Да хотя бы и чернее. Сколько бы она ни старалась, как бы ни исхитрялась, для него она все равно была невидимкой.
И осталась бы таковой, если бы летом, накануне нового учебного года в предпоследнем классе, ей не выпал биохимический джекпот. Это было не просто лето вторичных половых признаков, Бели́ преобразилась целиком и полностью (грозная красота родилась). Голенастая девчонка со смазливым личиком, как у многих вокруг, к концу лета превратилась в абсолютную мухерон, телку, обретя тело, прославившее ее на весь Бани́. Гены ее покойных родителей в трактовке неуемного Романа Поланского:[44] как и ее старшая сестра, которую Бели́ никогда не видела, она за одну ночь трансформировалась в малолетнюю «зашибись», и если бы Трухильо не доживал свои последние эрекционные дни, весьма вероятно, он начал бы преследовать Бели́, как, по слухам, преследовал ее несчастную погибшую сестру. Для протокола: в то лето наша девочка огребла фигурку столь ошеломляющую, что лишь порнограф или автор комиксов мог изобразить такое с чистой совестью. В каждом районе имеется своя сисястая, но Бели́ уделала бы всех, она была Величайшей Сисястой; ее груди – шары столь бескомпромиссно титанические, что сострадательные души жалели их носительницу, и эти же шары вынуждали любого мужчину традиционной ориентации вдруг осознать, насколько не задалась его жизнь. Грудь африканской богини (35DDD). А как насчет сверхзвуковой задницы, при виде которой даже у шпаны отнимался язык и вышибало мозги, как ураганом оконные стекла? Задница, что колышется, будто стадо волов. Диос мио! Господи Боже! Даже ваш покорный хранитель, глядя на ее старые фотографии, не перестает удивляться, какой же офигенной деткой она была.[45]
Анде эль диабло! Нечистая сила! – восклицала Ла Инка. Иха, что, ради всего святого, ты ешь?
Будь Бели́ нормальной девочкой, звание самой рассисястой в округе развило бы в ней стеснительность, а то и вогнало в хренову депрессию. И поначалу у Бели́ наблюдались обе реакции плюс чувство, которое подросткам поставляют ведрами и задарма: стыд. Позор. Бергуэенса. Она отказалась мыться вместе с Ла Инкой, что серьезно изменило их утренний распорядок. Что ж, наверное, ты уже достаточно большая, чтобы помыться сама, бодрым тоном сказала Ла Инка. Но было ясно: она обиделась. В тесной полутемной ванной Бели́ омывала безутешными кругами свои новые сферы, избегая прикасаться к гиперчувствительным соскам. И каждый раз, когда она выходила на улицу, ей казалось, что она ступает в опасную зону, где на каждом шагу ее подстерегают мужские глаза-лазеры и колючие женские перешептыванья. А вой адресованных ей автомобильных гудков едва не сшибал девочку с ног. Она злилась на весь свет за эту свалившуюся на нее тяжесть и злилась на себя.
Точнее, первое время, длившееся около месяца. Постепенно за свистом, за диос мио асесина, разрази меня Бог, и «вот это вымя», и «какая грудастая», она начала угадывать тайные механизмы, вызывающие подобные комментарии. И однажды по дороге из пекарни, пока Ла Инка бормотала что-то о дневной выручке, Бели́ осенило: она нравится мужчинам! И не просто нравится, они от нее шизеют. Скоро она получила доказательство: их клиент, местный дантист, расплачиваясь, сунул ей украдкой записку. Текст был незатейлив: «Хочу с тобой встретиться». Бели́ перепугалась, возмутилась и ошалела. У дантиста была толстая жена, которая примерно раз в месяц заказывала Ла Инке торт либо для кого-нибудь из своих семерых детей, либо для пятидесятиюродных сестер (но, скорее всего, для себя и только себя одной). У нее были двойной подбородок и огромная пожилая задница, тяжкое испытание для стульев. Бели́ перечитывала записку опять и опять, словно это было предложение руки и сердца от молодца небесной наружности; дантист, впрочем, был лыс, с брюшком, выпиравшим сильнее, чем у многих «дядечек», а на его щеках пестрой рябью проступали тонкие красные сосуды. Он приходил в пекарню, как у него было заведено, но теперь в его глазах застыл вопрос, а от его приветствия – «Здравствуйте, сеньорита Бели́!» – несло похотью и чем-то пугающим. И сердце Бели́ билось как никогда. Раз пришел, два, и Бели́, поддавшись порыву, написала ответную и столь же коротенькую записку: «Да, ждите меня в парке в такое-то время». Записку она передала ему вместе со сдачей, а затем всеми правдами и неправдами заманила Ла Инку в парк к назначенному часу. Сердце у нее бушевало, она не знала, чего ждать, но дикая надежда не покидала ее, и, когда они уже выходили из парка, она увидела дантиста: он сидел в машине, не в своей, в чужой, притворяясь, будто читает газету, а на самом деле следил тоскливым взглядом за Бели́. Смотри, мадре, громко сказала она, это наш дантист; Ла Инка обернулась, и мужик, лихорадочно нажав на акселератор, рванул с места. Ла Инка и помахать ему не успела. Странно, сказала она.
Мне он не нравится, сообщила Бели́. Он смотрит на меня.
В следующий раз в пекарню за тортом явилась его жена. Где же дантист? – невинно поинтересовалась Бели́. Он такой ленивый, не допросишься что-нибудь сделать, с откровенным раздражением ответила его жена.
Бели́, всю жизнь мечтавшая точно о таком теле, какое она обрела, была на седьмом небе. Неопровержимый факт ее желанности, кроме всего прочего, наделял ее властью. Это как случайно наткнуться на Кольцо, то самое, единственное. Как отпереть «сезамом» волшебную пещеру или найти потерпевший крушение корабль Зеленого Фонаря. Ипатия Бели́сия Кабраль наконец-то обрела власть и истинное представление о себе самой. Она расправила плечи и теперь, роясь в гардеробе, выбирала только ту одежду, что облегала тело как можно плотнее. Бог ты мой, вздыхала Ла Инка всякий раз, когда девочка выходила из дома. И зачем Господь послал тебе это бремя, да еще в такой стране!
Попробуйте отговорить загнанного толстого паренька пустить в ход внезапно проявившиеся у него способности мутанта. Вот и на Бели́ столь же не действовали повеления не щеголять своими округлостями. С властью приходит ответственность… чушь собачья. Наша девочка рванула в будущее, распахнутое для нее новым телом, и ни разу не оглянулась назад.
После летних каникул Бели́ вернулась в «Эль Редентор» при полном, хм, вооружении, посеяв смятение как среди преподавателей, так и учеников, и с порога начала преследовать Джека Пухольса с целеустремленностью Ахава,[46] гнавшегося сами знаете за кем. (Надо же, альбинос Моби Дик как символ происходящего. Стоит ли удивляться азарту, с каким велась охота?) Другая девочка поступила бы утонченнее, исподтишка приманивая добычу, но терпение и выдержка не были сильной стороной Бели́. Она пустила в ход весь свой арсенал. Пялясь на Джека, хлопала глазами так, что едва не заработала себе тик. При каждом удобном случае вставала или садилась так, чтобы ее выдающаяся грудь находилась в его поле зрения. Приобрела походку, вызывавшую визг учительниц и головокружение у мальчиков и мужской части педсостава. Пухольс, однако, оставался невозмутим, смотрел на нее непроницаемыми дельфиньими глазами и ничего не предпринимал. Минула неделя, и Бели́ начала сходить с ума; по ее представлениям, Джек должен был запасть на нее в одну секунду. И вот однажды, в бесстыдном отчаянии, она притворилась, будто забыла застегнуть пуговицы на блузке; под блузкой на ней был кружевной лифчик, украденный у Дорки (которая и сама обзавелась вполне симпатичной грудью). Но, прежде чем она успела задействовать свое колоссальное декольте – ее очень специфическое орудие для создания ударной волны, – Вэй, густо покраснев, подбежала к ней и застегнула пуговицы доверху.
– Ты видно!
Джек равнодушно прошествовал мимо.
Она перепробовала все – результат нулевой. И тогда опять принялась натыкаться на него в коридоре. Кабраль, улыбался он, поосторожнее.
Ей хотелось крикнуть: я люблю тебя! Я хочу стать матерью всех твоих детей! Хочу стать твоей женщиной! Но она отвечала: сам будь поосторожнее.
Бели́ приуныла. Закончился сентябрь, и, как ни поразительно, выяснилось, что это был ее самый успешный месяц в школе. В смысле учебы. Лучше всего ей давался английский (забавно, не так ли?). Она выучила названия пятидесяти штатов. Могла заказать кофе, спросить, как пройти в туалет, который час и где находится почта. Учитель английского, тайный извращенец, уверял, что у нее превосходное, превосходное произношение. Другие девочки позволяли ему трогать себя, но Бели́, уже нутром чуявшая «неправильных» мужчин и не сомневавшаяся, что сама она достойна только принца, выскальзывала из-под его масляных рук.
Учитель словесности предложил им задуматься о следующем десятилетии. Какими вы видите себя в ближайшем будущем, нашу страну и нашего великого президента? Никто не понял вопроса, и учителю пришлось разделить его на два простых задания.
