Став в круг, все наблюдали, как мастер, сопя и ворча, взламывает пол. Тараканы разбегались по сторонам, словно мирное население под обстрелом – на фотографии, сделанной с воздуха. Наконец выглянула верхушка бетонного резервуара. Кваме с одним из земляков помог итальянцу поддеть и сдвинуть в сторону массивную деревянную крышку. Вместе с девятым валом умопомрачительного смрада в круглом отверстии показалось нечто загадочное. На бурой поверхности нечистот, поблескивая как жевательная резинка, бугрились десятки раздутых розоватых пузырей. Все разом уставились на странную пену. Азедин и Фарук обменялись многозначительными взглядами, юный Рамиз дико расхохотался. Но каменщик сердито замотал головой:
– Нельзя бросать гондоны в – сортир. Va bene! – Он укоризненно посмотрел вверх, на двух чернокожих, словно лишь те могли быть виновны в таком разврате и вандализме. – Только не в туалет! – повторил каменщик, повышая голос, будто надеясь вбить в головы чужаков – яростную итальянскую скороговорку. – Резинкам не место в сортире!
– Охренительно! – коротко и ясно высказалась Паола, когда услышала от Морриса эту историю и отсмеялась. – Наши деревенское старичье такое богомольное. Дед, небось, до сих пор крестится, как вспомнит эту жуть.
А ее эта жуть явно заводила. Моррис вспомнил полуобморочный восторг на лице Паолы, когда он позвал Кваме помочь тащить по лестнице новое приобретение, довольно симпатичный буфет восемнадцатого века.
– Bel ragazzo, – мечтательно произнесла она, – bello grande. Славный парниша, и такой большой.
Они сидели у телевизора. Лира стремительно падала, государственный долг цвел и колосился. На юге страны мелкого политика в обезглавили в мясной лавке, а на севере арестовали крупного политика. Диктор принялся зачитывать фамилии арбитров, назначенных на воскресные матчи высшей лиги. В ряде случаев выбор определенно оставлял желать лучшего. Но Моррис не прислушивался, продолжая переживать девальвацию и долги. Может, стоит поскорей перевести свои накопления в немецкие марки?
– Ну так что? – спросила Паола. – Кто-нибудь раскололся?
– Ты о чем?
– О презервативах.
– А… Нет, я не собираюсь вмешиваться в их интимную жизнь.
Она обняла мужа, чмокнула в гладкую щеку:
– Обожаю, как ты умеешь загнуть, Мо.
Моррис раздражен. Отрешенно глядя на рекламу городского торговца амулетами (чего только люди не выдумают), он порадовался вслух, что эмигранты так быстро сумели найти себе местных девушек, и те к ним привязались, не оттолкнули, не то что заводская свора уродов и тупиц. Новое поколение, как ему кажется, выбирает терпимость; многие молодые, похоже, даже приветствуют смешение рас…
– Мо!
– Что?
– Да кончай же придуриваться!
Он аж поперхнулся.
– Мо, этим бродягам никогда не найти подружек в такой дыре, как Квинто. Ни одна из здешних девок – под страхом смерти не дотронется – даже до итальянца с юга, а о черножопых и говорить нечего.
Моррис недоуменно посмотрел на жену. В ее лице, освещенном тусклым мерцанием экрана, ему почудилось что-то непонятное, возбуждающее и отталкивающее одновременно.
– Да они трахают друг друга, Мо. Я-то думала, ты понял. Меня одно только удивляет: что у них хватило ума на презервативы.
Видя его негодование, Паола не нашла ничего лучшего, как истерически расхохотаться – разумеется, над ним же. И тут, в довершение ко всему, по телевизору пустили порнуху – стрип-шоу с глубоко неоригинальным названием «Глубокая глотка». Голая девица, развалившись на ярко-красном диванчике, натирала соски собственной слюной. Моррис вскочил. – Эй, Мо, давай посмотрим, а после сравним впечатления.
Но он раздраженно буркнул, что не собирается убивать вечера на подобную муть, а лучше почитает. И отправился в постель с «Божественной комедией», которую настоятельно рекомендовал Форбс. Чтение продвигалось тяжело, но без этого нечего было и думать о том, чтобы приобщиться к итальянской культуре. Час спустя, когда он отложил книгу и закрыл глаза, глоточные мелодии по-прежнему нагло обрушивались на него, пробиваясь сквозь хилую звукоизоляцию. Моррис еще успел подумать, какую кару изобрел бы великий Данте для таких людишек, как Паола и Бобо, и… но блаженный сон уже распахивал перед ним объятия. Конечно, Мими явилась ему в образе Беатриче, со своей молочно-белой кожей в россыпи мелких веснушек…
И конечно же, его мальчики не могли заниматься этим друг с другом.
Моррису частенько случалось спохватиться посреди дел, что он, оказывается, совсем не в том настроении, в каком встал с утра. Всякий раз приходилось напрягать мозги, чтобы понять, отчего же он так счастлив или, наоборот, совершенно разбит. Сегодня это чувство пришло, когда он приводил в порядок скромную библиотечку своего офиса, расставляя альбомы живописи и фотографии по эпохам и направлениям, поэзию и прозу – по алфавиту. (Моррис все больше относился к этому месту не как к конторе, а как к своей студии.) И внезапно – понял, как хороша жизнь, несмотря на неудачный брак и даже на весьма неприятный звонок из «Доруэйз» по поводу взорвавшихся ящиков с вином. Англичане подозревали превышение алкогольного градуса, но Моррис их успокоил, что всему виной неполадка в разливочном автомате, оставлявшая в бутылках слишком мало воздуха. Да, вопреки всем глобальным проблемам и повседневным мелочам настроение было на редкость безоблачным, и непонятно почему. Быть может, из-за утреннего разговора с Антонеллой, когда они обсуждали, нужны ли эмигрантам регулярные медосмотры? Моррис уже замечал, что голос невестки будто действует на него умиротворяюще, – но не до такой же степени, чтобы прыгать от радости! Или из-за того спора с надзирательницей на паркинге? Там удалось отделаться от штрафа, заговорив бабе зубы: насколько, мол, в Италии лучше, чем в Англии, да как ему нравятся люди, которые выполняют на совесть свою трудную и не очень-то благодарную работу. Да, здорово получилось: этакая разминочка любимой черты характера – уменья убеждать.
И все же эти приятные мелочи не могли объяснить нечаянную радость, которая на глазах перерастала в самоупоение. А если дело и впрямь в них, тогда тем более что-то здесь не то. Моррис с улыбкой поставил на полку томик Леопарди (в один прекрасный день он обязательно прочтет всех великих) и подумал, что лучше бы не портить себе настроение, стараясь докопаться до истины. Как в прошлый раз, когда выяснилось, что вся причина неземного счастья – поздравительная открытка от папы по случаю дня рождения.
А ближе к вечеру он подумал, что хорошо бы прихватить с собой бутылочку чего-нибудь поприличнее, иначе прижимистый Бобо, того и гляди, выставит на стол их же собственную бурду. Моррис готов был поклясться, что больше не допустит подобной халтуры, особенно после этих взрывов. И тут наконец до него дошло, отчего так удался денек. Ну, ясно же – как раз из-за неожиданного приглашения на ужин. Пусть во время разговора с Антонеллой он еще и не осознал, но приглашение знаменовало совершенно новый этап жизни. Морриса позвали на обычный семейный обед. Не какой-нибудь там торжественный прием, который надо планировать заранее, и уж тут их с Паолой не обойти никак. Притом позвали в дружеской беседе, самым непринужденным образом. Значит, приглашают как брата, как члена семьи… да, в свое время именно желание стать членом семьи толкнуло его к Массимине.
Февральские туманы развеялись. Воздух был кристально чист. Все кругом приобрело четкие зубчатые очертания: островерхие кипарисы, церкви и водокачки на равнинах, простертых к югу; горы в пленительной наготе, вознесшиеся за северной грядой холмов. Затем опустилась ночь, и застывшие силуэты в неоновых разводах, с беспорядочной россыпью белых и желтых огоньков, казались пришпиленными на черный пергамент зимней тьмы. По пути Моррис остановился у самого дорогого цветочного магазина, какой только могла позволить себе Верона.
Четверть часа спустя он подъезжал к глазкам видеокамер у ворот с огромным букетом на коленях: он им всем покажет, что понимает толк в этикете. Еще в запасе бутылка «григолино», бутылка «треббиано», а на лице – улыбка: бездна обаяния, усталость после трудового дня и готовность к милой болтовне. – Поднимаясь по ступенькам, Моррис решил: как только служанка откроет дверь, он вполголоса попросит поставить цветы в воду, и ни слова Антонелле – пусть оценят его скромность. Но она конечно же, заметит.
Он постучал, готовясь произнести «Puo metter? questi in acqua?» с самым невинным выражением в широко распахнутых глазах, как вдруг уразумел, что навстречу спешит вовсе не горничная. При виде комичной, словно издевательский фотошарж, физиономии с крючковатым носом, козлиной бородкой и лысеющей макушкой в венчике кудрей весь оптимизм Морриса Дакворта улетучился, как воздух из проколотого шарика.
