Рассказ нового знакомого произвел тягостное впечатление на Владика.
— Врёшь, наверное? — засомневался он.
— Правда, правда! — хихикнул парень.
Они завернули за угол гостиницы «Версаль», стали подниматься в сопку.
— А чем ты занимался до армии? — поинтересовался Владик.
— Да ничем особенно. Хотел поступать на актёрский факультет, да не знал где. Занимался танцами. Мой коронный номер был танец с мечом.
— Настоящий меч?
— Да, конечно, не бутафорский, тяжелющий такой… Когда я махал им, зрители замирали от страха. У самого в глазах рябило. Мне было в кайф! Кстати, табуреткой я махал не хуже, чем мечом. Так что танцы мне пригодились.
— А я не умею драться, — пожаловался Владик.
— Если ты умеешь рисовать, или печатать на машинке, или в медицине соображаешь, то выживешь.
— Я учусь на медика, — сказал Владик.
— О, брат, не пропадёшь! Медбрат в части — это первый человек. Всем друг. Будешь блатным. У нас был один узбек. Захотел покосить немного. Пришел в медсанчасть к ефрейтору Сашке. Тот спрашивает: «Что болит?» А больной отвечает: «Доктор, у меня что‑то *** истончается» Ефрейтор не понял. «Показывай! Что у тебя там?» — говорит он. Ну, узбек, короче, снял штаны, показывает. А тот действительно на пуговицу похож. «А что, раньше был больше?» — спрашивает медбрат. «Да, о — го — го!» Короче, он отвёл парня за ширму и велел дрочить. У того так ничего и не вышло. Пришлось определять в санчасть на лечение…
Тем временем они подошли к дому. Владик сомневался, нужно ли приводить незнакомого человека в дом, но деваться было уже некуда. Они поднялись на третий этаж по тёмной лестнице. Он на ощупь открыл ключом дверь, звонить не стал. В коридоре было сыро, пахло плесенью и тухлой рыбой. Видимо, бездомные коты натаскали с помойки.
Ночной гость был удивлён обилием книг в его комнате.
— Это не мои книги, — пояснил Владик, разглядывая гостя: его левое ухо было немного больше, чем правое, к тому же вид у него был как пожухлого листа, будто оно завяло.
— Я всегда мечтал поселиться в такой комнате, чтобы покидать её только изредка, — сказал Иван.
Он вынул из стеллажа первую попавшуюся книгу. Это оказалось священное писание — старинный, потрепанный пузатенький томик с золотым тиснением на церковно — славянском языке. Раньше Владик не читал этой книги. Вдвоём они умостились на диванчике, где им предстояло спать, и стали читать шёпотом, склонив головы над страницами. Владик смотрел, как Иван слюнявил коротковатые пальцы, чтобы перевернуть страницу. Под его ногтями чернела грязь. Они уснули под одним покрывалом. И видели они сон — один на двоих: чья‑то рука опустила на землю к их ногам тяжёлый мешок. Облаком поднялась пыль и вскоре осела на влажную от крови ткань. Это были краеобрезания филистимлян. И видели они во сне Саула, который от плеч выше всего народа; Ионафана, концом палки отведавшего мёд; Давида, пускавшего слюну по бороде своей. И отрока, бегущего за стрелами. И проснулись они в слезах…
На память воин подарил Владику свою тельняшку без рукавов. С тех пор пришли голоса. Не сразу он научился различать их: они звучали сначала как хор и как морской гул, а потом как внятная речь…
Показался остров Рейнеке. Над ним повис туман, как меховая шапка, нахлобученная на голову беспризорного подростка. От причала нужно было идти через сопку лесной тропинкой минут тридцать неспешным шагом. Дачный двухэтажный дом приютился на берегу уютной бухты, метрах в пятнадцати от кромки моря, на отшибе. Над домом со склона отлогой сопки нависали деревья — широколиственные дубы, огромная липа с отцветшими кистями, берёзы, нежный амурский бархат. К полудню туман рассеялся.
— Море улыбалось глубиной души, — весело пропела Марго.
Тишина притаилась. Было слышно, как на противоположном берегу лагуны под чьими‑то ногами осыпалась галька. Орест прикинул на глаз, что он мог бы переплыть бухту без труда, и, не долго думая, с щенячьим восторгом кинулся к воде, разбрасывая позади себя одежду. Марго настраивала кинокамеру. Она уже усвоила несколько уроков из эстетики английского писателя Дэвида Лоуренса и была не прочь поиграть в «пастушку и пастушка».
Кинокамера стрекочет, словно кузнечик. Орест выходит из моря, слегка теряя равновесие; его волосы рассыпаются мокрыми прядями по плечам. Улыбка во весь рот обнажила сломанный зуб. Родинка на правой щеке уползает на скулы. Ей нравится быть вуайеристом с кинокамерой, нежели просто сидеть на скамейке и наблюдать за своим мужчиной. За его спиной солнце: он как будто идёт в море по солнечной дорожке, усеянной золотой лузгой. Щёлк! Тринадцать секунд долой!
— Ну вот, киносеанс начался, — сообщает Марго, подавая розовое махровое полотенце.
— Как здесь пахнет! — говорит Орест, вдыхая воздух.
Его грудная клетка вздымается, подтягивая живот. Марго пересчитывает рёбра указательным пальцем. Рука медленно опустилась на бедренную косточку и тут же отпрянула. Марго смутилась, на шаг отступила назад.
— Как водичка? Тёпленькая?
Орест делает глупое лицо, закрывает веки и просто мычит, выражая удовольствие. Они присаживаются на скамью под яблоней, которая растёт в самом центре круглого столика, выкрашенного синей краской. Лучи полуденного солнца проникают сквозь листву, усеивают счастливые лица любовников. Леди поглядывает на молодого «садовника» со всеми его милыми поэтическими непристойностями. Они еще не заходили в дом, за которым в отсутствие хозяев следит одна семейная пара из деревни на острове. Лёгкий бриз прошелестел в листве яблони. Это ветер запустил пальцы в её душистую крону, обнажив зелёное яблоко.
Со стороны дома, сверху чуткое ухо Ореста улавливает тонкие, как паутинка, звуки: дзинь, син, ко, кин, дзинь… Кажется, это капельки дождя поочередно падают на струны, извлекая мелодию поющего ветра.
Этим звукам вторят богомолы, но более грубо и настырно, изнывая от похоти, раскатистым испанским «ррр» вперемешку с глухими китайскими «ссс» и «ццц». Откуда‑то из‑за ограды, из кустов шиповника отзывается подруга богомола. Вдруг они зазвенели в унисон, да с такой силой, что кажется, в порыве страсти натёрли мозоли на брюшках своими лапками. Невидимая нить протянулась через весь двор метров на пятнадцать по диагонали — снизу вверх, сверху вниз. И вдруг бдзынь! Струна, не выдержав натяжения, лопнула!
— Ай! — выкрикнул Орест.
— Ммм, — сладко промычала Марго, проглатывая влажные, теплые звуки «ыыы».
Если бы не шельмоватый шмель, нарвавшийся на невидимую нить любовной песни богомолов со своим презрительным «бдз», то этой музыкой могли бы наслаждаться и другие персонажи следующей сцены. Они только что подошли к железной калитке. Колокольчик известил хозяев о нежданных визитёрах.
— Прикрой свой стыд! — велит Марго.
Орест нагибается за полотенцем, демонстрируя блистательный слалом своей спины. Снежный солнечный свет лавиной обрушился на Марго, в её глазах потемнело на долю секунды.
— Что это за звуки такие раздаются? — спросил Орест.
— А, это китайские колокольчики, они висят на карнизе дома, подарок из Японии, — пояснила Марго.
— А я думал, что это у меня в голове музыка блаженства звучит, — с квинтой разочарования произнёс Орест.
— Поющий ветер, — говорит Марго, удаляясь в сторону калитки.
Орест отправляется к морю и ложится на горячие камни, скрывшись за кустами, откуда ему слышен разговор Марго с гостями. Он уткнулся лицом в берег. Солнце припекало тело, даже пятки. Прелый запах морской травы и горячего камня, приласкавшего щеку, щекочет ноздри. Орест прислушивается к разговору и внимательно, как рисовальщик, рассматривает богомола в кустах шиповника.
Богомол, или Mantis religiosa, или, иначе, прорицатель, похож на воина. Время от времени лапки насекомого приходят в движение, словно его одолевает зуд на брюшке. Богомол чесал себя что есть мочи. Потом замирал.
Желая нарисовать насекомое, Орест изучал его строение.
В нижней части изогнутых ног богомола имеются каналы, утыканные по сторонам подвижными иглами. Голени свободно входят в эти каналы, подобно лезвию перочинного ножа, при этом острые зазубренные края смыкаются.
Вот насекомое на что‑то нацелилось. Орест тоже замер, заинтригованный поведением богомола, который, раскинув полусогнутые передние лапки, словно совершающий намаз правоверный мусульманин, застыл на четырёх задних конечностях, поджидая свою жертву. Затем он стал медленно подкрадываться к ней. Из‑под лапок выскользнули слюдяные золотые песчинки. Вдруг охотник, схватив мушку саблевидными лезвиями, стал быстро — быстро поглощать свою жертву.
— Уфф! — выдохнул Орест, представив себя жертвой богомола.
Марго разговаривала с работниками — Машей и Борей, супружеской бездетной парой из деревни. Она отдала деньги, велела натопить баню, управиться по хозяйству. Выяснилось, что Владик и Валентин вчера вечером приехали на дачу, а с утра пораньше ушли на Красные камни. Орест вышел из‑за кустов шиповника, обвязанный полотенцем. Он поздоровался, сказал, что умирает от жажды. Маша услужливо объяснила, что за оградой есть родник с ледяной водой. Орест взял стакан со столика и пошёл вдоль берега. «Хорошо здесь, тихо, никто не шастает, хоть нагишом ходи. Никто не осудит, ни на кого не надо оглядываться», — подумала Марго, провожая взглядом Ореста. Она завидовала его наивному, безобидному бесстыдству. Если бы не его легкомыслие, если бы не ветер в голове, если бы да кабы… А ведь хороший любовник, но не муж! Но как спутник жизни… Нет, на такую роль он явно не претендовал.
