Он удивился, посмотрел на нее и положил трубку на место.
— Да. По крайней мере, мне бы хотелось этого — день рождения с подарками, перевязанными шелковыми лентами.
— И воздушные шарики?
— Воздушные шарики, и специальные шляпы, и поздравительные плакаты. Черт побери, почему бы и нет? А по-твоему, какая должна быть жизнь?
Бог мой, что я думаю о том, какая должна быть жизнь?
— Я думаю, что мне бы хотелось, чтобы жизнь была, как… как… секс пополудни…
Хотя он и не мог предугадать, что ответит она на его вопрос, ее ответ настолько поразил его, что невольно он перевел глаза на указатель времени, светящийся на видеомагнитофоне, который стоял перед кроватью. Без пятнадцати двенадцать. Потом он посмотрел на иллюминаторы, через которые в комнату проникал лунный, а не солнечный свет. Он сел на кровати и посмотрел в ее потемневшие янтарные глаза.
— Как это, секс пополудни? — повторил он. — Как это понять?
Она слабо улыбнулась:
— Знаешь, это как удивительный сюрприз… неожиданный и искренний. Ты занимаешься любовью и видишь в окно — весь мир купается в теплом, мягком, золотом сиянии, и… это так прекрасно, как если бы ты похитил золотые мгновения у жизни… — у вечности.
Ее глаза блестели, а он сидел неподвижно, захваченный ее словами.
— А дальше?
— И ты понимаешь… Глубоко в душе ты понимаешь, что испытываешь большее, чем просто сексуальное наслаждение, что это и есть любовь, в ее самом необыкновенном, возвышенном смысле. Это как будто ты занимаешься любовью на нежно-розовых шелковых простынях или на белой меховой шкуре. Это все равно что ходить по алому бархату, и пить искристое вино, и чувствовать, как оно взрывается у тебя в голове и льется прямо к тебе в душу; это значит слушать удивительную музыку, которую могут услышать только двое. Это значит вдыхать ароматы самых изысканных в мире духов — в комнате, полной цветов, и все время смеяться…
Она откинулась на пуховые подушки, темные волосы рассыпались по обнаженным атласным плечам, глаза полуприкрыты, она как будто была где-то далеко от него, погруженная в собственные видения.
— Да… — сказала она хрипловатым шепотом. — Вот какая должна быть жизнь. Как секс пополудни, удивительный подарок перед заходом солнца.
Он был зачарован. Она нарисовала перед ним картину, которую, доживи он до ста лет, никогда не сможет изгладить из своего воображения. Во рту у него пересохло, ему показалось, что ему трудно дышать. Он не мог ни о чем думать. Он знал только одно, что он должен овладеть ею снова, немедленно, сейчас же, но он также знал и то, что он хотел бы сделать это так, как она описала, — не мороженое и шоколадный торт, а поцелуи шампанского, любовь на шелковых простынях, в комнате, залитой золотым светом… Любовь, похищенная у вечности.
Он достал из шкафа ее меховое манто и бросил его на пол, подошел к иллюминаторам и закрыл их, чтобы не мешал лунный свет. Они оставались в полной темноте, пока он не включил по очереди все лампы, осветившие комнату ярким желтым светом.
— Вот… — Он поднял ее с кровати, бережно уложил на мех и опустился на колени рядом с ней. — Я превратил ночь в день, поменял свет луны на свет солнца…
— Ты это сделал, — прошептала она, глядя на его красивое бронзовое тело, сиявшее в золотом искусственном солнце, которое он только что создал, в его сияющие глаза. Она знала, что даже если солнечный свет не настоящий, все остальное было настоящее. Такое настоящее… такое совершенное… каким не будет никогда.
Она протянула ему руки, и он взял ее и овладел ею с грубостью, порожденной похотью. Но даже полностью поглощенный своей горячей страстью, он знал, что она родилась из любви — любви к этой красивой, экзотичной женщине. И еще он знал, что хотел этого так, как никогда ничего не желал…
Она смеялась, думая о том, как ей удалось обмануть вечность, украсть у нее намного больше, чем несколько золотых мгновений, но когда он спросил, почему она смеется — внезапно приревновав ее ко всему вокруг нее, что не включало его самого, — она сказала ему, что смеется просто от счастья. Он остался доволен этим ответом, потому что и сам чувствовал, как взрывается от счастья.
— Утром мы поженимся.
— Что? — Она перестала смеяться. — Что ты сказал?
— Ты слышала. Утром мы поженимся. Так поется в одной песне, ну, ты знаешь… — и он пропел несколько строк для нее, забыв о том, что его слух оставлял желать много лучшего.
— Поженимся! — Она уставилась на него, как будто он сошел с ума.
Зачем ему это надо? Почему он не хочет понять, что это всего лишь роман на пароходе, который и не рассчитан на то, чтобы продолжаться вечно? В отчаянии она жестом обвела рукой ярко освещенную каюту.
— Весь этот солнечный свет подействовал на твою голову. Разве ты не знаешь, что слишком много солнца тебе вредно?
Он рассмеялся:
— Я рос в Калифорнии, у меня с солнцем прекрасные отношения. Мы там знаем, как с ним обращаться.
— О-о-о! — Она безнадежно махнула на него рукой.
Он снова рассмеялся, думая, что все эти разговоры о солнце и ее притворный гнев всего лишь уловки, для того чтобы собраться с мыслями, — она просто была озадачена тем, как быстро развивались события.
Не то чтобы он винил ее в этом. Он и сам был немного растерян. Он никогда ни одной женщине не предлагал выйти за него замуж. И если в самом начале он был абсолютно уверен в успехе, то сейчас его одолевали сомнения. Тогда он надеялся, что их связь будет продолжаться. Они будут жить вместе. Но сейчас он понимал, что ничего, кроме брака, ему не подходит. Совместное проживание годилось или для тех, кто хотел проверить свои отношения, или для дураков, которые не хотели понять того, что, если вам встретилось то, что вы хотите, нужно хвататься за это двумя руками и забирать себе, пока кто-нибудь другой не опередит вас.
— Послушай, забудь эту чепуху про солнечный свет. Было красиво, волнующе, и если бы я мог выбирать, мне не нужно ничего другого. И я надеюсь, что для нас всегда будет секс пополудни. Я уверен, что так оно и будет. Но дело заключается в том, что я хочу быть с тобой в радости и горе, в темноте и на солнце. Разве ты не понимаешь этого?
Она слишком хорошо понимала это. Но он-то не понимал.
— Ах, не говори глупости! — воскликнула она.
— А я и не говорю. Вполне серьезно. Может, тебе будет легче понять, если я растолкую это тебе по пунктам? Андрианна де Арте, я люблю вас и сделаю все, что в моих силах, чтобы вы всегда смеялись от счастья, как смеялись только что. Я всегда буду дорожить вами. Теперь, когда вы знаете об этом, согласны ли вы стать моей? Но вам не следует тянуть с ответом. Я хочу, чтобы наш капитан завтра утром прежде всего зарегистрировал наш брак, и мне кажется, что его надо часа за два предупредить об этом. Иначе это будет выглядеть неприлично.
— А как же я? — спросила она с негодованием. — Ты меня предупредил хотя бы за два часа? Хотя нет, это ни к чему. Меня не нужно предупреждать заранее. Вся эта затея смехотворна, и я отвечаю тебе: нет! Понял? Н-Е-Т. Нет!
Он никак не мог понять, почему она себя так ведет, почему устраивает эту сцену, но он ни на секунду не сомневался, что она все это делает в шутку. Он не сомневался в том, что она влюблена в него так же, как и он в нее. Он так сильно это чувствовал, что не мог ошибаться.
— Ты хочешь, чтобы я еще за тобой поухаживал? Я понимаю, мы недавно знакомы, у меня не было возможности полгода страдать и околачиваться у твоего порога, но я обещаю тебе, что всю жизнь буду влюблен в тебя.
Он попытался ее обнять, но она уклонилась, лихорадочно соображая, что делать дальше.
Очевидно, она выбрала неверную тактику, не стоило изображать, что она рассержена. Куда может завести гнев? Нет, надо было все обратить в шутку — убедить его в том, что она считала, что он только дурачит ее… дать ему шанс взять свои слова обратно и спасти реноме.
— Не смешно, Вест, — игриво упрекнула она его. — Только вообрази, что я могу принять твои речи всерьез. Ты бы разбил мое бедное сердечко. Нет, не смешно и не слишком красиво. Даже нечестно, правда.
С упавшим сердцем она увидела, что он даже не улыбнулся. Наоборот, его глаза сузились, как будто он начинал медленно закипать, и спросил:
— Что с тобой случилось? Я влюблен в тебя и нутром чую, что ты тоже влюблена в меня. Так зачем мы играем в эту игру?
Она поняла, что надо найти способ выпутаться, не причинив ни себе, ни ему слишком сильной боли.
— Игра? — холодно переспросила она. — Вот не знала, что мы играем в игры. Я-то думала, что мы замечательно проводим время. Знаешь, развлекаемся? Наслаждаемся друг другом. И мы наслаждались, правда? И ничего плохого в этом нет, правильно?
Пора закрывать занавес, подумала она, и ком встал у нее в горле.
Ее меховое манто все еще валялось на полу, она подняла его и завернулась в него.
