Коринна не хочет ничего слышать.
— Нет, нет и нет! — в сотый раз отвечает она.
Она решила, что я хочу реабилитировать осужденного без отбытия срока.
Коринна злится из-за Пьера. Мы видели его почти каждый вечер, пока были в летнем лагере. А после возвращения из Италии видим его еще чаще. Он приходил вчера, и позавчера, и позапозавчера, и позапозапозавчера, вот сколько! Ремонт давно закончен. Ящики выдвигаются как по маслу. Дверцы на новых петлях открываются и закрываются легко!
Пусть он проваливает восвояси и чтобы мы о нем больше не слышали! Таков вердикт, вынесенный нашим трибуналом. Обвиняемый и его адвокат нарушают закон.
— Он тебе ничего не сделал.
— Еще не хватало, чтоб сделал!
До чего же непримиримая у меня старшая сестра.
— Если маме хочется иметь дружка…
Ай-ай-ай… Язык мой — враг мой. У меня вырвалось слово, которого я с начала собрания старалась не произносить. Вот оно и сказано: у нашей мамы может завестись дружок. Это худшее, что может быть.
Глаза Коринны мечут молнии. Она не хотела ничего об этом знать, ни-че-го. Даже если все яснее ясного, не говорите ей. Сказать — значит признать. Озвучить противоестественное — сделать его реальным. Это из-за меня у Коринны пылают уши. Мама завела дружка — как она может быть такой злой? Вот в чем теперь вопрос вопросов. Наша жизнь переменится.
Коринна никак не придет в себя. Ей больно — так горят уши. Картинка, возникшая от моих слов, жжет ей язык, горло и сердце.
— Теперь все будет по-другому, — сдавленно выговаривает она наконец.
— Еще и лучше! — я хочу вышибить клин клином. — А то все одно и то же…
— Вот увидишь, он будет приходить чаще, чаще, а потом в один прекрасный день… возьмет и поселится здесь.
«То-то я буду рада, хоть у него и черные волосы!» — вертится у меня на языке.
Но я не могу в этом признаться из сострадания к ее ушам — им и так лихо. Я не могу распять мою старшую сестру — в одну руку ей уже вбила гвоздь наша мама. Только едва заметная улыбка меня выдает. И старшая сестра заметила эту малюсенькую улыбочку.
— А ты? Ты была бы рада, если бы мама вышла за него замуж?
Да, за кого угодно, — я была бы счастлива! Благословила бы первого встречного! Раскрыла бы ему объятия! Он или кто другой, какая разница! Пусть она выйдет замуж, и у нас будут родители — как у всех. На днях рождения мне больше не придется танцевать с ней медленные танцы. И оглядываться, не грустно ли ей часом. Это будет уже не по нашей вине. Это будет по его вине! Пусть он и отдувается. А мы — мы будем просто дети. И наше дело маленькое! Он наверняка водит машину. Нам больше не будут сигналить на дороге. За него нам не придется краснеть. И сосед будет смотреть на нас по-другому. И Кадер никогда больше меня не толкнет! И мне будет позволено «дурачиться»! Мужчины — они любят, когда дети дурачатся. Но я не хуже сестер знаю, что это невозможно. У нашей мамы никогда не будет мужа. Наша мама не из тех, у кого бывают мужья. В лучшем случае у нее заведется дружок да и тот сбежит, когда увидит приданое — трех дочек. Ничего этого я не говорю.
— А… Мне без разницы.
— Тебе без разницы?
У нее аж глаза выкатились от ужаса.
— А тебе?
Жоржетта опускает голову.
— А мне нет! Мне не без разницы! Я не хочу чтобы она выходила замуж!
Жоржетта вот-вот заплачет из солидарности со старшей сестрой.
— Пока он ей только дружок..
Это обещание: пока. Но он им не останется. Два голоса из трех «за». Подавляющее большинство. Решение принято и утверждено. Наша боевая единица пресечет это дело, как только представится возможность.
А возможность не замедлит представиться, кто бы сомневался. Мама ничего не сделает, не посоветовавшись с нами. Пресекать так пресекать. У нашей мамы не будет дружка. Она останется нашей разведенной мамой с тремя дочками от бывшего мужа-блондина.
Открывается входная дверь, слышны шаги двух человек. Конец собранию.
Я бегу к своей половине письменного стола, Жоржетта — к своей, Коринна — к себе за перегородку.
— Добрый вечер, девочки! — раздается в коридоре чересчур уж веселый мамин голос.
Никто и глазом не моргнул. Мама распахивает дверь в нашу комнату. Она улыбается слишком широко. Мы-то видим: она смущена.
— Как дела, девочки?
Слишком радостный голос, на слишком высоких нотах. Мы-то видим: ей неловко.
Уж если мама выказала свою слабость перед нашим батальоном, если брешь так широка, будьте уверены: глава боевой единицы устремится в нее как смерч. Проблема будет решена, не успев возникнуть.
— Хорошо, — отвечаю я наконец. Не молчать же до завтра.
Мама смеется. Такая довольная, что вся пошла морщинками. И рот растянулся от уха до уха. Чересчур широкая улыбка скомкала лицо.
— А где Коринна?
Она что, нарочно? «Еще мишень нарисуй, чтоб уж без промаха в десятку!» — вертится у меня на языке. Так она сама себе все испортит.
— Математику учит, — совершаю я отвлекающий маневр.
Мама хихикает, будто ей показывают шоу «Сегодня вечером в театре».
И все равно что-то маму не устраивает. А ведь мы как две капли воды похожи на гравюры мисс Петикоут. На примерных девочек с английских почтовых открыток. Непонятно. Мама ведет себя не так, как должна бы, а в точности наоборот.
Лучше закрой дверь, пока глава боевой единицы не проснулась! Мне так и хочется ее предупредить.
Никто и глазом не моргнул.
В маминой улыбке как бы просьба: «Давайте договоримся, девочки, что уж если война, то по правилам, и не нарушайте их».
Любое нарушение могло кончить все сразу. Хватило бы и пустяка! Ни одна из нас троих с места не двинулась.
Мама поняла: Коринна никогда не нагрубит в открытую.
«Нарушения» не будет.
— Пи… Пи… Пьер пришел. Вы… Вы… Вы поздороваетесь?
Я представляю, как больно старшей сестре. Это все равно что пощечина. Приспешница властей разжалована. Что-то власти слишком, на мой взгляд, быстро открестились от нашей командирши.
— Нет… Нет… Нет… Мы… Мы… Мы лучше скажем ему buona notte![13] И… И… И… арриведерчи, Пипи-Пипи-Пьер!
Мама прыскает со смеху, хотя должна бы рассердиться на меня.
— О-ля-ля, мой номер второй, я же говорила, что ты у меня девочка-наоборот!
Когда мама называет меня номером вторым, а не по имени, это не к добру. Это значит, она думает, что я замышляю очередную гадость. Если у меня и нет гадости на уме, так будет — долго ли умеючи. «Мой номер второй, моя девочка-наоборот, мой неудавшийся мальчик». Она объявляет масть. Теперь никто не удивится моим коленцам, сколько бы и какие бы я ни выкидывала. Ей благоразумнее было бы объявить: «Она у меня дурочка», а то ведь я могу такое придумать, что ей и не снилось!
«Ты не должна так себя вести. Ты даешь ей повод», — много раз говорила мне Коринна.
Знаю, но такая уж я.
Я встаю из-за письменного стола. Подхожу к брюнетистому французу. Встаю перед ним, смотрю ему прямо в глаза. Он слабо улыбается.
— Покажи-ка свои часы.
Он показывает.
— Дрянь часы… А давай на кулачки? Если я тебя побью, ты мне их отдашь.
Я бросаюсь на него.
Я пошла вразнос.
Под маминым умиленным взглядом мы с Пипи-Пьером затеваем боксерский поединок, перемещаясь из комнаты в коридор. Я бью кулаком: вот тебе! Он приподнимает меня. Э, я так не играю! Это не по правилам! Он и не думает драться. Он старается не сделать мне больно. Я бью все сильней. Раз он не принимает боя, я, считай, уже победила. Так ему и надо. Я размахиваюсь и бью прямо в лицо! Победа! Он выпустил меня, верзила. Он держится обеими руками за нос. Маме больше не до смеха, лицо у нее сердитое.
— Пьер, больно?
Он молчит. Мама с Пипи-Пьером идут в ванную.
— Я победила! — кричу я ему вслед.
Пусть не забудет отдать мне часы, хоть бы и дрянные. У мамы глаза лезут на лоб. Это уже не «Сегодня вечером в театре», это скорее «Разиня». В главной роли — ее номер второй.
Я смотрю на маму. Прикинуться глупенькой я тоже умею. «А что? Разве не это ты ему втолковывала только что?» — так и хочется мне напомнить.
Они скрылись за дверью. Брюнет не отдал мне часы, хоть и проиграл. Он ушел с мамой, она полечит ему нос.
Я возвращаюсь за стол. Коринна бесшумно встает.
— Ты расквасила ему нос? — спрашивает она шепотом.
Мне есть чем гордиться перед сестрами.
— Ага, — преспокойно отвечаю я.
Коринна наконец улыбается. Жоржетта зажимает руками рот, чтобы не прыснуть громко. Это было бы уже лишнее, после того как я задала трепку Пипи-Пьеру.
Я сделала маминого дружка посмешищем. Теперь он знает, с кем имеет дело.
— Он не отдал мне часы.
Жоржетта хохочет.
* * *
Из кухни раздается свист. Что-то непонятное творится с мамой. Она готовит ужин.
— Вместо того чтобы рисовать, ты бы лучше доделала уроки.
