три загадочные кометы. Нанесем на карту их курсы, зафиксируем траектории, измерим температуры».
— А долго будет длиться наш рейс? — спросил я.
— Десятилетие, — прилетел ответ.
— Вот тоска! — вырвалось у меня.
— Как бы не так! — возразил Квелл. — Ваш Бог — сам увидишь — будет посылать нам для забавы метеориты.
— Метеоритный дождь! — раздался крик. — Отсек номер семь. Общая тревога!
Мы побежали. Все остальные тоже бросились на звуки ревунов и сигнализаций, чтобы приступить к устранению повреждений корпуса.
Наконец я смог остановиться вместе со всем экипажем в шлюзовой камере и снять шлем.
Так продолжалось изо дня в день — наш корабль продирался сквозь космос, и каждый из нас согласно предписаниям что-то измерял, сканировал, вычислял или прокладывал безопасный курс среди разрушенных звезд.
Между тем на протяжении сорока дней полета никто ни разу не видел капитана. Он заперся у себя в каюте. Но иногда, около трех часов ночи, я слышал тихое шуршанье лифта, похожее на протяжный вздох, и знал, что это капитан-призрак поднимается мимо жилых и рабочих отсеков на самый верхний уровень, куда не было доступа никому, кроме него.
Мы все обращались в слух.
Как-то раз команда трепалась ни о чем, и Даунс вдруг задал вопрос:
— Чем он там занимается? Я слышу, как он надевает скафандр и в одиночку выходит в открытый космос, пристегнувшись лишь одним страховочным фалом.
— Этот глупец играет там с метеоритами, будто хочет дотянуться до них и поймать, хотя даже не видит их приближения, — ответил ему кто-то из ребят.
А Квелл добавил:
— Он, похоже, не доверяет экранам радаров. Слепой-то слепой, но считает, что видит лучше и дальше нашего.
— А что он видит-то? — спросил я. — Квелл, ты же улавливаешь его мысли. Скажи!
Немного помолчав, Квелл ответил:
— Разумом улавливаю, но сказать это вслух должен сам капитан. Не мне говорить его устами. Вот найдет то, что ищет, и сразу даст нам знать. Он…
Внезапно Квелл закрыл лицо своими паучьими лапами, и мы услышали крик капитана, прогремевший по системе оповещения.
— Нет, нет! — заорал Квелл и упал на колени.
Он рухнул нам под ноги, зажмурив глаза и сжав кулак.
Мгновение спустя Квелл принялся грозить невидимым звездам.
— Сгинь! — вопил он, будто одержимый. — Хватит, не сметь!
Вдруг все стихло. Из динамиков больше не доносилось ни звука; членистые конечности Квелла бессильно упали на пол. Немного погодя он поднялся — ослабший, потрясенный увиденным.
Я подскочил к другу.
— Квелл, — сказал я, — расскажи, что сейчас произошло. Это ведь не ты был, правда? Это был капитан. Ты проник в сознание капитана и действовал как он, так?
— Нет, не так, — выдавил Квелл.
— На самом деле именно так, — настаивал я. — У тебя нет причин бросать вызов звездам. Это он грозил кулаком Вселенной.
Квелл не стал отвечать и только закатил глаза.
* * *
Из бортового дневника Джона Рэдли, первого помощника капитана: «Прошло пятьдесят дней. Точнее: тысяча двести часов после старта. Школяр, упражняйся в арифметике. Компьютер, сделай электропсихоанализ моей души. Первый штурман Рэдли, поместите палец в сканирующее гнездо. Так, что мы видим? Джон Рэдли, год рождения две тысячи пятидесятый, место рождения — город Ридуотер, штат Висконсин. Отец занимался производством подвесных лодочных моторов. Мать выпекала детишек, как пирожки, всего напекла их дюжину; самым пресным и незатейливым вышел старый Джон Рэдли. Я не ошибся: старый. В десять лет сделался пожилым, а к тринадцати — и вовсе стариком. В двадцать два женился на миловидной простушке; к двадцати пяти заполнил детскую. Почитывал книжки, подумывал о своем. Как же так, Рэдли, неужели тебе больше нечего предъявить этому дотошному сканеру? Неужели ты настолько черств, скучен, не бит, не задет, не ранен, не растревожен? Разве не преследовали тебя страшные сны, тайные жертвы, похмелье, ломки? Есть ли у тебя сердце, стучит ли пульс? Неужто в тридцать лет ты забил на все большой болт? А может, и прежде был сухарь, вчерашний ломоть, выдохшийся ром? На вкус терпимо, а страстей не пробуждает. Образцовый муж, неплохой компаньон, путешественник, скромняга, приходил и уходил так тихо, что сам Господь Бог тебя не замечал. А когда ты, Рэдли, сыграешь в ящик, протрубит ли хоть один рог? Дрогнет ли чья рука, заплачет ли чья душа, упадет ли хоть одна слеза, хлопнет ли где-то дверь? Давай-ка подобьем бабки. Каков итог? Нуль, ровно нуль. Уж не мое ли потаенное „я“ вывело тут сплошные нули? Нуль посеешь, нуль и пожнешь? Настоящим я, Джон Рэдли, подвожу итог своей жизни».
* * *
— Эй! — окликнул Рэдли, когда мы с ним столкнулись у дверей капитанской каюты.
— Сэр? — отозвался я.
— Не дергайся. Зачем туг околачиваешься? Разве твое место не на квартердеке[21]?
— Как бы это сказать, сэр, — начал я, кивая на дверь капитана. — Шесть дней. Не слишком ли долго капитан сидит взаперти? Я уж стал беспокоиться… Все ли в порядке? Вот, думал постучаться к нему.
Рэдли впился в меня взглядом, а потом протянул:
— Ну, разве что…
Я на цыпочках шагнул к двери и осторожно постучал.
— Нет, не так, — сказал Рэдли. — Учись, пока я жив.
Он подошел к двери и грохнул по ней кулаком.
Немного выждав, он постучался опять.
— А он хоть когда-нибудь откликается? — спросил я.
— Окажись тут сам Господь Бог, капитан бы соизволил подать голос. А мы с тобой кто? Никто.
Внезапно взревела сирена, и из динамиков разнеслось: «Внимание! Капитанская поверка. Экипажу собраться в центральном отсеке. Построиться для капитанской поверки».
Мы бросились выполнять команду.
Все пять сотен членов экипажа собрались в центральном отсеке.
— Стройся! — скомандовал Рэдли, ответственный за построение. — Капитан идет. Смир-р-р-но!
Раздалось тихое электрическое жужжание, будто поблизости роились насекомые.
Дверь центрального отсека с шипением съехала в сторону, и вошел капитан. Сделав три уверенных, неспешных шага вперед, он остановился.
Рослый и хорошо сложенный, капитан предстал перед экипажем в белой парадной форме. В седой копне его волос темнело лишь несколько пепельных прядей.
Глаза его были закрыты непрозрачными радиолокационными очками, в которых плясали диодные огоньки.
Все как один мы затаили дыхание.
Наконец он скомандовал:
— Вольно!
И все как один выдохнули.
— Рэдли, — вызвал капитан.
— Экипаж построен, сэр.
Капитан провел руками по воздуху:
— Да, температура поднялась на десять градусов. Действительно, личный состав в сборе.
Он двинулся вдоль первой шеренги, но неожиданно остановился и протянул руку к моему лицу.
— Ага, вот один из тех, кто поддает жару в очаг юности. Имя?
— Измаил Ханникат Джонс, сэр, — ответил я.
— Будь я проклят, Рэдли, — заметил капитан. — Разве это не звук пустыни Голубого хребта или израненных красных холмов Иерусалима?
И, не ожидая ответа, продолжил:
— Так-так, Измаил. Что ты способен видеть такого, чего не вижу я?
Поедая его глазами, я отпрянул и в панике беззвучно воззвал:
— Квелл!
Мне вдруг захотелось сорвать с капитанского лица эти темные электрические линзы: я был уверен, что увижу за ними глаза цвета чеканного серебра, цвета чешуи невиданной рыбы. Белые. Ох, боже мой, этот человек весь бел, совершенно бел.
Тут мелькнувшей в воздухе тенью у меня в голове пронеслись слова Квелла: «Несколько лет назад Вселенная полыхнула вспышкой протяженностью в световой год. Господь прищурился и выбелил капитана до этого цвета бессонницы и ужаса».
— Ты что-то сказал? — Капитан уловил наши мысли.
— Никак нет, сэр, — слетело у меня с языка. — Я не способен видеть ничего такого, чего не видно вам.
Ответа не последовало. Вместо этого он развернулся и зашагал обратно к началу шеренги, спрашивая на ходу:
