Обнаружив себя в чёрном, глухом, беспросветном одиночестве, Магиандр долго-долго молился, с упованием и сокрушением сердца, молился так жарко, что лившиеся ручьями слёзы подсыхали по дороге, а на их солоноватые белые русла накатывали новые потоки, стягивая, пощипывая бесчувственные щёки.
На этот товар всегда запрос. Жемчуг гарнцами мерят. Не деньги нас наживали, а мы деньги нажили. От избытка и старец келью строит. Денежка - молитва, что острая бритва
Дача состояла из двух домов, трёх оранжерей, двух летних мангалов, банного комплекса с бассейном, курятника, фазанятника, страусятника, двух конюшен, десятка фонтанов, павлинятника, псарни, овчарни, свинарника, теннисного корта, каруселей с качелями, картинной галереи, леса, поля, террас и горизонта, терренкуров и детской площадки для картинга. Домики персонала были поодаль, примерно в двухстах метрах. Намечалось и гольф-поле, но возражали соседи, трогательно держась за свой старый сарай. Ну и ладно, не будет никакого гольфа.
Аня свободно перемещалась по родительской даче пешком и на электрокаре, а Кутузову хотелось попросить у девочки карту, компас и бинокль.
- А как ты получилась нормальной? После всего… - поинтересовался Кутузов, впервые в жизни завтракая в столовой с натуральным камином, дровами, шкурами, рогами. Самовар, серебро и дерево тоже были аутентичные.
Ночь он провёл в маленькой уютной спальне под крышей, выспался, отогрелся. Аскетичная обстановка комнаты, глубокая тишина, невесомый воздух, свежий свет, утром вежливо просунувший несколько презентационных лучей сквозь толстые синие
гардины с тонкой золотистой окантовкой, - всё утешало, примиряло и оживляло. Аня грамотно выбрала комнату истерзанному гостю.
- Я не после. Я - до. Сначала родили меня, на Алтае, потом жили в Москве, в
коммуналке, до приватизации жилья. Помню нашу громадину-коммуналку: в коридоре я училась кататься на велосипеде. Потом все мы работали над собой. Купили домик,
участок, и разрослось. И представь, абсолютно законно: каждая травинка, копейка, даже свинячья щетинка. Видел, как уморительно чешется рыженький хрячок? - Аня рассмеялась искренне, приятно, по-детски восторгаясь.
Полуторамесячную густоволосатую хрюшечку мужеска пола вчера демонстрировали профессору изо всех ракурсов, умягчая привыкание к условиям.
- Хрячок? Да, настоящее породистое свинство.
- Как хорошо! - восклицала Аня, подливая и подкладывая гостю. Прислугу она попросила не показываться.
- Почему же у тебя нет денег? - бесцеремонно спросил Кутузов, припомнив мучительную гонку по Москве с пустячной поисковой операцией. - Я сыну оставил всё, но и была-то мелочь. А у тебя совсем нет.
- У меня их… невозможно потратить за одну жизнь. Я ещё не достигла двадцати одного года, а все мои деньги живут за горизонтом, где возраст - непременное условие обладания наличностью.
- Разве?.. - усомнился Кутузов. - А если серьёзно?
- А если серьёзно, то у нас на даче коммунизм. Денег нет, проблем нет, потребности удовлетворены. Папа мечтал пожить при коммунизме. Живём. Ферштейн?
- Не очень. А как ты живёшь одна? У тебя что, везде по городу и миру няньки рассованы, и у них вечно кипит в котелке? Вдруг Аня заскочит на вкусненькое? - Кутузов по советской привычке похамливал богатству.
- У меня повар и карточка. Во всех магазинах и ресторанах я плачу картой. А где не принимают карты, туда не хожу я. Папа управляет моим счётом, не знаю как, чтобы я не могла просто снять наличные, а только на покупки, только через официальную кассу. Он ужасно законопослушный. Он всё время перед кем-то отчитывается, что у него белые деньги…
- Я думал, зелёные, - усмехнулся Кутузов.
- Зелёных у него сколько хочешь. Белые - в смысле чистые. Не чёрные. Твоя острота на троечку. Если бы он был сейчас в России, мы с тобой попросили бы у него для тебя, он дал бы, наверное.
- Бы. Наверное. А когда он вернётся в Россию? - улыбнулся Кутузов, машинально
регистрируя логические и стилистические провисания в её речи. Собственно, так он слушал всегда и всех.
- Понимаешь, есть ещё мама.
- Понимаю, - самоуверенно сказал Кутузов. - Мы пойдём смотреть мои сокровища?
- О, прости! - Девушка позвонила, посуда исчезла. - Пойдём в библиотеку.
- И такое тут есть? - простодушно удивился Кутузов.
- Слушай! - наконец взъярилась Аня. - Ты хоть разок спросил, чем в этой жизни занимаюсь лично я?
- Извини. Не спросил. А сейчас ещё можно?..
- Можно. Я переводчик экстра-класса. Устно и письменно. С четырёх языков на три. С Востока на Запад и обратно. У меня уже есть высшее образование. Вундеркинд. Работаю с четырнадцати лет. Индиго. Какие слова ты ещё знаешь? Мой мерсик -
именно мой! Я же тебе говорила. Показала его папе, когда уже купила, а до того я сама научилась водить, получила права, потом купила очень много часов индивидуальных тренировок. Очевидно, всё было для одной великой цели: научиться тормозить. И притормозить возле тебя.
- Извини. Сюжет… не вписывается в парадигму. Я привык видеть иных, студентов, они твои ровесники. Мой сын, кажется, тоже твой ровесник. Тебе сколько годиков?
- Двадцатый понёсся. Вскачь. Сам видишь.
- Ваське тоже. Так же. Слушай, ты удивительная! Но если у тебя были наличные, чтобы купить машину, почему сейчас нет? Ты всё папе отдаёшь?
- Точно. Ты тоже удивительный. У меня всё, вообще всё на карточках именно после покупки мерсика. Папа слегка струхнул, когда понял, с кем связался, и создал специально для меня, так сказать, карточную систему. А оттуда - только на
безналичные платежи. Я кажусь ему опрометчиво самостоятельной. Пошли, мыслитель. У меня сейчас вправду нет евро для твоего шантажиста.
- Хорошо, но странно, - заметил Кутузов, испытывая замешательство, любопытство и азарт.
Описание библиотеки мы пока отложим, поскольку в данном случае был бы уместен генеральный каталог.
В центре, на деревянном журнальном столике величиной с футбольное поле, высилась аккуратная пирамида из Библий, сложенная заботливыми руками местного библиотекаря.
Кутузов ахнул, застыл, схватил Аню за руку.
Вчера, получив имущество, привезённое на прицепе, пожилой библиограф перепугался, перекрестился, но взял себя в руки и всю ночь, постанывая от блаженства, разбирал сакраментальные богатства. Утром пришла великолепная волна чувства: полное оправдание любви. Можно, разумеется, любить и человека; библиограф допускал человека, довольно шаткую гипотезу, - но всегда чуял недостаточность самоигральных мотивов для столь предметной любви. Маловато. При человеке всегда надлежит поискать вокруг.
Дивной ночью призрачно, из подкорешковой пыли, касанием тугого ветра веков, от подмигивания нежной виньетки - в голове библиографа пробился туннельный ход к истине, руша пустую породу иллюзий, любовные страхи, открывая пути. В разломы
ворвался счастливый шквал озарений, и библиограф наконец презрел насмешки. Да, я
- книжный червь! И рад этому до безумия. Не стоит иронизировать.
Он обрёл ясность и понял себя, он прожил самую счастливую ночь, перебирая живые
книги. Они сами уложились в пирамиду классической четырёхгранной формы наподобие Великой.
Пережить сотворение Библиотеки, ослепительную простоту пламенного жеста: "Библио"
- "тека". Он достиг вершины.
Узрев чудо, Кутузов сначала ощутил судорогу дикой ревности к врагу, коснувшемуся его возлюбленных, но быстро воспрянул и бесстрашно принял шквал энергии,
разливанно лучившейся окрест от пирамиды. Она впитала полноту любви библиографа, и мир, и все слова, и все пирамиды Земли. Сердце профессора затрепетало, заколотилось, - необычные, лихорадящие ощущения.
- Превосходно сделано, - сумел сказать он.
Коллекция выглядела как никогда законченной. Произведение иного искусства.
- Рада, что тебе нравится.
- Я не привык видеть её такой… голой, - сказал он невпопад.
- Ну не могли же мы захватить с собой твою дубовую шкатулку! - рассмеялась Аня,
вспомнив, как орудовала топором, вскрывая упорную дверцу, а Кутузов сидел рядом, еле дыша, и старался не жмуриться. Зато когда открылось, он восстал и неведомо как переложил всё собрание в коробки. Ничего не напутал, ни пылинки не забыл. Словом, молодцы оба.
- Я не могу, когда нету дверцы, - вдруг заскулил коллекционер, возвращаясь в человеческое, простое, крохоборское.
Терпеливая хозяйка позвонила, указала, и через пять минут аккуратная ширма окружила столик с пирамидой прозрачным частоколом.
- Натянуть крышу и выбрать парадный вход. Прошу!
- О, вот там я и буду жить! - воскликнул Кутузов. - Пусть мою постель положат рядом с книгами, на столик.
Глазомер обещал свободное поселение у подножия сооружения ещё минимум пятерых.
