Отбил чечеточку, легкий на ногу.
Раскинул руки в цирковом "комплименте", вернулся, не запыхавшись, на свой стул.
– Браво! – сказали мы и ушли.
А он остался в прошлом.
За столиком у окна.
Сколько их схоронилось в памяти – не утянуть за собой.
7.
Это случилось зимой…
…в заводском клубе на Пресне.
Мы, первоклашки, сидели на сцене в матросских костюмах, гребли воображаемыми веслами и пели, а Игорь Майтов стоял на капитанском мостике – ладонь козырьком к глазам, мужественно глядел вдаль.
Эгей, моряки,
страну береги!
Пусть знают нашу силу
наши враги…
Начинался сорок первый год, врагами были пока что британские империалисты, а другом считался Гитлер, которому Советский Союз поставлял металл, уголь, зерно, чтобы мог вести войну против Великобритании.
Гитлер оставался другом до двадцать второго июня того года, став затем заклятым врагом, англичане превратились в союзников, – в октябре мы уехали в эвакуацию, а когда вернулись, я начал учиться в другой школе и Игоря не встречал.
Это запев, а теперь ближе к теме.
Время послевоенное.
Авиационный праздник в Тушино, под Москвой.
Пролетали самолеты, крутились пропеллеры, а мы, школьники, вопили от восторга, нарушая торжественность момента.
Но вот объявили по радио…
…и над головами…
…с шумом-грохотом…
…с факелом дыма из сопла…
…МИГ-9 – один из первых реактивных истребителей страны Советов.
Может, тогда и решилась моя судьба…
1950 год.
Не утихала борьба с "безродными космополитами".
Мелькали фамилии на газетных страницах, вызывавшие раздражение, чесотку, зуд по телу: Юзовский, Гурвич, Борщаговский, Шнейдерман с Бейлиным, Гальперин, Шнеерсон, Шлифштейн… А также Холодов. Не просто Холодов, а Холодов (Меерович), чтобы не спутали.
"Злопыхательства безродного космополита", "Клевета идеологического диверсанта", "Расчистить дорогу!", "До конца разгромить и разоблачить", "Вот уж поистине предел злобы, клеветы и оголтелой диверсии…"
– Куда он идет? Да еще в авиационный институт? Да с отчеством Соломонович? – нашептывали соседи с подобными именами-фамилиями. – Туда таких не принимают…
Приняли.
В первый день учебы подошел ко мне плотного сложения юноша – академическая гребля на восьмерке, сказал:
– Учились вместе. В первом классе.
Мерзляковский переулок.
Сто десятая школа.
"Эгей, моряки, страну береги…"
Игорь Майтов меня запомнил, я его – нет.
На моторном факультете было не продохнуть от множества дисциплин.
Обучали нас и на военной кафедре, с непременной маршировкой и разборкой винтовки, отчего улеглись в памяти, заодно с детскими считалками, части ее затвора – стебель-гребень-рукоятка.
Одолевали и полосу препятствий в затасканном балахоне, когда брали в руки деревянное ружье со штыком и ползли, бежали, перелезали через барьер, кидали гранату, тыкали напоследок штыком в пыльный мешок.
Была лекция по физике. Сидели в последнем ряду, и Игорь сказал:
– Видел вчера студенческий капустник. В Энергетическом институте. Давай тоже попробуем.
Собирались у него. Выдумывали. Хохотали над удачной шуткой. Сначала для самодеятельности, в которой изображали всякое, затем для эстрадной пары Лившиц-Левенбук.
Были до того неразлучны, что купили одинаковые пальто из Китая: снаружи синяя плащевая ткань, внутри бараний мех разных расцветок, сшитых воедино.
Тепло. Удобно. Странновато. Нас называли – китайские добровольцы, нам это нравилось. (Мое пальто долго висело в шкафу, пока Тамара не обратила на него внимание. Вывернула наизнанку, пятнистым мехом кверху, обузила в талии и укоротила – все падали.)
Потом у Игоря появились иные интересы, а я ушел из инженеров на вольные хлеба.
Встречи стали редкими, затем прекратились.
В девяносто четвертом году побывал в Москве, и привел меня к Майтову наш общий друг Валера Наринский, которого тоже уже нет (Господи, что же это такое!..).
Прежде была серьезная работа: самолеты, командировки, приличная зарплата, – пусто стало в магазинах, негусто на столе у Игоря и жены его Милы. Прежнее завершилось, новое не заладилось, – как сказал друг Лёня в те же дни:
– Это вы, уехавшие, проходили абсорбцию? Это мы проходим ее здесь. Жестокую. Безжалостную.
На стене увидел портрет матери Игоря, которая умерла молодой. Отец прожил без нее сорок лет, дождался конца советской власти и раскрыл сыну семейный секрет, тщательно от всех оберегаемый. Его мама – урожденная Сумарокова-Эльстон, из знаменитой фамилии, отметившейся в российской истории графами и князьями; ее дедушка – выборный предводитель дворянства в одной из губерний.
Было что скрывать…
Последняя наша встреча – в Доме журналистов, на моем вечере.
Сказал со сцены:
– Думайте, что хотите. Соглашайтесь со мной или нет. Но в зале сидит человек, без которого не появилась бы на свет ни одна моя книга, ни один сценарий, если бы он не сказал на лекции по физике: "Давай тоже попробуем". Вот он: Игорь Майтов.
Прошли потом к накрытому столу, ели-наливали, но Игорь пил только воду. Жить ему оставалось – год.
Тогда, в Доме журналистов, он сказал:
– Я тоже написал книгу.
Она есть у меня, его книга.
И. Н. Майтов, "Записки на полях технической документации".
О самолетах и о людях, которые проектировали эти самолеты, испытывали, обслуживали, в них же порой погибали. Книга опытного инженера, наблюдательного человека с хорошим юмором, не покидавшим его до конца дней.
"Итак, летим. Старенький ИЛ-14 в воздухе, как влитой…
Только шум мотора да сквозняк, гуляющий по кабине.
Шум мотора – это нормально, привыкли, а сквозняк из-за того, что грузовой люк за многие годы сильно пострадал, и когда он закрыт, щель между ним и фюзеляжем такая, что можно просунуть палец. Это тоже нормально…
Сели.
Выйдя из самолета, внезапно останавливаемся… Тишина, неярко светит солнце, легкий ветерок ласкает щеки, пахнет сеном и полевыми цветами… Легкая дымка, светло-голубое небо. И тихо-тихо! Состояние такое – хочется совершить что-то очень доброе, погладить, например, кого-нибудь по голове или такое отчудить, что трудно придумать городскому жителю.
Но хочется".
А ведь мы никогда с ним не ссорились, с Игорем Майтовым.
Не обижались друг на друга.
Не завидовали успехам.
Тринадцать лет вместе – в институте и на работе.
Тоже стоит немалого.
Тема – долгая, разговорная…
…со вздохами, паузами припоминания, восклицаниями: "Ах, Раечка, Раечка…", – попробую на бумаге.
Ее памяти посвятил книгу.
Здесь уже, в Иерусалиме.
"Бывают друзья для радости и веселья.
Бывают друзья для горя и утешения.
Бывают друзья, которые и не друзья вроде: приходят незваными – тебе на облегчение, уходят неприметными, когда полегчало.
Бывают, наверно, и такие, что на все градусы жизни, но кто может похвастаться ими?.."
Она родила близнецов к сорока годам.
Принесла в однокомнатную квартиру: что дальше?..
Работала в издательстве за малые редакторские деньги. Получала за ребят месячное пособие: малые рубли на двоих. Варила в огромной кастрюле густой грибной суп, чтобы надолго хватило, – нам тоже доставалось, когда бывали у нее.
– Мама, – предлагали близнецы, – что бы тебе не выйти замуж?
Отвечала:
– Можно, конечно, но зачем? Надумаем сбегать в кино, поесть мороженое, а муж как закричит: "Какое кино? Какое мороженое? Марш в постель!" Да еще зубы заставит чистить. Перед сном.
В ужасе:
– Мама, не выходи!..
Одна была.
Двое детей.
– Этот, – говорила, – в меня. Ласковый и задумчивый. Тот тоже ласковый, но иначе. Так я их различаю.
Мы приходили вечером, когда дети спали. Я листал книжки, женщины штопали драные детские чулки, чинили штанишки. Потом пили чай, крутилась пластинка на проигрывателе – тихие разговоры к ночи.
На стене висел плакат, прежде у нее невиданный, – Боттичелли, "Рождение Венеры".
– Откуда у вас?
Фыркала в смущении. Глаза опускала. Призналась, наконец:
– Были у меня французские чулки. В нераспечатанной упаковке. На них выменяла.
Вдруг сорвалась в Тарту, на симпозиум, оставила расписание на три дня. Кому отводить детей в детский сад, кому приводить домой, кормить, укладывать на ночь – прочие хлопотливые заботы, которые исполнялись безоговорочно соседями и лифтершами.
Может, потому и тянулась к людям, чтобы найти того, кто станет их опекать? Как догадывалась о недолгих своих сроках?..
Близнецы подрастали, обезьянками повисая на деревьях, скатывались на животах с ледяной горки: пальтишки с рубашками задирались кверху, на животах поблескивал лед. Близнецов, всеобщих любимцев, снимали в кино, от них услышал в детском исполнении:
