– What he is doing? (Что он делает?) – с беспокойством спросил Винсент.
– Он печатает направление в тюрьму.
– Hey! – снова крикнул Винсент майору. – I wonna talk to my Ambassador, do you hear me? (Я хочу говорить с моим послом, ты слышишь?)
Майор снял трубку зазвонившего телефона, что-то сказал в нее, потом посмотрел на Винсента:
– Do you have fifty thousand? (У вас есть пятьдесят тысяч?)
– Пятьдесят тысяч чего? – не понял Винсент.
– Пятьдесят тысяч долларов. Не рублей, конечно, – усмехнулся майор.
– Are you crazy?! Ты спятил? Ты взял с бандитов четыре тысячи, а у них были пистолеты! И ты взял с рабочих шесть сотен! А с нас ты хочешь пятьдесят тысяч?! За что? Мы ничего не сделали, ты же знаешь!
Майор спокойно выслушал этот монолог, потом спросил:
– Так у вас есть пятьдесят тысяч или нет?
– Послушай! Клянусь Богом: мы ничего не сделали! – с прежней горячностью сказал Винсент. – Они хотели убить нас! И у них были пистолеты, не у нас!
– Он не хочет платить, – по-русски сказал в трубку майор, положил ее на рычаг и продолжил печатать на машинке.
Робин знаками показал Винсенту:
«ЭТО ИГРА!»
– Я знаю, что это игра! – ответил ему Винсент. – Он шантажирует нас. Я играл в эти игры сотни раз. Но знаешь, что меня изумляет? Они только вылезли из коммунизма, они должны быть в первом классе в таких играх. А ты посмотри на этого майора – он же гроссмейстер!
Майор перестал печатать и с улыбкой повернулся к Винсенту:
– O’kay, twenty thousand. (Ладно, двадцать тысяч.)
– What’s your name? (Как тебя зовут?) – спросил Винсент.
– Зачем тебе? – усмехнулся майор.
– Потому что я не имею дел с незнакомыми! – заносчиво ответил Винсент.
– Ну, Сорокин.
– O’кей, Нусорокин. Знаешь что? Если ты хочешь быть справедливым, ты должен отдать нам половину того, что ты сейчас заработал.
– Почему? – удивился майор.
– Потому что мы партнеры – ты сделал эти деньги благодаря нам! А деньги, которые ты взял с рабочих, вообще мои деньги!
– Forget it! Забудь! – усмехнулся Сорокин, у него был неплохой английский. – Эти деньги пойдут наверх! – Он показал пальцем вверх. – Но говоря о партнерстве… Вы собираетесь открыть бизнес в этом районе?
Винсент кивнул.
– Какой бизнес? – спросил майор.
– Мы делаем бронированные лимузины.
– O-o! – заинтересовался майор. – А ну-ка подробней! Какие лимузины?
– Любые. В основном «мерседесы».
– «Мерседесы»? Правда? О, это хороший бизнес! – еще больше возбудился и повеселел майор. – Очень хороший! Много бандитов купят ваши машины! Но вам нужна «крыша», протекция! И это мой район, знаете? Как насчет того, что я вас сейчас отпущу даром, и вы будете помесячно платить мне десять косых за защиту вашего бизнеса? А?
– Your English is great, – сказал Винсент, – but your manners are fucking shit!
– What? – не поверил своим ушам майор и переспросил у Александры: – Что он сказал?
– Он говорит, что у вас хороший английский, но дерьмовые манеры, – смягчила Александра.
– Why? Почему? – спросил майор у Винсента.
– Потому что джентльмены не обсуждают бизнес в камере! – заносчиво сказал Винсент. – Ты что, не зарабатываешь на то, чтобы обсудить бизнес в хорошем ресторане?
«ARE YOU CRAZY? ТЫ СОШЕЛ С УМА? – жестами возмущался Робин на улице. – ТЫ БУДЕШЬ ПЛАТИТЬ ЕМУ ДЕСЯТЬ ТЫСЯЧ ЕЖЕМЕСЯЧНО?»
– Oh, sure! (О, как же!) – быстро вышагивал Винсент. – Десять тысяч хуев я буду ему платить, вот что! Мы уезжаем! – Он остановился посреди тротуара и повернулся к Робину: – Читай по губам: мы – у-е-зжа-ем! Бабэнэ?
Робин кивнул.
– Не понимаю, почему я начал тут говорить по-итальянски? – озадаченно произнес Винсент. – Я не говорил по-итальянски лет двадцать! Может, потому, что эта ебаная страна напоминает мне мою юность на Сицилии…
Но тут его исторические сантименты перебил пролетавший по улице кортеж: впереди, с большим отрывом от основной группы машин, мчался милицейский «Мерседес-300», распугивая транспорт сиреной и мигалкой. За ним по уже свободной и чистой мостовой специальным строем – «расческой» – летели серый «Мерседес-600», перекрашенный «Порше-XXI» мэра Москвы и еще один «Мерседес-300». Словно хищные торпеды – и с тем же завывающим звуком – пронеслись они по мостовой, за их бамперами вздымались снежные завитки поземки.
– Oh, fuck! – воскликнул Винсент. – Это моя машина! Я идиот! Я идиот хуев! Я отдал им свою лучшую машину! – В бешенстве и в отчаянии он готов был рвать на себе волосы. И вдруг замер, сказал холодно: – О нет! Я никуда не уеду! Я – Винсент Феррано, Сицилийский Буйвол! Я не оставлю этим ебаным русским все, что я нажил! – И закричал вслед улетевшему по проспекту кортежу: – Вы слышите меня? Я Винсент Феррано! Сицилиец! Мне плевать на деньги! Но вы мне заплатите за все! – И добавил по-итальянски: – Nessuno me lo ficca in culo! Я не позволю иметь меня в зад!
В марте 1996 года Москва была больше похожа на мировую столицу коммунизма, чем при Брежневе и Андропове. Потому что в брежневские времена о коммунизме вещали лишь скучные заголовки в «Правде» да вылинявшие уличные транспаранты типа
«КОММУНИЗМ – ЭТО МОЛОДОСТЬ МИРА!», «ВЕРНОЙ ДОРОГОЙ ИДЕТЕ, ТОВАРИЩИ!»
и
«КПСС – УМ, ЧЕСТЬ И СОВЕСТЬ НАШЕЙ ЭПОХИ!»
Народ не обращал на эту галиматью никакого внимания, проклинал режим и был занят поисками еды, одежды, лекарств, блата, ходов с черного хода, путевок в Гагры и трояка до получки. А всякая общественная жизнь и политическая деятельность были ему до лампочки.
Но теперь, с победой демократии, все изменилось самым кардинальным образом. Теперь на фронтонах московских зданий сияет реклама казино, «шанели», «версачи», Карибских островов и прочих соблазнов бывшего дефицита, однако народ и на эту рекламу не реагирует, в казино не спешит, «шанелей» не носит, а под ностальгический бой барабанов ходит по улицам с красными знаменами, митингует на площадях под портретами Сталина, Жир Ин Сэна, Ле Бедя и Зю Гана и сочиняет стихи политического содержания.
«ЕЛЬ ТЗЫН МРАЗЬ, С РОССИИ СЛАЗЬ!»
«ВМЕСТО ЕЛЯ ПЬЯНА ВЫБЕРЕМ ЗЮ ГАНА!»
«БУДЕТ ПРЕЗИДЕНТОМ БЕДЬ – БУДЕМ РОДИНОЙ ВЛАДЕТЬ!»
Да, воистину загадочна русская душа! Роскошные цветные «Плейбои» и «Пентхаусы», за которые раньше, при коммунистах, платили любые деньги и которыми с риском угодить за решетку торговали из-под полы лишь самые отчаянные смельчаки, теперь свободно (и даже по-русски!) лежат на прилавках в любом уличном киоске, а народ воротит от них и глаза, и носы и охотится за «Московским комсомольцем», «Советской Россией» и «Комсомольской правдой», каждый день оглушающими публику хроникой всероссийского бандитизма и коррумпированности правительственных чиновников. И в Думе красные депутаты, облеченные реальной и почти всенародной поддержкой, бьют, пользуясь своим большинством, демократов самым привычным коммунистическим способом – кулаками. А любой указ Ель Тзына, даже самый невинный, принципиально спускают в клозет. При ничтожном рейтинге президента, упавшем до шести процентов, кто, в самом деле, будет считаться с его указами?
В кабинете Юрия Болотникова Винсент положил на стол пачку с двадцатью тысячами долларов и сказал:
– You was right. Ты был прав. Я не могу защитить себя в этой стране. Но вопрос в том, можешь ли ты защитить тут наш бизнес?
– Sure! – улыбнулся Болотников, смахивая деньги в ящик письменного стола. Этот стол, как и вся мебель в кабинете, был музейной красоты времен Екатерины Второй. – No problem. Вы получите военизированную охрану.
Винсент отошел к окну и позвал Болотникова:
– Иди сюда.
– Зачем?
– Come on! Иди сюда.
Болотников нехотя поднялся из своего роскошного кресла с золочеными подлокотниками и подошел к окну.
– Смотри! – сказал ему Винсент.
За окном шел очередной коммунистический митинг. Над морем голов, украшенных морозным паром, вздымались карикатуры на Ель Тзына, Сос Кор Цинья, Чу Бай Сона, Я Сина, Бай Су Койя и других министров. Рукописные плакаты требовали: «Долой банду воров и бандитов!», «Предателей России – под суд!», «Прекратить геноцид русского народа!» и «Зю Гана – в президенты!». На трибуне у микрофона ораторствовали Зю Ган, Ан Пил, Се Ма Го, Гу Бен Кой и прочие неокоммунисты.
– Ты можешь защитить наш бизнес от них? – спросил Винсент.
Болотников снял очки и потер усталые глаза.
– Look, – сказал Винсент. – Когда я ехал сюда, я думал, вы действительно представляете власть. Но теперь я разобрался в вашей действительности. Вы не профессионалы. Вы не умеете кушать пирог маленькой ложкой. Вы, как варвары, влезли ногами на стол и огромными ломтями хватаете все подряд…
Георгий Брух стал подниматься с дивана, но Винсент жестом остановил его:
– Не перебивай, я знаю, что говорю! Даже у нас никто не может торговать водкой и не платить налоги! А у вас президент дарит своим массажистам монопольную торговлю водкой – it’s incredible! Конечно, вашим людям это не нравится. Они думали, что демократия – это когда каждый имеет по куску пирога, верно? А теперь они видят, как вы сжираете все, а им не даете ничего, даже зарплату. Но я не приехал сюда учить вас демократии, не беспокойтесь! Я приехал делать бизнес. И к несчастью, я уже слишком много вложил в него. Очень много! Даже свою задницу! Я не могу вернуться и сказать жене и детям, что я самый ебаный идиот в мире и потерял здесь все состояние. Поэтому от вас мне нужна не защита от ваших сраных бандитов и полицейских рэкетиров. Как вы тут говорите, я их в рот ебал! Но как насчет этих людей? – Винсент показал за окно. – Если эти комми придут к власти, мы все потеряем.
