таки за моим широким крестьянским лбом не укладывается, чего вы все так испугались? Идите пока и работайте с режиссером. Там посмотрим». – И выпроводили депутацию. Долго еще по театру ползло роптание: «Это же не Лорд, а какой-то биндюжник». Юрий следил со стороны, он не был занят.
Спектакль у Лорда вышел весьма приличный, все признали. А пьеса, надо сказать, была дрянь, один Лорд за нее и стоял, находил достоинства, зажигал массы. Сумел-таки зажечь. Только потом, когда уже отмечали премьеру, разоткровенничался за столом: «Пьеска-то, между нами, того… недостаточно персонифицирована…» – «Как вы сказали?» – не понял заслуженный артист Витимский. «Помет, – говорю, – пьеска-то, – грациозно уточнил Лорд. – Да к тому же птичий».
Так он и прижился в театре Лордом. Работать с ним даже понравилось большинству, привыкли. Лорд уже три спектакля у них поставил. Опять, значит, Хуттер пригласил…
– Эх, он же ж ее как любит, а она же ж! – Сзади, в шестом ряду, переживали.
Юрий позавидовал непосредственности. Как в ТЮЗе. «Ой, дяденька, не ходи за тот угол, там тебя хулиган стукнет!» В ТЮЗе – понятно. А здесь просто замедленное развитие. И жалко и завидно.
– У Клавдии точно вот так же, – жарко шептали сзади. – Она ему тоже вот так говорит… А он ей обратно…
Хорошо это или плохо: «У Клавдии так же…» Принято думать, что хорошо. Как в жизни. «В призьме бытовизьма», как сказал поэт. С одной стороны, конечно. Но с остальных трех? Не в храме искусства побывали, а просто заглянули еще в одну коммунальную квартиру. Все, как у нас. Торшер. Многотомник. Раковина на кухне и спусковой крючок в клозете. О, как гудит! На весь зал. Бытово. Хоть и опоздало по смелости лет на десять. Еще одна Клавдия. Еще один муж Вася. Только на сцене он не монтер почему-то, а химик, на кругозоре, впрочем, не отражается. Хотя иногда он смутно грезит формулами, они проплывают по заднику, загадочные, как надписи на марсианских заборах, проекция…
Первые картины Юрий смотрел вполглаза. Что там ни думай, а работать надо. И этот химик как раз его, Юрия, работа. И в пятой картине у него полный провал, он знает, и Хуттер знает. Чепуха – все знают, просто делают вид. Дырка – она далеко видна. Зрителю незаметно, но Юрию эта сцена отравляла весь спектакль. Поэтому даже сейчас, из зала, Юрий ждал и боялся пятой. Там от него героиня уходит, ему бы потерять голову, ослепнуть от горя, а хочется махнуть ей платочком: «Счастливо! пока!» Ему наплевать, что уходит. Наплевать – вот в чем загвоздка. А сцена-то узловая.
Пятая уже скоро.
Героиня была сегодня Ляля Шумецкая. Хуттер ее из Калуги переманил. Можно сказать – украл в разгаре сезона. Как увидел на сцене первый раз, сразу сказал: «Ого! Ты только послушай ее голос. Это же даже не человек. Это же поле. Васильки во ржи. Девятнадцатый век. Глубокая пахота». – И украл. Была в Ляле Шумецкой этакая голубая распахнутость ресниц, странная для горожанки. Но не настолько, Хуттер просто увлекся. На новом месте Ляля сначала гробанула две роли. Но Хут-тера это не охладило: «Грозу» надо на нее ставить – прогремим». – «Не вытянет, – усомнился Юрий. – Дубовата, хоть и воздушна». – «Глупость еще никогда не мешала актеру, – сказал Хуттер. – Был бы талант».
Он бы поставил. Уже даже начали. Но тут Ляля Шумецкая сама подкачала: вдруг заболела, потом в декрет ушла, родила дочку, опять болела. Только недавно снова появилась в театре. Видно, Ляля перележала по больницам, перескучала там, и теперь она сообщала всем радостно: «Что было! У меня же ножками вперед шла! А потом еще сразу грудница!» – и смотрела на всех счастливыми и встревоженными глазами. Юрию она тоже сообщила при встрече: «У меня грудница была». – «Правда? А у меня нет, – глупо пошутил Юрий. Тут же устыдился и сказал: – Теперь тебе – только держись. Туго придется». – «Боюсь, Юрка! – Ляля всплеснула руками. – Как первый раз выхожу на сцену. Поверишь, руки не слушаются. Ведь такой перерыв – прямо страшно!» – «Ничего, – сказал Юрий. – Ты быстро наработаешь. Зато девка есть». – «Еще бы! – вся засветилась Ляля. – Три восемьсот родилась».
Сегодня Ляля очень старалась. Но в форму она еще не вошла, нет, еще далеко до формы и до «Грозы». К тому же в этом спектакле у Ляли Шумецкой был ввод. Смешно чего-то требовать, если ввод. Это когда тебя вталкивают в готовый спектакль на замену. Почти без репетиций. И ты скачешь на сцене, как пятнистая гну по горящим лианам. Партнеры вокруг лопочут привычно и беспросветно – для тебя. Ты в спектакле чужой, и в горле у тебя стынет очередная реплика. И ты даже не знаешь, куда ее сунуть. Вдруг вроде подходящий просвет в лианах. Ты туда – бе! – реплику! Не попал. Не так. Не туда. Действие утекает куда-то мимо. Партнеры тебя презирают. Выхода нет.
Вот это ввод. Юрий по себе знал. Каждый это знает на собственной шкуре, без вводов в театре не проживешь. Так что можно было только сочувствовать Ляле Шумецкой.
Пошла пятая.
Решающий момент. В Юрии привычно напряглись мышцы, он завозился в кресле, Лидия удивленно оглянулась. Провальный момент. Он стоит спиной у окна. Она собирается его покидать.
– Больше ты мне ничего не хочешь сказать? – сказала на сцене Ляля Шумецкая, голос ее стлался и подползал к ногам Юрия. Юрий глухо стоял У окна, спиной к ней. – Я ухожу, – сказала она.
Перенесла чемоданчик к порогу. Поставила. Бросила сверху сумочку. Шарфик. Теперь плащ, с вешалки. Рванула, тоже бросила. Нет, плащ она наденет. Никак не попасть в рукава. Нет, она его наденет. Вот. Надела.
Он не хотел даже оглядываться. Незачем. Все-таки оглянулся.
Она пыталась застегнуть плащ. Белые пальцы ее неловко цеплялись за пуговицы. Срывались с них. Снова цеплялись. Беспомощно и слепо. Пуговицы – большие, светлые, странно-холодные – ломались под ее пальцами. Как лед. Пальцы слабели.
Юрию вдруг стало страшно. Он вдруг забыл, что там дальше по пьесе. Теперь он просто не знал, что там дальше. Он только видел – сейчас.
Юрий видел:
Она не уходила. Она… тонула.
«– Куда ты пойдешь?!» – крикнул Юрий, его рвануло через всю комнату от окна, ногой он оттолкнул от нее чемодан…
Юрий вздрогнул и дернулся в кресле. Пятый ряд. У самого бокового прохода. Впереди бордюр незнакомых начесов. Рядом прямые и дикие волосы по имени Лидия, Нет, к счастью, это крикнул Герман Морсков на сцене, сегодня его очередь.
Но тело ломило, будто его только что рвануло через всю комнату. И собственный крик медленно замирал в перепонках.
Наконец-то смена картин.
Больше смотреть нельзя. Сегодня – не нужно, только собьешь впечатление.
Юрий наклонился к Лидии.
– Простите, я совсем забыл…
Быстро поднялся, в темноте ощупью побежал по проходу, хорошо, хоть проход изучен, в «Бане» тут бегали. Выскочил в фойе. Успел. Вот тебе и Ляля Шумецкая. Какие же пуговицы у Наташи? Да, такие же. Белые, странно-холодные. Кромка льда. Надо, чтобы Наташа тонула. А не собиралась на дачу. К другому. Он тут еще ни про какую дачу не знает, вот главное. Он не знает. Она тонет. Тогда все ясно.
Юрий, почти на цыпочках, пересек фойе. Скрипучее, как изба. Глянул в темное зеркало. Бр-р! Глубоко. Мельком тронул себя за рамку. Висим. Вышел к лестнице.
На лестнице, прямо на ступеньках, сидела уборщица Аня Бутырова, пожилая, а все как-то «Аня». Лицо у нее было несчастное.
– В мужском туалете опять унитаз побили, – сообщила Аня несчастно.
– Психи. Чем они ухитряются?!
– Башкой, – убежденно сказала Аня. – Больше нечем. Бандиты, хулиганы! А еще называется – зритель!
– Не переживай. Заменят, раскошелятся.
– Заменить все можно, – горько сказала Аня Бутырова, – а зал никому не болит, вот чего. Сами и виноваты. Все кричат: ссена! ссена! А чего – ссена? На ссене всегда порядок, чисто, метёно. Зал, перво-наперво, надо глядеть. Зал да туалеты.
– А чего, правда, сцена? – сказал Юрий. Но уборщица Аня Бутырова не приняла шутки.
– Куда директор глядит? Бабы, вместо чем убираться, тоже на ссену смотрят. Спектакль им, тьфу. А портьеру порвали в четвертой ложе, зто как? А с люстры полгода не вытерто, пылища тучей летит, это кому? Унитаз побили, никому не болит…
– Шла бы и ты в зал, – сказал Юрий. – Там жена от мужа ушла, очень интересно, честное слово. Отдыхай и плюнь.
– Еще чего! Отдыхай! Выдумаешь! – задохнулась Аня от такого кощунства. – Да если б не Анька Бутырова, грязью бы заросли! Весь твой театр бы зарос!
– Кто же сомневается. Зарос бы.
– То-то, – сказала Аня и встала.
Это ее успокоило. Можно снова делом заняться. Аня Бутырова проводила Юрия к выходу и закрыла за ним.
Когда Юрий добрался домой, Наташа уже уютно Устроилась и читала. Как всегда, лежа. Свет падал на нее сбоку мягким крылом. Теперь актеров частенько набирают по принципу незаметности. Особенно, впрочем, в кино. Чтобы не выделялись. Как все. Человек массы, очень удобно для современных пьес. А Наташа сложена еще в старых добрых традициях. Под классическую Джульетту, Хуттер недаром ставил.
