– Вместо них какие-то странные машинки, на старые рено похожи.
– Да, на какую-то французскую модель, я вспомнил. Я же был в Париже. Только они как бы топором сделаны.
– Да, великий вождь, видно с итальянцами не договорился, а с французами, почему-то договорился.
На остановке молча стояли люди. Отсутствие транспорта никого не смущало. Видно было, что они стоят давно. Разговаривать профессора не решились и так же молча стали стоять и ждать автобуса. Маршрут троллейбуса в Тушино исчез.
Когда же, наконец, автобус пришел, все по очереди залезли в него с задней площадки. В автобусе был кондуктор. Это было странно, потому, что там, где еще день назад они были не было кондукторов. В автобусах стояли кассы, – странные сооружения, состоящие из сейфа, куда падали деньги, сверху накрытые прозрачной витринкой, как сейчас для благотворительных пожертвований, где можно было видеть, кто сколько денег бросил. Сбоку сооружения была лента билетов, где всякий мог оторвать билет. Здесь было все не так. Такой автобус назывался автобусом без кондуктора.
– Сколько стоит проезд? – предусмотрительно спросил Борков.
– А вам до куда? – спросила кондуктор.
– До Сокола.
– Тогда за двоих, как бы оценивая их сказала кондуктор, – сто рублей.
Ученые сразу сообразили, что деньги не те. У многих в 77 году месячная зарплата была сто рублей. Борков полез в портмоне, но там были деньги образца 1961 года, которые были в ходу больше тридцати лет. Борков понял, что пальто, с пропуском и паспортом лежало на кресле, а бумажник был с ним, и точно как и он сам остался из другой жизни.
Он толкнул Изотова, у того была та же история.
– Что денег нет, а еще шляпы надели!
– Да мы тут первый день, забыли... – начал врать Изотов. Он крутил хрущевские деньги, которые в один миг стали просто фантиками.
Борков вспомнил, что Гитлер расстреливал и зайцев в трамвае, приучив тем самым немецкий народ всегда брать билет.
– Сто рублей? – вмешался в события пожилой мужчина. Вот, возьми за них, что им пешком идти, что ли, – и протянул мятую бумажку с портретом Сталина.
– Спасибо большое, – поблагодарил Борков.
– Да, ничего.
– Да я бы и сама их не выгнала, – протягивая билеты, сказала кондуктор.
Тренированные умы сразу сообразили, что: во-первых, здесь сто рублей не деньги, во-вторых, что люди, просты и добры, а в третьих, что у них нет ни копейки.
Хмуро весь автобус молчал. Тянулись знакомые и одновременно незнакомые дома, и целые улицы. Не было панельных домов. Которыми в 70-х годах уже застроена вся столица, зато были несколько упрощенные, но все равно сталинского типа дома. На проспект они выходили довольно чисто покрашенные, а бока сияли явно отвалившейся штукатуркой. Даже для Москвы 77 года, грязной и облезлой это было слишком.
– А посмотри, хрущевки какие, – не выдержал Изотов и сразу осекся. Хрущевки за окном были выше и имели крышу не плоскую, а домиком. (два таких дома, постройки 1949 года, до сих пор стоят в Москве на Беговой около ипподрома. Хрущевки стали делать еще при Сталине, только потолки были повыше и комнаты попросторней. Еще не началась экономия, которой прославился Хрущев.)
Мужчина, заплативший за них, неожиданно поддержал разговор.
– Да, чего все молчат, расстреляли Хрущева, а за что? Хорошо люди смелые, уважаю.
– Молчи, пьяница, – шикнула на него жена.
Опять весь автобус, набитый людьми, поехал молча.
Борков уже более осторожно, и не громко сказал Изотову:
– А вот там за парком Серебряный бор Курчатовский, – с дороги был виден только лес с дорожками. Тут Борков понял, что и сам сказал что-то не то.
– Да, а Курчатова за что шлепнули? – продолжал ветеран. Жена его была права, с утра он был уже не трезв.
Жена снова сильно пихнула его в бок.
– А что бояться? Я войну прошел, немца победил. Мне что своих бояться?
Неожиданно автобус одобрительным гулом поддержал ветерана.
– Надоело бояться. Пусть стукачи бояться вот этими руками им башку оторву. Жрали там тушенку за нашими спинами, пока мы в атаку ходили. Знаю я все.
Народ стал одобрительно поддакивать. За окнами проходили огромные очереди в продуктовые гастрономы, в которых с утра стояли люди. Где-то была даже драка. Там стояли за макаронами, и пока одни дрались из-за того, кому первому входить в магазин, какая-то старушка, попавшая под горячую рука, собирала с асфальта просыпавшуюся лапшу.
– Борков с Изотовым протиснулись к выходу, чтобы улизнуть из автобуса, в которым проскочила молния. Видно было, что люди устали бояться настолько, что малейшего повода было достаточно.
Профессора вышли, а заведенный автобус поехал к центру Москвы.
– А Жукова за что? Что он шпион – нет, я сам его по фронту знал.
– А Кузнецова? Он уж точно наш.
– Это все черножопый в кремле, вот кого грохнуть бы надо.
(не надо упрекать автора в расизме и ксенофобии. Просто так называли Джугашвили в том автобусе. Чтобы не нарушать правдивость повествования я вынужден сохранить это ругательство. Еще раз прошу прощения у всех грузин. Сам я не расист.)
Все это слышалось из автобуса все громче и громче, хотя автобус уезжал все дальше от остановки.
– Ну, теперь нас будут искать.
– Это будет очень трудно сделать, – пошутил Изотов. Мы, по-моему, во всей Москве одни в шляпах.
– Давайте пойдем в Серебряный бор, я этот парк знаю, можно поговорить и подумать спокойно. Уже осень, без шляпы голове холодно.
– Холодно не холодно, выбросить ее и все. Жизнь дороже шляпы, – и Борков закинул свою шляпу вверх, как будто хотел в нее выстрелить. Изотов повторит то же.
– Кричали женщины – ура, и в воздух чепчики бросали, – Боркову почему-то бросание вверх шляп напомнило строчку из «Горе от ума». Настоящее большое горе от ума было налицо.
Они вышли на дорожку парка. Парк представлял собой настоящий лес, только с прямыми асфальтовыми дорожками. По парку никто не гулял. Если приглядеться, дорожки были строго функциональны, а не для гуляния. Одна из них вела на пересечение трамвайных путей с улицей ведущей к главному входу института Курчатова. На этом перекрестке стоит винный магазин, около трамвайной остановки. Он есть до сих пор. Приватизация и кооперация, бандитские разборки и рэкет миновали его. Это самый странный магазин на планете Земля, во всяком случае, я более странного магазина нигде не встречал.
Именно туда и вела дорога, и туда шли наши герои. Шли и разговаривали.
– А ведь умирать надо во время. Я сам плакал, когда Сталин умер в 53, а сейчас, когда знаю про расстрелы, пьянство, самодурство, я бы как тот ветеран в автобусе – сам бы расстрелял.
– Это все философия, Александр Федорович, давайте о наших делах подумаем.
– Что мы натворили такое.
– Зря в Дубну поехали.
– Ну, кто же знал?
– Так вот сейчас автобус приедет на конечную и стукачи доложат, что началось все с двух интеллигентов в шляпах. Чтобы спрятаться нужны деньги и связи. Мы же тут как рыба на сковородке.
– Надо разделиться. Один идет в дурдом и разведывает обстановку. Другой остается на воле, чтобы в нужный момент вытащить из больницы и сделать то, что надо сделать.
– Кому идти в дурдом? И что симулируем?
– Не симулируем, а демонстрируем амнезию. Мы же ничего не помним с 1953 года.
– Тогда пойду я, – физику туда проще всего попасть. У нас был случай, еще при Курчатове, один сотрудник сошел с ума. Все хотел с жизнью покончить все не знал как. Долго собирался и репетировал. Потом, правда просто повесился. Так вот у него на поминках коллеги нашли детали от изделия.
– Какого изделия? Это вы бомбу так называете?
– Да, чего уж теперь-то скрывать.
– Так он с помощью радиации пробовал на тот свет уйти не получилось.
– А как же детали бомбы?
– Мы для того чтобы скандал не поднимать решили обратно на работу отнести.
– У моего знакомого до сих пор радиационный ожег, на месте того кармана.
– Может, покойный бомбу дома хотел собрать? Страшные вы люди, физики!
– Теперь никто не знает – сумасшедший, что с него возьмешь! Скандал замять не удалось и с тех пор физиков раз в год у психиатров проверяют. Так что нам попасть в психушку проще, чем диссидентам. Только потом профессии можно лишиться. Преподавать физику в школе до конца дней.
– Да, а у меня другой случай. Есть у меня заместитель Шварцман. Тот умудряется все время где-то лечиться за счет университета. На работе от него толку ноль. Больной на всю голову. Псих, каких мало или очень ловко прикидывается. Как только его начнешь к совести призывать, он на весь университет кричит: Вы антисемит! Так мы его один раз всей кафедрой к психиатру отвезли. Врач, как только услышал – философ, – сказал до свидания, – вы все такие и смотреть не стал. Значит, я вас сдаю.
– А как быть с портфелем? Человек с двумя портфелями – самая незаметная фигура.
– А там ничего важного нет. Должна же быть в больнице камера хранения. Вот только блок сигарет надо вам переложить. Курить, наверно там не дают, обидно. Придется бросить. Да, и пусть документы у вас остаются. Паспорт и пропуск. Без документов при Сталине еще хуже, чем без денег, мне отец так всегда говорил.
