Сам я не любил знакомиться с девицами в баре; разговоры тут обычно вертятся вокруг качества и стоимости предстоящих сексуальных услуг и оставляют тяжелое впечатление. Я предпочитаю массажные салоны, где начинают с секса, а после иногда возникает близость, иногда нет. Например, думаешь пригласить ее на ночь в отель, а выясняется, что она к этому вовсе и не стремится; бывает, она разведенная, и дома у нее дети; это печально и хорошо. Доедая рис, я сочинял сюжет приключенческого порнофильма под названием «Массажный салон». Сирьен, юная таиландка из северных областей, без памяти влюбилась в американского студента Боба, попавшего в салон совершенно случайно – его затащили сюда приятели после попойки. Боб не притронулся к девушке, он только смотрел на нее красивыми светло-голубыми глазами и рассказывал ей о своей родине – Северной Каролине или что-нибудь в этом роде. Они стали встречаться в свободное от ее работы время, но, увы, им пришлось расстаться: Боб уехал заканчивать Йельский университет. Сирьен ждала и верила, а пока суд да дело, удовлетворяла прихоти многочисленных клиентов. Чистая сердцем, она отменно полировала и сосала усатых пузатых французов (роль второго плана для Жерара Жюньо) и обрюзгших лысых немцев (роль второго плана для немецкого актера). Наконец возвращается Боб и хочет вытащить ее из этого ада; но китайская мафия решает иначе. Боб обращается за помощью к послу Соединенных Штатов и к президентше гуманитарной ассоциации, борющейся против торговли женщинами (роль второго плана для Джейн Фонды). Учитывая, что в дело вовлечена китайская мафия (упомянуть о триадах), поддерживаемая тайскими генералами (вот вам и политический размах, и утверждение ценностей демократии), начинаются, понятно, разборки в Бангкоке, погоня и прочее. В конце концов победа остается за Бобом. В одной из последних сцен Сирьен демонстрирует все свои сексуальные навыки и впервые делает это с искренним чувством. Скромная служащая массажного салона, она пересосала бесчисленное множество елдаков в ожидании одного-единственного, Бобова, в котором соединились все елдаки на свете – тут надобно уточнить по ходу диалога. Две реки наплывают друг на друга: Чао-Прая и Делавэр. Титры. Для европейского проката я заготовил отдельную рекламу, примерно такую: «Вам понравился 'Музыкальный салон' – 'Массажный' понравится больше». Впрочем, до этого еще далеко, пока же мне требовалась партнерша. Я расплатился, встал из-за стола, прошел метров пятьдесят, отклоняя различные предложения, и оказался перед надписью «Кискин рай». Войдя, я в трех шагах от себя увидел Робера и Лионеля, попивающих «ирландский кофе». В глубине зала за стеклом сидели амфитеатром штук пятьдесят девиц с номерками на груди. Ко мне подскочил официант. Лионель обернулся, заметил меня и стыдливо потупился. Вслед за ним обернулся Робер и лениво махнул рукой, приглашая присоединиться. Лионель нервно покусывал губы и не знал, куда ему деваться. Официант принял у меня заказ.
– Я человек правых взглядов, – произнес Робер, не знаю к чему. – Но учтите… – и он поднял указательный палец, словно бы от чего-то меня предостерегая.
С самого начала путешествия я заметил, что он воображает, будто я левак, и ожидает удобного случая затеять спор; однако я не собирался попадаться на удочку. Я закурил; он сверлил меня взглядом.
– Счастье – деликатная штука, – произнес он назидательно, – его трудно найти внутри себя и невозможно вовне.
Помолчав несколько секунд, он добавил строгим тоном:
– Шамфор [11].
Лионель смотрел на него с восхищением, Робер, казалось, совершенно его очаровал. Изречение, на мой взгляд, спорное: если поменять местами слова «трудно» и «невозможно», мы, пожалуй, подошли бы ближе к истине; но я не собирался вступать в дискуссию и желал вернуть разговор в обычные рамки туристического общения. А кроме того, я начинал чувствовать влечение к номеру 47 – маленькой тоненькой таиландке, возможно излишне худой, но с пухлыми губами и милым личиком; на ней была красная мини-юбка и черные чулки.
Заметив, что я отвлекся, Робер обернулся к Лионелю.
– Я верю в истину, – сказал он тихо, – в истину и в то, что она может быть доказана.
Слушая его вполуха, я с удивлением узнал, что он математик со степенью и в молодости писал многообещающие работы о группах Ли. Эта информация меня очень заинтересовала: существовала, значит, сфера или область человеческого знания, где он первый отчетливо разглядел истину, реальную, доказуемую.
– Да… – согласился он чуть ли не с сожалением. – Разумеется, позднее все это было продемонстрировано в более общем виде.
Потом он преподавал, в частности на подготовительных курсах; отдал свои зрелые годы безрадостному занятию – натаскиванию юных идиотов, из которых самые способные мечтали поступить в Высшую школу искусств и ремесел или в Политехническую.
– Впрочем, ученый-математик из меня все равно бы не вышел. Это мало кому дано.
В конце семидесятых он участвовал в работе комиссии министерства по реформе математического образования – чистой воды кретинизм, по его собственному признанию. Теперь ему пятьдесят три; три года назад он вышел на пенсию и пристрастился к сексуальному туризму. Был женат трижды.
– Я расист… – сообщил он бодро. – Я стал расистом… Путешествия, – продолжал он, – непременно порождают в нас расовые предрассудки или же укрепляют их. Что можно сказать о других людях, пока их не знаешь? Разумеется, воображаешь их такими же, как ты сам; а тут понемногу начинаешь осознавать, что в действительности все обстоит несколько иначе. Западный человек работает, сколько может; зачастую работа ему скучна, противна, но он все равно делает вид, что она его интересует, – это распространенный случай. В пятьдесят лет, устав от преподавания, от математики и всего остального, я решил посмотреть мир. Я тогда в третий раз развелся и в смысле секса уже ни каких открытий не ждал. Сначала я поехал в Таиланд, потом сразу – на Мадагаскар. С тех пор я больше никогда не спал ни с одной белой женщиной, желания даже не испытывал. Поверьте мне, – добавил он, сжав Лионелю руку, – по-настоящему нежной, податливой, мускулистой и мягкой киски, вы не найдете ни у одной белой женщины: перевелись окончательно.
Номер 47 заметила, что я на нее настойчиво смотрю; она улыбнулась мне и закинула ногу на ногу, отчего стал виден ярко-красный пояс для чулок. Робер между тем продолжал вещать.
– Во времена, когда белые считали себя высшей расой, – говорил он, – расизм опасности не представлял. В XIX веке переселенцы, миссионеры и учителя видели в негре крупное и не очень злобное животное с забавными манерами, что-то вроде хорошо развитой обезьяны. В худшем случае к нему относились как к вьючной скотине, полезной и способной выполнять весьма сложные задачи; в лучшем – усматривали в нем душу, примитивную, неотесанную, однако способную при соответствующем воспитании подняться к Богу, а то и к высотам западного разума. Так или иначе, его держали за низшее существо, за «меньшого брата», а к низшим человек не испытывает ненависти, самое большее – добродушное презрение. Этот доброжелательный, я бы сказал, гуманистический расизм сошел на нет. С той поры как белые признали черных равными себе, стало очевидно, что за этим последует признание их превосходства. Понятие равенства в человеке не заложено, – и он снова поднял указательный палец.
Я уже приготовился выслушать очередную цитату из Ларошфуко или не знаю кого еще – но нет. Лионель наморщил лоб.
– Когда белые ставят себя ниже, – Робер старался, чтоб его правильно поняли, – создается почва для возникновения новой разновидности расизма, основанной на мазохизме: история показывает, что именно она приводит к насилию, расовым войнам и массовому истреблению людей. Все антисемиты, к примеру, единодушно наделяют евреев определенного рода превосходством; почитайте антисемитские писания предвоенного времени: в них поразительней всего то, что авторы считают евреев умнее и хитрее себя, приписывают им особые способности в области финансов и небывалую взаимную поддержку внутри общины. А в результате – шесть миллионов трупов.
Я снова взглянул на сорок седьмую: ожидание всегда волнует, хочется растянуть его как можно дольше, но при этом есть риск, что девушку уведет другой. Я поманил официанта.
– Я не еврей! – воскликнул Робер, полагая, что я собираюсь ему возразить. В самом деле, я многое мог бы сказать; во-первых, мы все-таки в Таиланде: лица желтой расы всегда воспринимались белыми не как «меньшие братья», а как развитые существа, принадлежащие к другим цивилизациям, отнюдь не примитивным и нередко опасным; кроме того, я мог бы напомнить ему, что мы пришли сюда заниматься любовью и за болтовней только попусту теряем время; собственно, это было моим главным возражением.
