— Ты какие слова говоришь страже, когда проходишь?
Тот уже считал монеты, откликнулся с готовностью:
— Змея!
— А еще?
Тот задумался, не отрывая глаз от груды монет. Почесал в голове, вспомнил:
— И дьявол! Во!
— Молодец!
Тибериадец опять принялся за монеты. Удивительнейшим образом он стал в этот момент походить на Георгия. Тимур смотрел потрясенно.
— Ты погоди! Успеешь сосчитать свое богатство. Кто-нибудь что-нибудь добавлял в еду, в вино, в воду?
— А-а? — У солдата вид был невменяемый. Глаза глядели тупо, он вряд ли понимал вопрос. Взглядом то и дело возвращался к деньгам.
— Кто-нибудь… — раздельно, как больному, повторял горбун, — в еду или в вино… делал… буль-буль?
— Буль-буль! — слабоумно обрадовался тибериадец. — Януар. Буль-буль. Вот! И вот! — И он показал на кувшины с вином и водой. Глядел на горбуна, сияя и глупо улыбаясь.
— Считай, считай…
Горбун вылил вино и воду из кувшинов на пол, из угла выволок большую плетеную бутыль. Сполоснул кувшины. Налил из бутыли.
— Ну, Далмат… — сказал он, волнуясь. Поправил шлем на голове Тимура, расправил кольчугу, свисающую с боков шлема, — Усы бы тебе! — сказал с сожалением.
Тимур обиделся:
— И так сойдет!
Попытаться освободить Эрику силой, как надеялся Тимур, было бы безумием.
Ближе к вершине Старой башни стражники, в основном цахцы — неподкупные, тупые, все как один с усами-штопорами, — стояли чуть ли не через каждую ступень.
Тимур нес блюдо, очень опасаясь уронить его, и все его мысли были заняты только этим. Может быть именно поэтому вел он себя естественно и подозрений не вызывал.
Возле решеток, непосредственно у входа в комнату Эрики, дорогу ему заступил начальник стражи.
— „Змея и дьявол“! — с некоторой досадой в голосе сказал Тимур. — Открывай, не тяни. Ничего не жрет, а все равно наложили целую гору. Все руки оттянул.
Начальник стражи смотрел не то чтоб с подозрением, но с некоторым удивлением.
— А где этот? — Он жестом обрисовал усы тибериадца.
— Януар велел отрубить ему голову: он опрокинул кувшин с вином на одежды верховного советника. От пупа и ниже верховный советник сделался красным.
— Га-га-га! — подумав, заржал начальник стражи — цахец, разумеется. — Красный? Га-га-га!
Хохоча, он отворил решетки, сбросил наружу засовы на комнате Эрики. Предупредил:
— Будь осторожен. Она кидается чем попало.
— Ничего… — успокоительно произнес Тимур, входя с блюдом в комнату, и в ту же секунду о шлем со звоном разбилось что-то стеклянное.
— Тише ты, дура! Убьешь ведь! „Змея и Роза“ шепотом добавил он.
Эрика застыла с занесенной в руке тарелкой.
— Повтори… — попросила она с мольбой и надеждой.
— „Змея и Роза“, — повторил Тимур и только теперь взглянул на нее пристально. Он поразился: перед ним стояла Сандра, но длиннокудрая, в сером монашеском балахоне.
— Слушай! Вчера я видел твоего отца. Он сказал свадьбы не должно быть ни в коем случае. Он сказал мне: можешь убить ее — тебя то есть, — но свадьбы не должно быть.
— Ее и не будет! Скорее солнце поднимется на западе, скорее…
— Погоди ты! Ничего не пей. Вот это — можешь. Мы подменили вино. Они подмешивают зелье, после которого ты послушно станешь невестой Десебра.
— Никогда! Лучше я… Я лучше вот этими самыми руками…
— Ты можешь слушать? — уже сердясь, оборвал Тимур.
— Я лучше умру от голода и жажды, нежели соглашусь…
— С тобой хорошо мыло есть — не даешь рта открыть. Повинуйся только тому, кто скажет Змея и Роза“. Но только повинуйся. И не болтай столько!
— Я целый день молчала, — резонно ответила Эрика.
— Представляю, какая это была мука для тебя. Мы тебя не оставим. Свадьбы не будет. Свадьбы не должно быть, и ее не будет, сказал твой отец.
— Только, если можно, не убивай меня, а? — Она сделала глазки.
— Ч-черт! — не удержался от восклицания Тимур, на секунду задумавшись. — До чего ж ты похожа на одну мою знакомую!
— Эта тарелка все-таки сейчас полетит в твою голову. Я наследница престола. Я Эрика, дочь Даута Мудрого! А ты смеешь сравнивать меня…
— Ладно, ладно… Наследница престола… Вот обижусь, брошу вас тут одних — посмотрю, как запоете!
— Ты когда придешь? Приходи скорей. Я хоть и швыряю в них чем попало, а мне страшно. Да и тарелок уже не осталось. — С тарелками поможем…
Выходя из комнаты с блюдом, Тимур заметил начальнику стражи:
— Откуда вы такую взяли? Ведьма, а не девчонка! Бедный, бедный Десебр! Мне от души жалко его…
— Миловидова! Не сачкуй! — привычно заорала в мегафон „мадам Карабас“, глядя вслед уплывающим девчонкам. — Я тебя все равно вижу! — И, исполнив сей обязательный ритуал, облегченно направилась к креслу, стоящему на солнышке. На ходу уже снимала тренировочный костюм.
Девочки лениво плыли к буям на выходе из бухты. Переговаривались:-…он говорит: „А сегодня вечером?“ Я отвечаю:- „А сегодня вечером — тем более!“ — Ну и дура! — …а в магазине рядом, за те же двадцать франков, смотрю!.. — …опять, говорит, лишний компот взяла? Это ж надо такой стервой быть!
Рядом с плывущей Сандрой появилась вдруг из-под воды седая голова Тимура. — Боттичелли! Не сачкуй! Сандра была почти грустная.
— Я тебя ждал-ждал на берегу! А ты все плаваешь-плаваешь…
— Будешь плавать, — отозвалась девочка. — Она меня собирается со сборов отчислить. Уже в Москву позвонила. Я же на построение тогда все-таки опоздала. Она покосилась на Тимура, плывущего рядом:
— А ты опять там был? Совсем белый стал, бедняжечка… Тимур искренне огорчился.
— Ты, значит, никак не можешь?
— А что там случилось?
— Да понимаешь… — горячо стал рассказывать Тимур — Все на волоске повисло!
„Мадам Карабас“ загорала, подставив солнцу телеса.
Ей было славненько. Она даже мурлыкала какую-то песенку себе под нос.
Вдруг почувствовала, что солнце кто-то заслонил. Открыла глаза. Перед ней стояла Сандра.
— Почему не в воде, Миловидова? Опять сачкуешь?
— Мне нужно в город. Срочно позвонить. В Москву.
— Зачем в Москву? — вскинулась „мадам“.
— В ДСО „Труд“. Зайцеву. Вы же меня все равно отчисляете?
— Ты, Миловидова, не дури. Решения еще никакого нет…
— Мне надо позвонить.
— Ты понимаешь, что собираешься делать?! На носу первенство, через месяц — приз „Советской женщины“, а она… ишь, чего выдумала! Никуда не пойдешь!
— Мне надо позвонить. Мне нужно в город, — закаменев в упорстве, повторила Сандра, повернулась и пошла. Она была уже одета для города. В руках была полиэтиленовая сумка.
— Миловидова! Стой! — караульным голосом гаркнула „мадам Карабас“. — Ты же команду разбиваешь! И бросилась за Сандрой.
Сандра тоже побежала.
— Не сметь звонить Зайцеву! Сашка! Не дури!
— Я вернусь, не бойтесь! К вечеру вернусь! — крикнула издалека Сандра, которой почему-то жалко стало в эту минуту тренершу.
— Спокойно, Людочка! — сказала себе „мадам Карабас“. — Вздохнули! Вы-дохнули! — Она подняла и опустила руки. — Она же сказала, вернется, так что спокойно, Людочка… Вдох! Выдох!
Смотритель наливал из заварного чайника в большую кружку и вдруг в изумлении прервал это занятие.
— Пришел? — спросил он.
— Вот… — Тимур положил на стол свиток с пятым донесением Детры. — Чтоб вы не думали… Монеты, правда… Но вы же сами говорили, что они вам не нужны!
— Насчет монет ты не беспокойся! Я и милиции сказал, что абсолютно ничего не пропало. Так что не беспокойся. Зря ты, конечно… Мог бы и так попросить.
Тимур порылся за пазухой, достал последнее донесение Детры.
— Ее последнее донесение. Даут казнил Детру.
— Казнил? А как он догадался?
— Догадался… — неохотно отозвался Тимур. — Вы перепишите, если вам надо. О чем она написала? Смотритель с интересом схватил свиток.
— „Человеку, вручившему это, верь. Даут пока послушен и тих, но очень мешает Рахмет. Пришли нужного человека, чтобы Рахмет не мешал. Шесть десятков всадников ушли в сторону Карачара ждать сборщиков налогов. Слово теперь будет „Змея и Небо“. Пусть этот мальчик придет опять“.
— „Этот мальчик“ был ты? — тихо и потрясенно спросил смотритель.
— Я.
Сандра заглянула в комнату смотрителя из зала музея, недовольно спросила:
— Ты скоро?
— Кто это?
— Сандра. Она была там со мной. Мы опять собираемся. Десебр затеял свадьбу с Эрикой. Держит ее взаперти. Даут объявил День Великого Возвращения, но если свадьба будет… Они поэтому и торопятся со свадьбой.
— Подожди, подожди! — ошарашено сказал смотритель. — Она тоже была, ты сказал? Как же ей удалось?
— Не знаю. Как-то удалось. Сам не знаю. Лицо смотрителя вдруг сделалось вдохновенным и одновременно же каким-то умоляющим.
