— Простите меня, — прервала его баронесса, — но это философия стариков, лишившихся уже всей своей силы. Молодые, с кипящей кровью в жилах, много не размышляют, я полагаю, — они действуют! Что пользы в размышлениях! В лучшем случае они нужны для писания книг, годных лишь для старых дев и немощных мужчин, не способных к действию… Жалкий суррогат!.. Настоящая жизнь, полная кипения, не выносит размышлений. Здесь все решают натиск и крепость мышц!
— Это мировоззрение, — вмешался доктор Астель, — порождение нашего поколения. Почва, взрастившая его, узнается сразу. Это полное отрицание всякой культуры. Однако же, я полагаю, человек не животное. Именно размышления, в которых сударыня видит удел дряхлых и немощных, — именно они накладывают на человека печать, отличающую его от прочих тварей. Даже аэропланы, автомобили и все остальное, что составляет гордость нашего поколения, — основа всего этого все в тех же размышлениях!
— Хватит спорить! — встряла Лоти. — Нужно идти домой. Я устала.
Доктор Астель подозвал официанта и уплатил по счету. Была половина первого ночи, когда они вышли. Улица Херренгассе была пустынна, светлые пятна фонарей выделялись на фоне ночной темноты. Холодный резкий ветер бился в простенках домов, скрипел железными дверями складов в поисках выхода, как зверь, угодивший в западню. Косые заряды дождя то и дело хлестали по лицу, словно мокрой метлой. Парусами надувались подолы платьев у женщин. Свет мерцал в прозрачных коробках фонарей, плясал, порой угасал и занимался снова. Полицейские вдруг оказались закутанными в ярко-желтые дождевики, что как-то принизило их значимость. Сверкая мокрыми стенками, проносились одинокие авто. Огни рекламы вверху, красные, синие, фиолетовые, то загорались, то гасли, без всякого смысла.
Свежий ветер немного протрезвил затуманенные головы, вернув реальное восприятие происходящего. На трамвай в столь поздний час нечего было рассчитывать. Все поспешили распрощаться. Tea схватила Гордвайля за руку, как если бы он был ее собственностью, и бросила Лоти:
— Дорогая, вы ведь навестите меня в нашем доме! Со следующего четверга и далее, Кляйне-Штадтгутгассе — ну да вы знаете!.. Впрочем, мы наверняка еще увидимся до того в кафе. Если у вас будет свободное время, приходите на свадьбу, я буду рада… В следующий четверг, в три часа пополудни, на Зайтенштеттенгассе… Вы придете?!
Лоти не ответила.
Tea и Гордвайль отделились от всех и направились к Шоттентору.
На следующий день утром Гордвайль вошел к доктору Крейнделу. На этот раз ждать ему не пришлось. Доктор Крейндел встретил его с преувеличенной радостью, почти обнял его.
— Ну наконец-то, сударь мой! Я уже, можно сказать, ждал вас с нетерпением. Садитесь, господин Г-Гольдвайн!
— Гордвайль! — поправил Гордвайль.
— Э-э, прошу прощения, господин Г-Гордвайль. Необычная у вас фамилия, сударь мой. Редкая фамилия… Есть в ней созвучие и внутренний ритм: Горд-вайль… Даже какая-то мистика скрыта в ней… Не нужно ничего добавлять, никакого звания… Фамилия говорит сама за себя… Фамилия такого рода словно вексель, залог э-э… величия… Без всякой лести говорю. Лучше самого удачного псевдонима… Написали что-нибудь за последнее время, господин Гольдвайн… э-э, прошу прощения! Опять ошибся — господин Г-Горд-Гордвайль?
Гордвайль уже кипел от с трудом сдерживаемой ярости. Паяц и проходимец, подумал он. И ответил словно отрубил:
— Я ведь уже в прошлый раз сказал вам, что не пишу ничего! К тому же, я полагаю, это никак не относится к делу. Я пришел, сударь, по другому поводу…
— Конечно, конечно, сударь мой, — перебил доктор Крейндел и даже дружески хлопнул его по плечу. — Я знаю и хорошо помню, для чего вы пришли. Не волнуйтесь, господин Гольд-Гордвайль! Мы еще вернемся к этому, безусловно! Для этого у нас еще будет время, и предостаточно!.. Я, видите ли, предпочитаю практические проблемы решать быстро… это у меня в природе!.. Но совершенно иное — вопросы духовного свойства, это совсем другое дело! Тут, напротив, я люблю все обсудить досконально… Мы можем беседовать как настоящие друзья… Вы ведь, господин Гордвайль, понимаете мои чувства… Я знаю, хи-хи-хи, мы с вами оба люди по-настоящему образованные и умные… Нет-нет, не спорьте, сударь мой, это именно так: люди образованные и умные! Я настаиваю на этом! Это вернейшее определение нашей сущности и того общего, что есть в нас. Кроме того, мы ведь еще и ровесники. Вам, сударь мой, как мне кажется, двадцать восемь — двадцать девять лет, мне тридцать два — можно сказать, один и тот же возраст! Но главное — мы понимаем друг друга… Не каждый день нам встречаются люди, гм, одного с нами уровня… Не правда ли? Об этом уже сказал Шиллер золотые слова: «Как часто душа взыскует своей половины весь свой век и не находит…» Хи-хи-хи.
Неожиданно Гордвайлю показалось крайне странным, что он сидит здесь, в этом кабинете, и слушает вздорные речи этого человека с золотыми зубами и злобной ухмылкой. Лицо его было бледнее обычного, глаза сухо блестели. Он чувствовал болезненную пустоту в затылке, будто там образовалась полость, в которую задувает холодный ветер… Его трость с серебряным набалдашником была зажата между коленей, он бездумно теребил ее рукой. Почему-то вспомнилась вчерашняя ссора с двумя Теиными знакомыми, и давящее, неприятное чувство поднялось в нем. Видно, он и вправду был немного навеселе, если так получилось. Выставил себя посмешищем в ее глазах. Нет, прорезала его внезапная мысль, как если бы она была как-то связана со ссорой накануне, нет никакой надежды получить должность у этого человека! Он поднялся и сказал решительно:
— К сожалению, у меня нет времени. Я хотел бы знать, можно ли надеяться на должность у вас или мне обратиться в другое место.
— Ни в коем случае! — подскочил на месте книготорговец. — Надеяться! Само собой разумеется, что можно надеяться! Должность у вас в кармане, мой друг! Как я уже сказал, я ждал вас. Оклад — сто восемьдесят шиллингов в месяц. Сначала. Затем прибавка. Если это вам подходит, то вы мой служащий.
После недолгих переговоров сошлись на том, что Гордвайль выйдет на работу уже на следующий день, оклад в двести шиллингов, «только потому, что он, доктор Крейндел, не может отказаться от такого человека, столь близкого ему по духу и воспитанию» и т. п.
Гордвайль простился и вышел. В рассеянности он повернул к набережной. Шагал быстро, словно у него не было времени. И сразу же ощутил какое-то внутреннее неудобство, хотя у него еще оставался целый свободный день. В каком-то потаенном уголке души он был разочарован положительным исходом. Всплыла и затопила его тоска по прошедшим дням последних месяцев, дням, принадлежавшим ему полностью, когда он мог единолично наслаждаться каждым мгновением, без того, чтобы хоть частица его времени принадлежала кому-то другому. Сейчас дни эти казались ему прекрасными, совершенными и более желанными, чем любая сумма денег, несмотря на постоянную их нехватку, а также на мелочные заботы, заполнявшие эти дни. Теперь им настал конец. Теперь ему придется скакать в одной упряжке с этим паяцем и проходимцем по восемь часов кряду, день за днем, без изменений. Да, у жизни свои правила, которые не всегда можно приспособить к желаниям того или иного человека.
Был полдень. Город казался выморочным под лучами солнца, тот самый город, что еще утром был дочиста вымыт и свеж после обычного ночного ливня. Из магазинов и лавок начали вываливаться толпы, заполонившие вскоре тротуары и трамваи. Гордвайль не заметил, что уже несколько минут он идет обратно, по Ротентурмштрассе. Теперь он находился рядом с собором св. Стефана, часы на башне собора с глухим, густым звоном пробили один раз. Он достал свои часы и поставил их по часам собора: четверть первого. Э-э, Tea выйдет сейчас на обеденный перерыв, он может встретить ее невзначай. Правда, она почему-то не выносит непредвиденных встреч. Он поколебался немного, но все же ускорил шаги. Поравнявшись с Йоханнесгассе, он украдкой окинул ее взглядом, не останавливаясь ни на секунду. Сделал еще двадцать шагов, повернул назад и снова прошел мимо поворота на Йоханнесгассе, на этот раз даже не глядя в том направлении, затем вернулся снова и прошел там в третий раз. Остановившись неподалеку, он стал наблюдать беспорядочное движение толпы. Нет, Tea не показывалась. Вероятно, вышла на несколько минут раньше. Тогда Гордвайль направился к Рингу, идя неторопливо и время от времени оборачиваясь назад. Он решил неспешно пройтись до дома доктора Астеля, расположенного поблизости. Впрочем, особой надобности в этой прогулке не было. Проходя мимо магазина металлических изделий, он остановился посмотреть на бритвенные приборы, выставленные в витрине. Он испытывал слабость к бритвам, особенно к хорошим. Дома у него уже имелось три бритвы, но он еще не сказал себе «довольно». Как только появятся деньги, решил он, сразу куплю себе настоящую английскую бритву и приличный ремень для заточки. В то время Гордвайль имел обыкновение останавливаться у витрин подобных магазинов, подолгу выбирать, глядя снаружи и взвешивая, какую бритву лучше купить: с рукояткой из слоновой кости или с простой черной рукояткой за ту же цену, но ведь наверняка само лезвие у нее должно быть лучше; решение было трудным. Он бы с удовольствием приобрел все бритвы с приборами вместе, всё, что было выставлено и в этой, и в соседней витрине, если бы мог себе это позволить. Размышляя так, он вспомнил, что следовало бы отдать наточить одну из его затупившихся бритв, и в этот момент услышал позади знакомый голос. Повернул голову и неподалеку увидел Тею в сопровождении высокого мужчины. Гордвайль почувствовал укол в сердце, словно тонкой иглой. Но тут же опомнился и выругал себя: «Глупец! С ума я, что ли, сошел! Что она, не может и поговорить с человеком! Или это тоже постыдно, глупец!» Вместе с тем ему хотелось знать, кто ее спутник, нет, не из страсти шпионить, не дай Бог, в этом его нельзя обвинить, а просто из любопытства. Может быть, он, Гордвайль, тоже знаком с ним, любопытно взглянуть… Он вовсе не собирается прятаться, на худой конец их встречу можно будет выдать за случайную. Все это промелькнуло у него в голове с быстротой молнии, и он стал прокладывать себе дорогу в тесной толпе, на бегу чуть не сбил с ног какую-то старуху, разразившуюся вслед ему проклятьями, перешел улицу, не оглядываясь назад, и побежал по другой стороне, то и дело бросая взгляд на тротуар напротив, стараясь не потерять их из виду. Пробежав метров пятьдесят и оставив Тею со спутником далеко позади, он снова перешел улицу и направился им навстречу. Теперь он шел не спеша, как человек, гуляющий в свое удовольствие. Сердце его, однако, сильно билось, со лба сорвалось несколько капель пота — то ли из-за пробежки, то ли от волнения, а возможно, от того и другого вместе. Издали он разглядел спутника Теи. Мужчина в расцвете сил, прилично одет, с приятным выражением лица. Гордвайль не знал его. Гордвайль приветствовал Тею глубоким поклоном и хотел пройти дальше, но Tea задержала его:
