— Не может быть. Не могут сюда приезжать приезжающие с Верха псевдобратцы — у нас с ними теплая война.
— А они все равно приезжают.
Я спорить не стал. Ну, заговаривается братец, ну и ладно… Что же это мы строили Великую Мечту для того, чтобы в ней делали покупки псевдобратцы?! Во заговаривается! А братец Принцесса продолжила:
— Прописку Великой Мечты имеют только Избранные, включая сюда оппозицию, и члены их семей…
— Что такое «семья», Принцесса?
— Группа людей… ну братцев, живущих вместе… А также многочисленные роботы, их обслуживающие. В нашем дворце, например, около сотни роботов. Моя мать говорит…
— Что такое «мать»?
— Пилатик, ты не знаешь? Мать — это женщина… это братец, несколько от тебя физиологически отличающийся, которая меня родила.
— Братец, которая тебя… что?
— Родила. Это как?
— А как, по-твоему, появляются дети?
— Маленькие братцы?
— Ну да, маленькие братцы.
Этот коварный вопрос в Нашем Доме обсуждать было не принято, считалось, что появление на свет маленьких братцев является одним из домовых таинств, правда, из разряда таких, о которых, согласно инструкции, все братцы имели ясное представление.
Я услышал, как в моем желудке загудело от напряжения мысли в извилинах кишок.
— Всем известно, хотя об этом и не говорят, — спокойно сказал я, — что иной раз братцам, несколько от меня физиологически отличающимся, через пупок в живот наши братцы мыслеводители из Кабинета Избранных надувают пепел покинувших этот Наш Общий Дом братцев, который не весь рассеивают по тому ярусу, где ушедший братец был последний раз прописан. Чтобы надутый в живот пепел мог оплодотвориться находящимися в нем мыслями Самого Братца Президента. Живот от этого начинает пухнуть маленьким братцем, которого через установленное Самим Братцем Президентом в специальном циркуляре «О набухании» время оттуда вырезают мыслеводимые Самим Братцем Президентом братцы кесари. Возродившись в новом братце, ушедший братец продолжает свое снисхождение вниз, причем именно с того самого яруса, которого достиг при прежней жизни, чем достигается полное равенство наших возможностей.
Я замолчал. Братец Принцесса сначала кашлянула, а потом спросила:
— Надувают и вырезают?
— Конечно, надувают, а как же иначе мог бы проникнуть в живот маленький братец? Конечно, вырезают, а как же еще маленький братец смог бы выйти из живота? Опять через пупок, что ли? Это все неопровержимые факты, точно установленные нашей мыслеводимой Самим Братцем Президентом самой научной во всем Нашем Общем Доме наукой.
— Иначе? Ну как… Вот если, например, мы сегодня трахнемся…
Я протестующе замотал короной.
— Это слово нехорошее!
— Трахнемся?
— Да. И я очень тебя прошу нехорошие слова при мне не произносить.
— Почему же оно нехорошее?
— Потому что оно плохое.
— Почему плохое?
— Потому что в приличном обществе его не принято употреблять.
— А в твоем приличном обществе принято заниматься тем, что это слово обозначает?
— Естественно. Хорошее это занятие? Еще бы!
— Почему же тогда хорошее и принятое в приличном обществе занятие нельзя называть обозначающим это занятие словом?
— Почему-почему… Да потому что оно нехорошее!
— Само слово?
— Да.
— Скажи, звук «т» хороший?
— Хороший.
— Звук «р» хороший?
— Хороший, «а»? Конечно.
— Звуки: «х», «н», «е», «м», «с», «я»?
— Вполне хорошие домовые звуки.
— Т-р-а-х-н-е-м-с-я.
— Я протестующе замотал короной.
Это слово плохое.
— Ну ладно, пусть будет так, пусть это слово плохое само по себе… Если эту ночь мы с тобой проведем вместе, занимаясь тем, что «еще бы!» и чем в приличном обществе заниматься принято, но только почему-то обозначено не принятым в этом обществе словом, то ровно через девять месяцев я рожу тебе ребенка, причем без всяких специальных циркуляров и указаний Самого Братца Президента!
— Без циркуляров и указаний вообще ничего не бывает, — вставил я.
— Рожу! Человека, а не братца! И никто мне его из живота вырезать не будет!
— Через пупок он тебе явится, что ли?!
— Не через пупок, а через кое-что еще, что также в твоем приличном обществе называть своим именем не принято!
— Это через что же?
— Да ну тебя, — махнула на меня рукой братец Принцесса, лицо которого вдруг сильно побелело.
А я не отступал. Я знал, что все эти бредовые бредни можно опровергнуть только здравой логикой.
— Пусть даже так, пусть даже ты его родишь, — ехидно заметил я. — В конце концов, как это будет называться — не столь уж и существенно. Но скажи, какая же тут связь между тем, что ты его родишь, и тем, что мы проведем эту ночь вместе? Да еще и без Самого Братца Президента? Я-то, без Самого Братца Президента, ко всему этому какое буду иметь отношение?
Братец Принцесса, явно загнанная моим умом в полный тупик, снова кашлянула.
— Помнишь, ты говорил, что я сынок… Пусть сынок, а не дочь. Что ты имел в виду, когда сказал, что я сынок?
— Как что? Только то, что Сам Братец Президент взял тебя из детского дома и усыновил.
— У меня начинает болеть голова, — вздохнула братец Принцесса. Я не могу больше с тобой спорить…
— Ага, вот так, знай наших, обрадовался я.
— Там, на девятом ярусе, когда ты… когда я… ты показался мне не таким, как все. В твоих глазах я увидела что-то такое… И вот…
Он замолчала.
Он замолчала, и мы как раз поравнялись с группой братцев двадцатизубочников, которые стояли перед входом в шикарнейшую забегаловку и о чем-то оживленно переговаривались. Чтобы вернуть ко мне внезапно утерянное расположение духа братца Принцессы, я решил пойти на отчаянный шаг: я решил не снимать перед ними корону, как братец Принцесса, впрочем, мне и приказала. Я сказал братцу Пилату III, что это роботы, хозяева, счастливчики, и проехал, не коснувшись короны даже пальцем, мимо…
— Эй, братцы! — послышался за моей тут же согнувшейся спиной грозный голос.
Я сошел с самодвижущейся дорожки. Сошла и братец Принцесса. От группы отделился и направился прямо к нам очень высокий и очень грозный братец двадцатизубочник с крайне грозными глазами.
— Почему не снимаешь корону перед по рангу?! — приблизившись, рявкнул он.
— Нечаянно… — пролепетал я.
— А ты, — он перевел крайне грозный взгляд на братца Принцессу, — почему ты вообще без Kopоны?! Да как ты осмелилась!… Что-то твое лицо мне знакомо, не тебя ли разыскивает Святая Экзекуция!
Мы тихо молчали.
— Как вы сюда проникли? Сюда, в нашу святую Великую Мечту?! Кто пропустил сюда эту шушеру? — Он повертел грозным взглядом в разные стороны. — С какого ты яруса? Ты! Тебя спрашиваю, антинашдомовская замарашка!
Братец с крайне грозными глазами придвинулся к нам вплотную.
— Вниз глаза! вниз! к полу! Не сметь на меня самого братца двадцатизубочника, смотреть! — кричал он братцу Принцессе, поскольку кричать эт| мне не имело ни малейшего смысла — я не то чтм смотрел в пол, я и сам уже вроде бы находился поя полом…
— Эй, ревизор!
Словно бы вынырнув оттуда, где я вроде бы был, рядом с нами возник пятнадцатизубый ревизор. Трепет, который меня колотил, стал колотить меня гораздо сильнее.
— Надеть корону! — кричал, разбрызгивая слюни, братец с крайне грозными глазами братцу Принцессе. — Сейчас же надеть корону! Не сметь ее никогда-никогда снимать! Служить! Служить самозабвенно!
Я уже было собрался служить самозабвенно вместо братца Принцессы, но тут братец ревизор спросил братца Принцессу:
— Как твоя кличка, братец?
И он наконец достала из сумочки и надела на голову корону.
— Принцесса.
Ревизор растерянно заморгал, его лицо сделалось пепельнее пепельного, что я сумел хорошо рассмотреть, так как надетая братцем Принцессой корона вмиг прекратила мой трепет и вытащила меня оттуда, где я до этого вроде бы был. А братец с прежде крайне грозными, но теперь крайне подобострастными глазами здорово уменьшился в росте, попятился было назад, однако тут же вытянулся в струнку и, сорвав с себя корону, подобострастно рявкнул:
— Чего изволите?
— Исчезни, — сказала братец Принцесса.
Братец с прежде крайне грозными, а теперь крайне подобострастными глазами, колыхнувшись, растаял в воздухе. Все братцы из стоявшей возле забегаловки компании обнажили головы. Ревизор провалился под пол…
Мы снова ступили на самодвижущуюся дорожку. Мне было очень весело. Вдруг я услышал рядом какие-то странные звуки… Посмотрел на братца Принцессу — он плакала.
— Ты чего? — удивился я.
— Стыдно… — сквозь слезы прошептала он.
— Стыдно? — удивился я. — Я не понимаю.
Он вытерла слезы. А когда он вытирала слезы, Он улыбнулась. Улыбнувшись и вытерев слезы, он сказала:
