От нее там все шугались, честное слово! И это на празднике, а представляете, каково с ней было на работе, на съемках? Когда она позвала Пашу на тот свой последний проект, я его отговаривала изо всех сил, потому что чувствовала. Но он не мог не согласиться, понимаете, семья же, как раз ребенок родился, нужны были деньги…
А она их кинула всех. Вот так просто взяла и кинула, с долгами, с непроплаченной арендой, я уже молчу, что никто из группы не получил ни копейки! Игорь Эдуардович который месяц пытается что-то выбить из Минкульта в качестве компенсации, но там безнадежно, это я вам как юрист говорю. И если вас интересует мое мнение, то ничего с вашей Мариной не случилось. Тупо ударилась в бега. Она могла, она и не такое может.
Ведьма, да. Она ему полжизни испортила. Женила на себе еще в институте и потом использовала как хотела, и после развода ничего не изменилось. Если честно, я не могу понять, почему Паша столько лет за ней таскался, куда ни позовет, и даже на ту войну, там вообще был ужас, они чуть не погибли, а потом еще суды… ну, вы в курсе, наверное. Говорил, у них сложился рабочий тандем, но это ерунда все. Ей доставляло удовольствие держать его на привязи. И держала, потому что ведьма, а иначе как объяснить?
Он с ней только время зря терял, себя растрачивал. Она ведь не сняла ни одного стоящего фильма, ни одного! Не улыбайтесь, не надо. Думаете, если я сижу дома с ребенком, то ничего не вижу, ни в чем не разбираюсь? А я смотрела, между прочим. Мне было интересно, хотелось составить свое мнение. И составила, да. Посредственная режиссерша, всю жизнь что-то из себя изображала, старалась прыгнуть выше головы, а толку?! И не отпускала его от себя, надеялась выехать на его таланте. Если б не она, Паша и не пил бы вообще, и все у него могло по-другому сложиться… Конечно, что ни делается, все к лучшему, но…
Он мне много чего рассказывал. Когда она, давно, в молодости, они еще только-только поженились, сделала аборт, Паша об этом узнал чуть ли не через полгода, чисто случайно - нашел больничную выписку среди бумажек. И эта ваша Марина, она никак не могла понять, о чем он говорит, чем возмущается, чего от нее вообще хочет, представляете?! Сделала и забыла, у нее тогда, видите ли, были другие цели в жизни. Не знаю, как вам, а лично у меня не укладывается в голове.
Первое время Паша постоянно о ней говорил. И его друзья-киношники, когда у нас собирались, то и дело ее обсуждали, а особенно после этой истории. Пока я не запретила. Это ведь тоже наваждение: вроде бы уже и нет ее - а все равно держит, не отпускает, крутит вокруг себя…
Послушайте, а вы почему про нее спрашиваете, а не про Пашу? Сейчас перезвоню, что-то он долго не едет… Да кто она такая вообще?!
На жаргоне художников это называется - нашлепок. Не этюд, этюды немножко другое. Этюд пишется с натуры, либо самоцельно, ради гимнастики для кистей и глаз, либо как материал для будущего большого полотна, его прообраз или вариант, а чаще фрагмент, кадр, из которых потом монтируется целое. В нашлепках же художник придумывает и продумывает живописную композицию целиком, нащупывает, прикидывает, ищет, выбирает лучшее решение. Из головы, из себя, изнутри.
Мелкие неряшливые мазки дробились, пестрели, не давали разглядеть общей картины - только если отставить на вытянутой руке. И тогда проступают фигуры, большие цветовые пятна, контрасты, динамика, композиция. Вот, оказывается, как он это видел. Как оно должно было быть.
О своей “Репетиции времен” Михайль в последние годы, и особенно в тот, самый последний, рассказывал не только мне - втирал всем и каждому, навязчиво, взахлеб, с тем напором и звонким шумом, каким отличаются голые идеи, чересчур грандиозные и громогласные, чтобы когда-нибудь хоть как-то воплотиться. Все и воспринимали это именно так, и даже я. Впрочем, мне-то было тогда чем заняться, что пробивать и ради чего срываться с катушек - и кроме Михайля с его идеями, слишком безумными и слишком внутренними для жизни.
“Репетиция времен”, да. О ней слышали все. Вхожие в его мастерскую видели и неприлично гигантский подрамник с поведенным в углу холстом, но - я знаю, я расспрашивала, после, потом, когда оно уже не имело особого значения, - Михайль никому не показывал ни этюдов, ни набросков, ни нашлепков.
А теперь - вот. У меня в руках, влажный от талого снега, топорщащийся по краю тонкими гвоздиками в ореолах свежей ржавчины. Можно рассмотреть, спроецировать, представить, как оно могло бы быть. Хотя скорее всего это, наоборот, забракованный, бросовый вариант, ненужная фанерка, без сожаления пущенная на крышку ящика для посылки…
Стоп. Ну что за наваждение. Посылку-то сколачивали сейчас, просто у кого-то оказался в распоряжении материал для ключевой, до последнего скрытой детали; видимо, по чьей-то изначальной задумке я и должна была обнаружить не сразу. А Отс еще говорил, будто между всем этим нет связи. Советовал искать ее, нарочно не придумаешь, внутри.
Нет уж. Искать мы будем во внешнем мире, единственно реальном и неоспоримом. Если верить Отсу, что его роль заключается в исполнении функций почтальона, приносящего корреспонденцию со станции, то именно со станции мы и начнем, это будет как минимум логично. Сходить туда прямо сейчас, протоптать себе надежную тропу, разведать местность, а потом устроить встречу почтового поезда, пообщаться с проводником, протянуть ниточку к противоположному концу путей экзотической местной связи.
Не исключено, что она порадует меня и еще каким-нибудь сюрпризом вроде письма или подарка от давно умершего мужчины. Который и при жизни, кстати говоря, не забрасывал меня письмами, а уж тем более…
А я вот так запросто - взяла и отдала девчонке, случайно подвернувшейся под руку. Не догадавшись взглянуть на обратную сторону верхней фанерки, в упор не распознав друзу на сколе камня, привычно пожертвовала без сожаления тем, что внутри.
Оказывается, я уже порывисто шагала по лабиринту поселения, поскрипывая снегом, ничуть не заботясь о его первозданной целостности, тоже мне, суеверное детство, розово-наивное лицемерие, к черту! Настоящий здешний ребенок, между прочим, не заморачивается ничем подобным: вон, пожалуйста, сложно перевитая многослойная цепочка следов на снегу, туда-сюда, и не подсчитать, четное или нет количество раз. Будем надеяться, она все-таки дома. И у нее там полным-полно бесценных сокровищ вроде конструктора и пластиковых барби, зачем ей?..
Переложила нашлепок Михайля в левую руку, мимолетно оцарапавшись о гвоздь, надо повытягивать их оттуда. Затарабанила в дверной косяк:
- Таша!
Гулко, пусто. Наверняка все-таки ушла в лес, хотя что там теперь делать, в лесу, если вся прикладная польза от него спрятана под снегом?
- Тарья!..
Она открыла внезапно, как будто перед тем несколько минут подслушивала под дверью. Нечесаная, хмурая, словно прямо из постели - а чьи тогда, спрашивается, следы на снегу?
- А, вы… Вам что?
- Доброе утро, Таша. Есть одно дело. Помнишь, я давала тебе яшмовый кулон, ну, такое черное украшение на шею…
Сверкнула исподлобья:
- Подарки - не отдарки.
- Я не прошу, чтобы ты отдала назад, - черт, а о чем я тогда прошу?! - Просто дай посмотреть, мне нужно.
Таша неприязненно разглядывала носки моих ботинок. Возможно, еще подол одежды и мокрую фанерку в руке. Не поднимала глаз и, похоже, прикидывала, как бы поубедительнее мне соврать.
- Оно потерялось.
- Это ценная вещь… - Подпустить в голос угрозу, именно угрозу, а не истерику. - Найди.
- Хорошо, я попробую. Поищу.
Хотела закрыть дверь, но я шагнула вперед, вклинилась, затормозила створку:
- Еще одно, Таша. Я собираюсь сходить на станцию. Можешь показать дорогу? Направление хотя бы?
Ждала, что она снова скривится, продемонстрирует неудовольствие, откажется или хотя бы попросит повременить. Ничего подобного: вскинула терновые глаза, улыбнулась, как если б услышала наконец что-то внятное и правильное. Потянула тут же, со стены у косяка, долгополую, как у меня, валяную одежду, сунула руки в рукава, а ноги в заляпанные вчерашней грязью шнурованные ботинки:
- Пошли.
- Спасибо. Я только занесу в комнату… одну вещь.
- Картинку? Ага, давайте.
…Пруд, слегка подмерзший у краев, неподвижный в белой окантовке, отражал белесое небо и уже не казался ониксовым - так, пятно мокрого асфальта. Странно вообще-то, что мы вышли к пруду, я была уверена: станция в противоположной стороне, забрела бы черт-те куда. И тропинка явственно белела, уходя в кустарник, несколько дней назад казавшийся непроходимым. Таша топала уверенно и резво, разметая снег подолом великоватой на нее… кстати:
- Как называется такая одежда?
- Валяница? Так и называется: валяница. А если с кистями, как у вас, то можно еще гардус.
- Никогда раньше не видела. Не знаешь, где такое носят?
- Как где? У нас. - Задумалась, наморщила носик. - Но Каменки не носили. Ходили по-городскому всю зиму, мерзли.
