– Виар Огюст. Избран…
Пьер закричал так громко, что Аньес, смеясь, зажала уши. Его возглас подхватили другие. Но Пьеру это показалось недостаточным. Он ревниво сказал:
– Когда проходит коммунист, они кричат куда сильнее…
– Тесса Поль. Избран…
В ответ несколько человек неуверенно крикнули:
– Да здравствует Народный фронт!
Аньес сказала:
– Пойдем. Я на ногах не держусь…
Они дошли до Бульваров и сели на террасе маленького кафе. Кругом люди чокались, поздравляли друг друга.
– Аньес, как ты можешь не радоваться?
– Чему? Что выбрали Тесса? Да, конечно, этот подлец хлопотал за меня… А я не радуюсь.
– Дело не в Тесса. Это деталь. Важно, что победил Народный фронт.
– Ты ведь знаешь, как я к этому отношусь. Для меня жизнь – как раз то, что ты называешь «деталями».
– Тесса?
– Нет. Прямота, честность.
Пьер был слишком утомлен событиями дня, чтобы спорить. Он только покачал головой и отдался шумливой радости проходивших мимо людей.
За соседним столиком сидели солдаты; они подвыпили и кричали:
– Полковник наложит в штаны…
– Да, теперь их приберут к рукам…
– Ты что – завтра в Страсбург?
– Послезавтра утром. Там теперь, брат, сезон. Немцы все время что-то строят, видно как на ладони… Орудия поставили, прямо на город…
Пронеслись газетчики:
– Экстренный выпуск. Полная победа Народного фронта!
Аньес попросила:
– Если можно, поедем в такси. Я совсем расклеилась.
Дома она сразу легла.
– Что с тобой? Простудилась?
Она едва заметно улыбнулась.
– Нет… Да ты не волнуйся, я не больна. Так должно быть… Не понимаешь?.. Вот глупый!
Пьер наконец-то понял. Он запрыгал по крохотной комнатушке.
– Вот это замечательно! И чтобы узнать в такой день!.. Да он у нас будет чудесным, увидишь! Обязательно – он! Может, тебе принести чего-нибудь? Лекарство? Апельсины?
Она засмеялась:
– Ничего не нужно. Садись сюда. Вот так…
Она приблизила его глаза к своим и руками отгородилась от света.
– Так мы совсем одни…
Она улыбалась: ей было легко и спокойно.
Под окном раздалось: «Это есть наш последний…» Беднота Бельвилля подымалась по горбатым улицам к себе, в темные зловонные дома. Сегодня люди увидели сказку: не любовь американской красотки, не феерию на сцене плохонького районного театра, нет, сказку о них самих: кто-то сражался за Бельвилль и победил; теперь они будут счастливы!
– «…И решительный бой…»
Аньес вдруг вспомнила солдат в кафе. У того, что рассказывал про Страсбург, были розовые пушистые щеки, как у ребенка… Аньес нахмурилась. Ее близорукие глаза стали еще беспомощней обычного.
– Скажи, Пьер, войны не будет?
– Нет.
– И потом?..
– Ни теперь, ни потом. Никогда!
Победа Народного фронта взволновала обывателей: говорили о надвигающихся забастовках, о кризисе, о беспорядках. Дамы испуганно шушукались: «Моя прислуга сразу обнаглела!» Лавочники прятали продукты. Крупные чиновники снисходительно поясняли, что не будут повиноваться новым министрам: «Это калифы на час». Бретейль предложил «всем честным французам» украсить свои дома национальными флагами и тем протестовать против Народного фронта. На некоторых улицах одни фасады были украшены трехцветными флагами, другие красными, и казалось, что не только люди – камни готовы броситься друг на друга. В финансовых кругах царила растерянность; поговаривали о крупных налогах на капитал, даже о национализации банков. Капиталисты спешно переводили деньги в Америку.
Только Дессер сохранял спокойствие. «Как вы можете работать в такое время?» – спросил его знакомый банкир. Дессер ответил: «Расскажите мне, чем Блюм отличается от Capo? У меня слишком грубая натура, чтобы разобраться в подобных нюансах».
Узнав, что Виар назначен министром, Дессер решил поговорить с ним по душам: это – дети, они могут наделать глупостей… Он позвонил Виару: «Мне давно хотелось ознакомиться с вашим собранием картин…»
Выступая на митингах, Виар не раз называл имя Дессера; говорил, что Дессер – тип беззастенчивого дельца. Однако, узнав о предстоящем визите, Виар с гордостью подумал: «Дессер все же выбрал меня!» Он не помнил своих обличительных речей; он жил теперь, как подросток, которому все внове. Не прошло и недели, как он стал министром, но он не только иначе рассуждал, он иначе улыбался, иначе клал ногу на ногу: все его мысли, жесты, слова были подчинены новому положению.
Дессер, тот помнил все, но он был равнодушен к обидам, как и к похвалам: он презирал слова. Он поздравил Виара:
– Дорогой друг, я счастлив увидеть вас на этом посту.
Натянутость исчезла перед картинами. Виар сразу понял, что Дессер разбирается в живописи. Они приятно побеседовали о голубом периоде Пикассо, об Утрилло, о рисунках Матисса. Разглядывая наброски Модильяни, полные тревожных предчувствий, Дессер сказал:
– Поразительно, как в статическом искусстве выражается крайность, даже чрезмерность…
– Я люблю это и у старых мастеров: у Греко, Сурбарана.
Дессер вынул изо рта трубку, обдал собеседника едким дымом (он курил дешевый черный табак) и вдруг сказал:
– Теперь вам придется от этого отказаться. Ничего не поделаешь, вы сами выбрали такую профессию. Я, например, могу быть азартным. Я поставил на вас, а для меня это – риск. Но вы не имеете права рисковать. У каждого искусства свои законы. Политика – это большие речи и маленькие дела. Я вас поддерживал на выборах, готов вам помогать и впредь. Но сколько таких, как я?.. Биржа вас ненавидит, для Венделя вы бандит, для господ из «Лионского кредита» – взломщик. Стоит вам сделать один неосторожный шаг, как они вас растерзают. Не потребуется ни заговоров, ни парламентских интриг: достаточно организовать понижение франка. Вы увидите, что тогда запоют рабочие… Я уж не говорю о рантье; эти будут кричать: «Виара к стенке!» У вас прекрасный Брак… Я его не очень-то люблю, суховат, но этот натюрморт – один из лучших… Помните, Брак сказал: «Художник должен проверять вдохновение линейкой». Вам придется проверять социалистические проекты курсом франка…
Виар возмутился; ему захотелось ответить: «Мы запретим вывоз капиталов, установим твердый курс франка, посадим вас в тюрьму!» Но вспышка длилась не больше минуты. Виар вспомнил о своей ответственности:
– Не нужно вставлять палки в колеса. Ведь стабильность правительства – единственный шанс мирного разрешения конфликта.
– Бесспорно. Это относится и к международному положению. Кстати, я надеюсь, что в этой области вы используете опыт нашего общего друга Тесса.
Виар поморщился: он считал Тесса своим врагом. Но Дессер не следил за его мимикой; он продолжал:
– Я убежден, что вам удастся сохранить мир. Конечно, Гитлер несносен, но лучше любые уступки, нежели война.
Виар расцвел. Он боялся, что Дессер, ссылаясь на опасность извне, начнет бряцать оружием. Но нет, и Дессер за мир! Виар крепко пожал его руку:
– Верьте мне, пока я у власти – никаких авантюр! Я не допущу, чтобы французские крестьяне умирали за абиссинцев или за чехов. Проводив гостя, Виар облегченно вздохнул, как школьник, сдавший трудный экзамен. Конечно, Дессер защищает свои интересы. Но все теперь перепуталось; интересы Дессера совпадают с интересами трудящихся. Он – искренний пацифист. Значит, Виар представляет не партию, не класс, а нацию…
Вошел секретарь за подписью: приказ о перемещении чиновника, игравшего крупную роль в организации Бретейля. Виар отстранил лист:
– Зачем восстанавливать против себя всех?
Шутя он добавил:
– Мой друг, надо учиться управлять сорока миллионами. Во времена Маркса пролетарии могли потерять только цепи, а завоевать весь мир. Теперь мы можем потерять мир, а завоевать только цепи.
Выйдя на улицу, Дессер брезгливо отряхнулся. Все оказалось чересчур легким!.. И вот такому Виару верит Пьер! Не один Пьер, миллионы… Да, люди глупы; вероятно, в этом их спасение.
Дессер должен был поехать на совещание финансовых экспертов, но передумал: трусость Виара его утомила. Он зашагал по длинной улице Риволи. Дойдя до площади Бастилии, он свернул в боковую уличку и увидел светящуюся вывеску танцульки… Не раздумывая, он вошел: забыться!..
Гармонисты лихо исполняли старые фоксы. Бумажные фонарики и гирлянды из коленкора придавали всему характер театральной постановки. Вокруг Дессера танцевали матросы, рабочие, модистки, горничные.
Дессер, вручив музыкантам пять су за тур, подхватил толстую веснушчатую девушку. От нее пахло дешевой пудрой, и, танцуя, она блаженно закатывала глаза. Потом Дессер угостил ее пьяными вишнями.
– Вы любите танцевать?
Девушка оказалась болтливой:
– Очень! Только редко удается. Я до шести работаю в мастерской. А приходится еще брать работу на дом. Знаете, сколько мне платят? Пятьсот пятьдесят! Разве на это можно прожить? Теперь, говорят, все изменится. У нас мастерицы заявили, что, если не набавят, мы будем бастовать. Потому что теперь Народный фронт и никто не хочет жить по-старому. Правда?
