– Вот вы, – обратился шеф к одной из круглоглазых, – простите, как вас зовут? – Он посмотрел в лежавший перед ним стажировочный график. Катя-первая, да? Так вот, Катя-первая, вы знаете, какие глаза у вашего клиента?
Начтов включил пульт на общую связь, чтобы все слышали, и, хитро склонив голову и выставив ухо, ждал ответа.
– У моего клиента глаза голубые, – ответила Катя-первая. – Голубые, как в стихах Есенина.
– О! – простонал Начтов и процитировал: – О, примитив! Бессмертный примитив, ты проникаешь плоть тысячелетий! Канопус, книга первая, стих восемнадцатый. Катенька, девочка, где и у кого ты видела голубые глаза?
– У моего партнера по дискотеке. – Катя-первая зарозовела.
– Крашеные линзы! – рычал шеф, и девушки в кабинах дробно захихикали, а Лена даже прикрыла ладошкой щербатый рот. – А вы, Катя, есть рефлексодальтоник, поскольку даже если у вашего воображаемого клиента голубые глаза, цвет утешения у вас не соответствует цвету глаз клиента. И вообще у вас серые эмоции…
– Поправка номер четырнадцать, – спокойно напомнил К. М.
Недавно разработанный самим шефом устав состоял из одного многословного параграфа и сорока четырех поправок, и четырнадцатая устанавливала: «Если вопрос или тема и направление разговора могут порознь или в совокупности рассматриваться как оскорбительные, утешитель вправе прекратить общение».
– Знаю, не мешай. Катя-первая, вам следует поработать над своим лицом. Вы работаете над своим лицом?
– Конечно, – пошутила девушка, разыгрывая невинность. – Гримасничаю по системе Старославского. Как это принято лицедеями этого и того света.
– Не надо архаизмов, девочка, – строго сказал шеф.
Девушка с минуту смотрела в буддоподобное бесстрастное лицо шефа, затем покраснела.
Минут двадцать Начтов и К. М. внимательно слушали, переключаясь с одной утешительницы на другую. Затем шеф, посмотрев на часы, остановил занятия и снял наушники.
– Перерыв! – объявил он. – Всем на разбор.
Девушки вышли из кабин и уселись на диван вдоль стены.
– Какие-нибудь замечания? – спросил Начтов у К. М.
– Есть несколько. У Кати-первой в голосе маловато бархата. Вы, Катюша, видели когда-нибудь бархат? Натуральный, разумеется. Найдите четыре куска настоящего бархата, черного, красного, серого и коричневого. Попытайтесь вжиться в образ каждого цвета и постарайтесь придать голосу оттенки той или иной бархатистости. После этого мы с вами побеседуем о бархате. Вообще же, неплохо отработали. Как они по времени, шеф?
– Катя-первая полностью уложилась в расписание и отлично справилась с темой. Рекомендую, девушки, Катин афоризм, только что рожденный: «супружеская неверность – от недостатка воображения, а супружеская ревность – от избытка». Благодарю, Катя, вы молодец. А что у Веры с позиционным «з»?
– Присвистывает, – ответил К. М. – Но это исправимо.
– Далее, – сказал Начтов, – домашние задания. Ваши тетради я проверил и остался весьма недоволен. Каждой из вас я указываю в тетради список рекомендованной литературы. Следующее занятие через три дня, и к этому сроку необходимо хотя бы схематично разработать логическую структуру заданной темы. Темы таковы: «Внешние выражения эмоциональных состояний». Эту тему возьмут Зина и Вера. Просмотрите, девушки, что-нибудь основательное, капитальное, скажем, Хайнда. Далее: «Параметры личности». Эту тему раскроет Катя-первая. Копни, девочка, поглубже. Вспомни стариков – Фрейда, Ницше, Кречмера, Лазурского и так далее. Не забудь и нынешних психологов. Для Риты подойдет тема: «Типология восприятия иного человека». Прикиньте, Рита, возможно, у вас получится раздельная типология для мужчин и для женщин. А для Лены что-нибудь легонькое, невесомое, скажем: «Идентификация собеседника». Вам понятно задание? В случае затруднений обращайтесь либо ко мне, либо к бригадиру. А сейчас предлагаю раскланяться и разбежаться.
Стажерки, щебеча, похватали свои сумочки и выпорхнули.
– Птахи, – задумчиво наблюдая исход девушек, произнес Начтов. Несобранные какие-то, расхристанные. Мне кажется, они и дома такие же. У Лены, например, по комнатам разбросаны пластмассовые решеточки для грудей, много-много… Ты знаешь, мне думается, нынче и девушки стали грузно двигаться, и птицы тяжело взлетают.
– Сытые, равнодушные, – ответил К. М.
Начтов выключил аппаратуру, расстегнул пуговицу у горла, ослабив галстук, смачно зевнул, стукнув крепкими зубами.
– Скучно, – признался он, сдерживая второй зевок. – Пойдем выпьем?
– Пока не могу, шеф, у меня семидневная эпитимья трезвости. Заканчивается сегодня в шестнадцать шестнадцать.
– Через сорок минут. – Начтов взглянул на часы. – А потом люди пойдут с работы, очередь образуют. – Он выставил квадратный подбородок, запрокинул голову на спинку кресла. – Расскажи про уродца событий.
– Анекдот? Вот реальная история. Аспирант медицины, тайный наркоман, пригласил в гости своего учителя, профессора, убил его, тело завернул в одеяло и повесил в кладовке, а голову поместил в кастрюлю и поставил на медленный огонь – варить студень. Сам лег спать, а проснувшись, ужаснулся содеянного и пошел сдаваться. С тех пор в институте – поговорка: держи ноги в тепле, а голову – в холоде.
Начтов улыбнулся, приоткрыл глаз, посмотрел.
– Это правда было?
– Истинная правда.
– Тогда не интересно. – Начтов вздохнул. – Уже встречалось. В какой-то поэме Джона Китса влюбленная женщина поместила голову своего возлюбленного в цветочный горшок, засыпала черной землей и посадила цветы. Цветы росли пышно. Делаем вывод: в своих поступках люди не могут сделать ничего такого, что бы уже не было описано в литературе. Уайльд прав. Представляешь? Мы тут с тобой сидим, рассуждаем умно или полоумно о разных предметах, а это все уже давным-давно описано в литературе. Или сейчас какой-нибудь щелкопер нас с тобой изображает и приспосабливает нас, безмерно вариативных, к своей однобокой концепции. – Начтов еще раз тяжело вздохнул. – Трудно стало жить и работать.
– Отчего же? По-моему, все идет нормально.
– Не-е, милый, это не ты, а твое верхоглядство глаголет. Ты заметил, наверное, что среди наших клиентов все чаще встречаются люди без внутренней опоры, полые люди, даже не одномерные, а просто – пустота в оболочке.
– Полые люди – это тоже было. – К. М. в тон вздохнул.
– То-то и страшно. И печально, и горестно. К тому же наше с тобой дело захиреет со временем. Потому что все в мире кончается предательством, все: идеалы юности, мятежи, бунты, революции, исторические и военные победы, самое предательство – все кончается предательством. Во-первых, потому, что всякая победа достается не тому, кто ее добыл, во-вторых… ну, скоро там время подойдет? Ужасно выпить хочется.
– Ладно, шеф, пойдемте. Пока подгребаем, и мой запрет кончится.
…нет повода к стихам есть горечь у причины долг неоплатен и необратимы слепой случайности неверные ходы не проводы любви предлоги встреч неповторимы неотделимы печаль от счастья радость от беды созвучья живы будем гордо мочь вынашивая глубину посева без суеты пристрастия и гнева нас минет скорбно глохнущая ночь завязка пришлая и ржавый гвоздь успеха сюжет и кульминацию пророчат ответно проникающее эхо звучит слышней а голос одиноче…
Половину дома поставили на капитальный ремонт. Жильцов выселили. Стекла выбили. Во дворе снесли два старых флигеля и два полуразрушенных кирпичных строения. Мусор вывезли. Огородили забором образовавшийся пустырь. И на этом, как сказала П. П., стройка столетия на четверть века ушла в начальный период. Пустырь мгновенно зарос одуванчиком, подорожником, крапивой двудомной и лопухом, и не одно поколение футболистов и предприимчивых хулиганов выросло бы на пустыре, если бы из квартиры напротив неожиданно не съехал спортивный болельщик. Он получил отдельную квартиру на юго-западе и усвистал. Накануне, отчаливая, поддавшись уговорам Марии, он условился с дворником и устроил хеппенинг – выкидыш мебели из окна. Школьники уговорили его перенести представление с утра на послеобеденное время и для убедительности собрали болельщику по двугривенному.
И вот в три часа дня пьяный болельщик выглянул из окна, увидел внизу, за ограждением, дворника и милиционера в новой серой форме, толпу зрителей и зычно крикнул несвоим голосом:
– Будь проклят и прощай, старый уклад жизни! Первым отделением – экспромт стульев!
Болельщик поторчал в окне минут пять, размышляя, что бы еще крикнуть, и, не вспомнив и не придумав, исчез. Стул полетел из окна врастопырку, упал, сковырнулся на бок и покатился под восторженный гул голосов. За первым стулом выпорхнул второй, затем третий, затем стол, табуретка, невесть откуда взявшаяся детская коляска с ободранным верхом, части дивана, затем вдохновенно грохнул шкаф, выбросив дверцы, затем кувырнулось эмалированное ведро, скользнули лыжи, нелепо вывалился старый велосипед, смешно дергая педалями, затем, по мере вхождения в раж, полетели тарелки, вилки, стаканы, и если бы его не остановили криками снизу, болельщик выкинулся бы сам, так ему это все понравилось.
