— Ну, я зашел, Зинаид Михална, а вас не было.
— Не было? Ты и врешь еще нагло. Молодец.
Зинаида Михайловна подошла к своему кабинету, распахнула дверь:
— Заходи.
Чернышев медленно вошел.
Зинаида Михайловна вошла следом, прикрыла дверь:
— Вот. Даже здесь я слышала, как вы кричали. По всей школе крик стоял.
Она бросила ключи на стол, села, кивнула Чернышеву:
— Иди сюда.
Он медленно побрел к столу и стал напротив.
Зинаида Михайловна сняла очки, потерла переносицу и устало посмотрела на него:
— Что мне с тобой делать, Чернышев?
Чернышев молчал, опустив голову. Мятый пионерский галстук съехал ему на плечо.
— Тебя как зовут?
— Сережа.
— Сережа. Ты в пятом сейчас. Через каких-то два года — восьмой… А там куда? С таким поведением, ты думаешь, мы тебя в девятый переведем? У тебя что по поведению?
— Тройка…
— А по алгебре?
— Четыре.
— Слава богу… а по литературе?
— Тройка.
— А по русскому?
— Три…
— Ну вот. Ты в ПТУ нацелился, что ли? Чего молчишь?
Чернышев шмыгнул носом:
— Нет. Я учиться дальше хочу.
— Не видно по тебе. Да и мы тебя с такими оценками не допустим. С поведением таким.
— Зинаид Михална, но у меня по геометрии пять и по рисованию…
Зинаида Михайловна уложила очки в футляр:
— Поправь галстук.
Чернышев нащупал узел, сдвинул его на место.
— Кто у тебя родители?
— Папа инженер. А мама продавец. В универмаге «Москва»…
— Ну? Так в чем же дело? Ты что, решил с Куликова пример брать? Но он-то в детдоме воспитывался, а у тебя и папа и мама. Ему подсказать некому, а тебе-то? Неужели родителям все равно, как ты учишься?
— Нет, не все равно…
— Отец дневник твой смотрит?
— Смотрит.
— Ну и что?
— Ругает…
— А ты?
— Ну… я не буду больше так себя вести, Зинаид Михална…
— Ну что ты заладил, как попугай! Ты же пионер, взрослый человек! Дело не в том, будешь ты или не будешь, а в том, что из тебя получится! Понимаешь?
— Понимаю… я исправлюсь…
Зинаида Михайловна вздохнула:
— Не верю я тебе, Чернышев.
— Честное слово…
— Да, эти честные слова твои… — усмехнувшись, она встала, подошла к окну, зябко повела полными плечами. — Что у тебя вчера с Большовой вышло?
Чернышев замялся:
— Ну… я просто…
— Что, просто? Просто обидел девочку? Так просто — взял и обидел!
— Да я не хотел… просто мы догоняли друг друга… — играли…
— Игра, Чернышев, слезами не кончается…
— Но я не хотел, чтоб она плакала.
— Поэтому ты ей юбку задирал?
— Да я не задирал… просто…
Зинаида Михайловна подошла к нему:
— Ну, зачем ты это сделал?
— Ну она щипала меня, Зинаид Михална, по спине била…
— А ты юбку задрал? Ты, пионер, задрал юбку?! Чернышев? Если бы уличный хулиган вроде Куликова задрал бы, я б не удивилась. Но — ты?! Ты же в прошлом году на городскую олимпиаду по геометрии ездил! И ты — юбку задирал?
— Но я один раз…
— Но зачем? Зачем?
— Не знаю…
— Но цель-то, цель-то какова? Ты что, хотел посмотреть, что под ней?
— Да нет…
— Ну а зачем тогда задирал?
— Не знаю…
— Сказка про белого бычка! Зачем же задирал? Что, нет смелости сознаться? Будущий комсомолец!
— Но я просто…
— Просто хотел посмотреть, что под юбкой? Ну-ка по-честному! А?!
— Да…
Зинаида Михайловна засмеялась:
— Какой ты глупый… Что у тебя под штанами?
— Ну, трусы…
— У девочек — тоже трусы. А ты что думал — свитер? Ты разве не знаешь, что девочки тоже носят трусы?
— Знаю… знал…
— А если знал, зачем же задирал?
— Ну, она ущипнула меня…
— Но ты же только что говорил мне, что хотел посмотреть, что под юбкой!
Чернышев молчал.
Зинаида Михайловна покачала головой:
— Чернышев, Чернышев… Зачем же ты врешь мне. Не стыдно?
— Я не вру, Зинаид Михална.
— Врешь! Врешь! — она наклонилась к нему. — Неужели правду так тяжело сказать? Врешь! Тебя не трусы интересовали и не юбка! А то, что под трусами!
Чернышев еще ниже опустил голову.
Зинаида Михайловна слегка тряхнула его за плечи:
— Вот, вот, что тебя интересовало!
— Нет… нет… — бормотал Чернышев.
— И стыдно не это, не это. Это, как раз, естественно… Стыдно, что ты не можешь сказать мне правду! Вот что стыдно!
— Да я могу… могу…
— Нет, не можешь!
— Могу…
— Тогда скажи сам.
Зинаида Михайловна села за стол, подперла подбородок рукой.
Чернышев шмыгнул носом, поскреб щеку:
— Ну я…
— Без ну!
— Ну… меня интересовало… просто так интересовало…
Зинаида Михайловна понимающе покачала головой:
— Сколько тебе лет, Чернышев?
— Двенадцать.
— Двенадцать… Взрослый человек. У тебя сестра есть?
— Нет.
Зинаида Михайловна повертела в руках карандаш:
— Нет… Слушай! А на прошлой неделе ты дрался с Ниной Зацепиной! Ты тоже хотел посмотреть, что у нее под трусами?!
— Да нет, нет… это я… там совсем другое было…
— Ну-ка, посмотри мне в глаза. Сейчас хоть не ври.
Чернышев опустил голову.
— Ведь тоже хотел посмотреть. Правда? А?
Он кивнул.
Зинаида Михайловна улыбнулась:
— Чернышев, ты только не думай, что я над тобой смеюсь, или собираюсь наказывать за это. Это совсем другое дело. Тебе двенадцать лет. Самый любопытный возраст. Все хочется узнать, все увидеть. Я же помню, я тоже была когда-то двенадцатилетней. Или ты думаешь, завуч так и родился завучем? Была, была девчонкой. Но у меня был брат Володя. Старший брат. И когда пришла пора, он мне все показал. Чем мальчик отличается от девочки. И я ему показала. Вот. Так просто. И никому не потребовалось юбки задирать. А выросли нормальными людьми. Он летчик гражданской авиации, я завуч школы. Вот.
Чернышев исподлобья посмотрел на нее.
Зинаида Михайловна продолжала улыбаться:
— Как видишь, все очень просто. Правда, просто?
— Ага…
— Ну, у тебя есть какая-нибудь родственница твоего возраста?
— Нет. У меня брат двоюродный есть… а сестер нет…
— Ну, а подруга, настоящая подруга есть у тебя? Подруга в лучшем смысле, друг настоящий? Которой можно доверить все?
— Нет. Нет…
Зинаида Михайловна отложила карандаш в сторону, почесала висок:
— Жалкое вы поколение. Ни сестер, ни подруг… В восемнадцать опомнятся, наделают глупостей…
С минуту помолчав, она встала, подошла к двери, заперла ее двумя поворотами ключа. Потом, быстро пройдя мимо Чернышева, задернула шторы на окне:
— Запомни, Чернышев, заруби себе на носу: никогда не старайся узнать что-то нечестным путем. Это знание тебя только испортит. Иди сюда.
Чернышев повернулся к ней.
Она отошла от окна, подняла свою коричневую юбку и, придерживая ее подбородком, стала спускать колготки, сквозь которые просвечивали голубые трусики.
Чернышев вобрал голову в плечи и попятился.
Зинаида Михайловна стянула колготки, сунула обе ладони в трусы и, помогая задом, спустила их до колен.
Чернышев отвернулся.
— Стой! Стой же, дурак! — придерживая юбку, она схватила его за руку, повернула к себе. — Не смей отворачиваться! Для тебя же стараюсь, балбес! Смотри!
Она развела полные колени, потянула за руку Чернышева:
— Смотри! Кому говорю! Чернышев!
Чернышев посмотрел и снова отвернулся.
— Смотри! Смотри! Смотри!
Она надвигалась на него, растопырив ноги.
Губы Чернышева искривились, он захныкал.
— Смотри! Ты же хотел посмотреть! Вот… вот…
Она выше подняла юбку.
Чернышев плакал, уткнув лицо в рукав.
— Ну, что ты ревешь, Чернышев. Прекрати! Замолчи сейчас же. Ну, что ты испугался? Замолчи… да замолчи ты…
Она потянула его к стоящим вдоль стены стульям:
— Садись. Садись и успокойся.
Чернышев опустился на стул и зарыдал, зажав лицо руками.
Зинаида Михайловна быстро опустила юбку и села рядом:
— Ну, что с тобой, Чернышев? Что с тобой? Сережа?
Она обняла его за плечи.
— Хватит. Слышишь? Ну, что ты — девочка? Первоклашка?
Чернышев продолжал плакать.
— Как не стыдно! Ну, хватит, наконец. Ты же сам хотел этого. А ну-ка, замолчи! Так распускаться! Замолчи!
Она тряхнула его.
Чернышев всхлипнул и смолк, съежившись.
— Ну вот… вытри слезы… разве можно реветь так… эх ты…
Всхлипывая, Чернышев потер кулаком глаза.
Зинаида Михайловна погладила его по голове, зашептала:
— Ну, что ты? Чего ты испугался? А? Ответь. Ну-ка ответь! А? Ответь.
— Не знаю…
— Ты что, думаешь, я расскажу всем? Глупый. Я же специально окно зашторила. Обещаю тебе, честное слово. Я никому не расскажу. Понимаешь? Никому. Ты веришь мне? Веришь?
