А из техпомощи выскочили два молодых человека спортивного вида в синих новеньких спецовках, с вышитыми желтыми нитками именами Василий и Никифор и в почти белых нитяных перчатках. Не говоря лишних слов, они колесо сняли, размонтировали, шину завулканизировали, колесо собрали, поставили на место, посмотрели выразительно на Пашу, поняли, что с него ничего не возьмешь, и Василий сказал:
— Ладно, чего там.
А Никифор посоветовал:
— Ехай, старик, как хочешь, но под ноги поглядывай. И через Крещатик не вздумай, там все перекрыто. На Майдане укры бузят и покрышки палят.
Парни уехали, а я стал думать, что это они сказали? Какой Крещатик, какой Майдан и кто такие укры? И то и другое, насколько я помнил, находится в другой стране, в другом городе, а мы хотя и на шоссе имени того города, но приближаемся к Московской, а не имени того города автодороге. «Чушь какая-то», — сказал я себе, но посоветовал Паше переместиться от греха подальше через Боровское и Минское шоссе на Можайское, по которому точно к тому городу, в котором Майдан, не попадешь.
Кто думает, что живет хорошо, живет хорошо
Мы поехали дальше, и я (надо же было мне чем-то заняться) задумался над словами Ивана Ивановича. И опять пришел к мысли, что он, в общем-то, прав. У меня ведь, в самом деле, в сущности все хорошо, кроме клеща, возраста и здоровья. А что народу у нас не вполне хорошо живется, так пусть народ сам за себя борется или хотя бы не отдает свои голоса за тех, кто делает его жизнь такой, какая есть. А если девяносто процентов этого народа хотят того, что с ними делает власть, пусть они за это все и расплачиваются и не рассчитывают на мое сочувствие. Если бы я был правителем какого-нибудь государства, я бы сделал так, что все платят за то, что одобряют. Пусть все приверженцы социализма соберутся вместе и строят социализм для себя. Раздельно пусть живут сторонники монархии, республики, диктатуры. Или так. Например, в Германии все платят общие налоги — на содержание правительственного аппарата, на армию, полицию, ремонт дорог и так далее. Но есть отдельные налоги по интересам. Католики платят налог на католическую церковь, а протестанты, естественно, на свою. Но атеисты и агностики церковный налог не платят. Например, в нашем случае должно быть, допустим, так. Нравится тебе Ленин, хочешь и дальше лицезреть его в Мавзолее, плати специальный налог. Если бы до присоединения нами каких-нибудь территорий народ спросили, кто готов за это платить из своего кармана, и назвали бы примерную сумму, мы бы и дальше ездили туда в качестве желаемых иностранцев. Но правительство народ не предупреждает, а народ сам по себе не соображает. Времена Радищева, когда народ был темный, забитый, неграмотный, давно прошли. Теперешний народ имеет телевизор, компьютер и Интернет, и если до сих пор 90 процентов ведут себя как темные и неграмотные мужики восемнадцатого века, то они никакого сочувствия не достойны. Тем более что нет уважительной причины. Потому что, если народ живет плохо, но думает, что живет хорошо, значит, он живет хорошо. А если он живет хорошо, но думает, что живет плохо, тогда он и правда плохо живет. (Копирайт мой. При цитировании ссылка на автора обязательна.) Большинство людей любят спокойную жизнь и живут спокойно, пока в их среде не возникнет ситуация, побуждающая их к восстанию против власти. Наиболее оправданный повод к восстанию — голод. Но голодные люди редко восстают, потому что не имеют сил на восстание. Поэтому чаще восстают люди, которым не хватает какой-нибудь ерунды, а силенок достаточно, чтобы что-нибудь сокрушить. Но чаще всего они восстают, когда у них всего в избытке, но жизнь без войны и стрельбы кажется им слишком скучной, и иногда хочется собраться всем вместе, пойти на штурм чего-нибудь, чем-нибудь овладеть, кого-нибудь скинуть с высокого сиденья, чтобы посадить на его место другого, который когда-нибудь станет таким же, как скинутый. Такие вот мысли посетили меня после свидания с Иваном Ивановичем. Согласен, мысли чепуховые, за что я прошу прощения у моих читателей, которые, имея обо мне незаслуженно высокое мнение, полагают, что я всегда, подобно Семигудилову, думаю о чем-то великом, масштабном, мистическом, божественном и сакральном. О тайнах мироздания, смысле бытия, историческом предназначении России и глубинах непознаваемой русской души. Это не так. Когда сижу перед компьютером и сочиняю тот или иной текст, думаю только о том, как лучше построить очередную фразу. При этом сижу и как будто бессмысленно смотрю на экран. Обычно в это время ко мне в комнату врывается Шура с пылесосом и тут же его включает, чем выводит меня из оцепенения.
— Что ты делаешь? — говорю я ей, выдернув шнур. — Ты не видишь, что я работаю?
Она убежденно возражает:
— Вы не работаете!
— А чем я сейчас, по-твоему, занят?
— Вы сидите с открытым ртом и смотрите на компьютер.
— Но ты разве не понимаешь, что я не просто так сижу с открытым ртом и смотрю на компьютер? Когда я сижу с открытым ртом и смотрю на компьютер, я о чем-то думаю.
— Вот именно, — говорит, — думаете, а не работаете. Когда вы работаете, я вижу. Тогда вы так по клавишам пальчиками тюкаете.
Так уверенно говорит, что я даже и сердиться на нее не могу, но объясняю, хотя понимаю бесполезность усилий, что, прежде чем пальцами что-то вытюкивать, надо мозгами что-то обмозговать.
С неким человеком у меня был такой разговор. Он спросил меня, осуждаю ли я художников Шарли за их карикатуры на Магомета. Я сказал, нет. Но сам стал бы их рисовать, если б умел? Не стал бы. Почему? Есть много вещей, которые я сам бы не делал, но не осуждаю тех, кто делает. Я бы не стал рисовать карикатуры на чьих бы то ни было святых, потому что мне это неинтересно и к тому же я не имею желания обижать других людей без причины. Например, я говорил раньше «на Украине», но с тех пор, как узнал, что каким-то украинцам это кажется обидным, поменял предлог «на» на «в». Причина для обиды не кажется мне серьезной, но раз она есть, я готов с нею считаться. Есть русские, которых обижает то, что часть речи «русский», в отличие от всех других определенно существительных (немец, француз, украинец и т. д.), выглядит как прилагательное. Вообще национально или религиозно обидчивых людей развелось слишком много, и чем дальше, тем они чувствительней и агрессивней. В одном месте женщину могут убить за то, что она не закрывает лицо, в другом могут побить (но все же не убить) за то, что закрывает. Радикальные исповедники ислама авторов карикатур расстреляли. Некоторых воинствующих православных от подобных расправ удерживает только уголовный кодекс и неготовность за свою веру самим умирать. В городе Тутцинге, недалеко от Мюнхена, есть Евангелическая академия. В холле главного здания висит картина, на которой изображены двенадцать едоков с вилками и ножами, поедающими лежащего на столе мертвого человека. Картина очень реалистическая: куски мяса насажены на вилки, часть ребер уже обглодана. Поедаемый человек — это Иисус Христос, а поедающие — апостолы. Это, напоминаю, висит не в каком-нибудь богохульном притоне, а во вполне религиозном учреждении. Насколько я понимаю содержание картины, это насмешка над католиками, вкушающими при определенных обрядах хлеб как тело Христово и пьющими вино как Христову кровь. Картина висит, католики не обижаются и никого не громят. Насмешка над святынями омерзительна, если выражается какими-нибудь варварскими физическими действиями, наносящими реальный вред предметам поклонения. Большевики смертельно оскорбляли верующих, когда рубили иконы, сбивали с колоколен кресты, а церкви превращали в свинарники или картофелехранилища. Но словесная или изобразительная насмешка над религиозными верованиями — дело морально вполне допустимое и даже естественное. Атеист, имеющий научное представление о происхождении Вселенной, не может относиться всерьез к библейской версии сотворения мира. Он имеет право не верить в непорочное зачатие, в хождение Христа по воде «яко посуху», воспринимать подобные рассказы юмористически. Так же, как верующий человек имеет право смеяться над теорией эволюции, происхождением человека от обезьяны и вообще над неверием, что, например, сделал Булгаков в «Мастере и Маргарите». Так вот мое мнение: сомневаться в любой вере и относиться к ней иронически можно, а к неизменным спутникам веры — ханжеству и лицемерию — тем более. Но тут важна цель. Целью может быть сомнение в данной вере, что допустимо, или намеренное оскорбление верующих, чего, я считаю, делать не стоит. Здравому подходу к этой проблеме мешают фанатики разных вер, истинные или изображающие таковых. Эти люди, когда есть возможность использовать определенную ситуацию, стараются захватить площадку пошире, и все больше людей, предметов и символов объявляют священными, неприкосновенными, защищенными от критики и от шуток. А вера может быть вовсе не религиозная, а даже наоборот. У нас еще совсем недавно Ленин, законченный безбожник, был, а для кого-то, может быть, и остался, фигурой религиозного поклонения. Ленину приписывались немыслимые качества, и многие люди не могли себе представить, что ему, как Марксу, было не чуждо кое-что человеческое. Помню, мама моя говорила своей подруге, что она не может себе представить, что Ленин ходил в уборную. И подруга призналась, что она тоже не может себе представить. И миллионы людей не смели даже помыслить, что Сталин (но здесь речь не о нем) может когда-нибудь умереть. Я хорошо помню время (мои детство, юность, молодые годы), когда никакая критика Ленина не допускалась, а первые фривольные шутки о нем воспринимались людьми как ужасное кощунство. И не только о нем. Один известный поэт уже в девяностые годы, когда время обольщения «героями революции» в обществе давно прошло, гордясь своей преданностью устаревшим идеалам, писал, что в молодости готов был дать в морду любому, кто позволит себе рассказать анекдот о Чапаеве.
