Кристина Гарсия - Кубинские сновидения

Снаружи солнце светит слишком ярко. Звуки, слившиеся в сплошной гул, оглушают Селию. Лица и здания кажутся ей разбухшими, их шрамы бросаются в глаза.

Селия проходит мимо театра в Старой Гаване и у входа замечает двоих своих сводных братьев. Она узнает их по высоким скулам и маленьким ровным зубам. Послеполуденное солнце четко очерчивает их профили, так похожие на профиль ее отца. Она смотрит на них – двойное привидение – и нервно откашливается. Волнение мощным мотором жужжит у нее в груди.

У того, что повыше, брюки зашиты неровными стежками. Он приподнимает шляпу и предлагает брату кольцо ананаса Селия замечает, какие у них грубые руки, руки кампесинос.[29] Она решает не заговаривать с ними.

Домой Селия едет на автобусе, поэтому у нее есть время подумать. Ей кажется, что все лето, после возвращения с полей сахарного тростника, она живет в своих воспоминаниях. Иногда, бывает, бросит взгляд на пыльные часы или посмотрит на солнце, низко висящее в небе, и понимает, что время пролетело незаметно. Куда оно уходит? Селия боится, что прошлое заслоняет от нее настоящее.

Сводные братья напомнили Селии детство, когда вокруг нее постоянно мельтешили братья и сестры. Она почти не может вспомнить их лица, только бахрому их густых волос, которые свешивались над ее кроваткой, сделанной из картонной коробки. Бóльшую часть времени Селия лежала под тенью пальмы рядом с хижиной, а над соломенной крышей поднимался пар от утреннего дождя. Она помнит этот пейзаж детства, колышущийся туман листьев сквозь рваную сетку, которой покрывали ее лицо, чтобы уберечь от мух.

Отец Селии содержал две семьи, в каждой было по девять детей. Его вторая семья жила примерно в миле от них, но это было все равно что на другом конце света. Они никогда не здоровались друг с другом, даже в деревенской церкви, где стояло всего шесть колченогих скамеек.

Когда родители Селии развелись, они разослали своих детей к родственникам по всему острову. Селию отправили в Гавану, где жила ее двоюродная бабушка Алисия, известная своим кулинарным искусством и воинственным отношением к предрассудкам. Именно тогда Селия оказалась в одиночестве единственный раз в жизни: ей было четыре года, когда мать посадила ее на дневной поезд, следующий до столицы.

Одиночество, как теперь поняла Селия, существует не для того, чтобы вспоминать, а для того, чтобы забывать.

За время своего долгого путешествия из деревни Селия забыла лицо матери и ложь, опутавшую ее рот. Оставшаяся позади жизнь, казалось, не имела для нее больше никакого значения. Часами она наблюдала быструю смену видов, которые, как вымпелы, мелькали за окном: огромные латифундии, заросли королевских пальм, черные горы, окруженные облаками. На каждой станции жизнь кипела ключом. Разве могла она спать?

Поезд прибыл ровно в полдень, и со всех уголков столицы, приветствуя ее, зазвенели колокола. Тетя Алисия появилась в пышном платье, из-под подола которого выглядывали нижние юбки, прикрываясь зонтиком от мягкого зимнего солнца. Пониже теткиной спины Селия заметила крохотные пуговки слоновой кости, восхитительные своей бесполезностью. Они с тетей двинулись по булыжной мостовой, уворачиваясь от лошадей, бодро стучащих копытами по камням, и квадратных черных машин с откидным верхом. Селия неуверенно шла по твердой, неровной мостовой, колени у нее дрожали. Ей вдруг захотелось пойти босиком, чтобы почувствовать под ногами мягкую рыхлую землю.

Но скоро Селия научилась любить Гавану, ее изогнутые улочки и балконы, похожие на элегантные воздушные экипажи. О, а этот гул! Сколько восхитительных звуков! Запряженные лошадьми тележки молочников, тарахтящие по мостовой на рассвете. Разносчик, продающий метлы и швабры, тряпки для вытирания пыли и жесткие щетинистые щетки. Мальчишки-газетчики, выкрикивающие заголовки свежих выпусков «Эль Мундо» или «Диарио де ла Марина». Тетя Алисия водила ее в музеи, в филармонию и к древней сейбе. Селия обегала ее по три раза, загадывая желания, пока дерево не начинало кружиться, как сверкающая колода карт.

Тетя не посещала церковь и презирала тех, кто туда ходил. Однажды она повела Селию к подножию холма, на котором стояла церковь Святого Лазаря. Богомольцы карабкались по холму на голых, окровавленных коленях, чтобы показать свою набожность, или чтобы очиститься от греха, или чтобы вымолить прощение медленным истязанием плоти. Они сжимали четки и покрывала, раздирали грудь, рвали на себе волосы. Их молитвы возносились от земли, словно рой насекомых летним вечером.

По субботам Селия с тетей ходили в кино. Органист, пухлый мужчина, всегда бурно сопереживавший действию на экране, успокаивался, когда начиналась любовная сцена. Он играл левой рукой пару минорных аккордов и, взмахивая правой, вытирал потное лицо неестественно белым платком. Тетя Алисия считала, что американские фильмы наивны и слишком оптимистичны, но очень забавны, и с удовольствием их смотрела. Она назвала двух своих канареек Кларой и Лилиан в честь Клары Боу и Лилиан Гиш. Однако, когда Клара снесла яйца, тетя Алисия переименовала Лилиан в Дугласа, в честь Дугласа Фэрбенкса. Птенцов назвали Чарли, Мэри и Глория.

В Санта-Тереса-дель-Мар отключено электричество. Селия идет по мирным темным улочкам и вдыхает запах жареного мяса, плывущий из открытых окон, замечает огоньки свечей, игру теней на стенах кухонь. Внезапно ей в голову приходит мысль, что она предпочла бы жить при свете свеч.

Двойняшки сделали ей сюрприз – приготовили омлет с рисом. Они целуют ее сухими губами, снимают с нее туфли и нагревают кастрюли с водой, чтобы она приняла ванну. Они не спрашивают ни о матери, ни о брате.

Селия садится в плетеную качалку и смотрит на океан, над волнами которого подпрыгивают серебряные огоньки. Что это? Летучие рыбы, или дельфины, или какая-то неведомая пульсация? Небо ожило от молний, вскормленных жаром суши. Сколько лет она рассматривает горизонт в ожидании какого-то знака? Намного больше, чем живет на свете, кажется ей, да, намного больше.

Селия неравнодушна к поэзии Федерико Гарсия Лорки. Она слышала его выступление более сорока лет назад в театре «Принсипаль де ла Комедия». Это была последняя из пяти его лекций, которые он прочитал в Гаване, и Селия, как завороженная, слушала его выразительный голос, когда он пел печальные цыганские песни. Лорка объяснил слушателям, что канте хондо – это древняя форма фламенко в его родной Андалусии, когда-то населенной маврами, и эти песни вдохновили его на написание своих собственных цыганских баллад.

Во время его выступления начался проливной дождь, и черные звуки дуэнде[31] трепетали и тайной, и мукой, и смертью. Смерть привлекала, соблазняла, и Селия, охваченная нервной дрожью, снова и снова желала умереть.

Этой ночью Селия спит беспокойно. До нее доносятся голоса, обрывки слов на многих языках, словно разрозненные лоскутки одеяла. Слоги плывут над ней, медленно тая в ледяном расплывчатом пятне белого света. Селия пробуждается в зловещем лунном свете, разлившемся по постели. Она зовет внучек.

– Бегите к дому Эрминии! Скажите ей, чтобы она сейчас же отвезла нас в Гавану!

Руки Селии дрожат, как заблудившиеся птицы. Она не может застегнуть пуговицы на желто-зеленом платье. Селия бежит на негнущихся ногах мимо дивана, покрытого линялой мантильей, мимо побелевшего орехового пианино, мимо мебельного гарнитура, в котором не хватает стула, и останавливается на крыльце в ожидании.

– Mi hija, mi hija, mi hija, – повторяет она, как будто ее слова могут спасти Фелисию.

Ночь расцвечена звездами, но Селия ничего не замечает. В углу неба висит одинокий месяц. На шоссе Селия ощущает запах океана, ощущает его всю дорогу, пока они едут в Гавану.

Querido Густаво!

У нас идет гражданская война, теперь диктаторский режим и в твоей, и в моей стране. Полмира в войне, никогда еще не было так плохо. Одна только смерть заслуживает доверия.

Я все еще люблю тебя, Густаво, но это любовь по привычке, как больное колено, которое не дает покоя перед дождем. Память – искусный соблазнитель. Я пишу тебе, потому что должна писать. Я даже не знаю, жив ли ты и кого сейчас любишь.

Однажды я спросила себя, как и почему возникает навязчивая идея. Но я больше не пытаюсь ответить на этот вопрос. Я принимаю ее, как приняла мужа и дочерей и свою жизнь на плетеных качелях, жизнь, полную обыкновенных соблазнов. Я начала учить французский язык.

Любовь моя!

Ты, наверное, читал о приливной волне, которая обрушилась на Кубу? Сотни людей остались без жилья и лишились всего имущества. Вдовец из нашей деревни, Нестор Прендес, утонул, потому что отказался покинуть свой дом. Он сказал, что хочет соединиться с женой, что сам решает, когда ему умереть. Нестор отгонял палкой своих детей, когда они старались поднять его со стула, и плакал так горестно, что они в конце концов оставили его в покое.