Наверное, я должен был разозлиться на нее, как когда-то на Олесю. Потому что вся эта «люююбооовь» – у них в голове, и ко мне она не имеет ровным счетом никакого отношения. Олеся изображала всепрощающую «люююбооовь», Кира несколько месяцев старательно разыгрывала бунтарку. Они просто хотят, чтобы у них «это было». И это – не любовь. Я знаю точно.
– Ты еще скажи, что стала наркоманкой, чтобы мне понравиться, – саркастически заметил я, обогнул стоящую передо мной Киру и пошел дальше.
На ходу оглянулся. Она смотрела на меня тоскливо и почти безразлично.
– Да иди ты… – крикнула она мне вслед. – Я сюда каждый день проходила. Узнавала все. Ждала. С ментом переспала, чтобы узнать, когда тебя выпустят.
Меня это разозлило. Я остановился, обернулся, увидел ее – такую грязную, тощую, мятую, словно побитую собаку.
– А я не просил меня ждать. Когда вы все уже поймете, что ваше чувство не дает вам на меня никаких прав?! Я был свободен от Олеси, и я свободен от тебя! Вы обе взяли от меня то, что хотели! И обе имели наглость утверждать, что я вам еще и что-то должен! Ну, ждала ты меня. И что мне теперь надо сделать? Поцеловать тебя? Предложить тебе руку и сердце? На коленях благодарить, что тебе хотелось со мной переспать? Меня же в ваших фантазиях, которые вы почему-то чувствами называете, просто нет! Нет меня! На меня самого вам плевать!
Кира дрожащими руками достала из кармана какой-то окурок, прикурила.
– Олеся – единственная женщина, которую я любил, – продолжал я. – Я ей верил, но даже она оказалась просто трагической актрисой, и все! Ей было проще выстроить целый мир из лжи и самооправданий, чем хотя бы посмотреть на меня! Хотя бы попытаться увидеть меня, услышать, почувствовать! Нет, ей хотелось только одного – взять и утащить меня в свой убогий маленький мирок, превратив в свою марионетку! И тебе, оказывается, хотелось того же самого! А сколько пафоса! Все эти разговоры о смерти, о мире! Убирайся вон! Слышишь – пошла вон! Лживая… Ненавижу.
Кира слушала, не глядя на меня. Потом подняла равнодушные глаза, сделала несколько шагов мне навстречу и вдруг ехидно улыбнулась:
– Ты думаешь, что ты свободен? Ты так этом уверен? Сам все решаешь?.. – Кира скорчила презрительную мину. – Да Олеся временная была от тебя, когда ты «решил» с ней расстаться. Даже я об этом знала!
У меня словно тисками сдавило горло – не вдохнуть, не выдохнуть.
– Ты решил! – продолжала глумиться надо мной Кира. – Да что ты вообще можешь решить?! Это тебе так кажется, что ты что-то решаешь! На самом деле – Олеся хотела тебя и получила! Хотела ребенка от тебя – и получила. И даже говорить тебе ничего не стала, спрашивать ничего не стала! Просто использовала как донора, и все, привет! Ты что, и в самом деле ничего не понял? Ей же почти тридцать! Прежний любовник был женат, промурыжил ее восемь лет и бросил! Завел себе молоденькую! – Кира выпустила колечко дыма и презрительно сощурилась. – А разводиться и не собирался. И тут ты. Может, она думала даже, что влюбилась в тебя, только оставаться с тобой на вечные времена уж точно не планировала! Повернулся ей мужик, чтобы ребенка заделать, она и воспользовалась! Он «решает»!.. Дурак.
Кира зашлась мелким истерическим смехом, больше похожим на клекот хищной птицы.
Я схватил ее за обе руки, которыми она театрально вертела перед моим носом, и заорал:
– Молчи!!! Слышишь ты?! Молчи!!! Ненавижу! Ненавижу тебя!!!
Мне казалось, я схожу с ума. Как она могла?! Как?! Вот так – взять, заиметь от меня ребенка и исчезнуть. А она исчезла. Самым натуральным образом – пропала в никуда, спряталась, скрылась – от меня и с моим ребенком. И мне до сих пор неизвестно, где они обосновались. Может быть, даже за границей. Кто знает?
Я ее разыскивал, ходил к ней домой, на работу. Все без толку. Мать Олеси меня чуть не убила, когда я появился на пороге. На прежней ее работе на меня посмотрели как на круглого придурка. Я пошел к Люде, но та дверей не отперла, а через дверь предупредила, что сдаст меня в милицию, если я не оставлю ее в покое.
Как она могла?! Я ведь ее любил… До сих пор не могу понять, насколько можно быть черствой, чтобы поступить так?!
В конце концов каким-то чудом, через наших общих школьных знакомых мне передали письмо Олеси с фотографией моего новорожденного сына.
Она писала, что по-прежнему меня любит. И дальше какой-то бред. Мол, из-за того что мы вместе не можем, а она не может жить, зная, что я рядом, она решила уехать. Просила прощения, умоляла не искать ее. Врала, конечно, – от начала и до конца. Красивое вранье. Все объяснила. Придумала какую-то муть…
«Ты – самое дорогое, что было у меня в жизни, – писала Олеся. – Наверное, тебе трудно было меня любить. Ведь я некрасивая и вообще не такая, какой бы тебе хотелось меня видеть. Я старалась измениться, но выходило только хуже. Правда, очень старалась. Видимо, не судьба, я сама виновата.
Я все время пыталась понять, как сделать так, чтобы тебе угодить. Мне не хотелось, чтобы ты страдал и мучился из-за меня. Мысль о том, что я заставляю тебя сердиться и переживать, приводила меня в ужас. Но, наверное, это со мной что-то не так. И, наверное, ты заслуживаешь лучшего. Прости меня.
У нас растет замечательный сын. Я назвала его Пашенькой. Он, мне кажется, очень похож на тебя. Хотя пока, конечно, об этом нельзя говорить. Но мне так кажется. И мне бы очень хотелось… Были небольшие трудности в родах, но все закончилось благополучно, и мы оба быстро пошли на поправку.
Я знаю, что ты будешь рассержен, получив это письмо. И долго думала, надо ли тебе написать. Но потом узнала, что тебе известно про ребенка, и не могла не написать».
Вот такое письмо. Она всегда хотела взять надо мной верх. Всегда. И ваг теперь ей это удалось. Она пишет: «ты – это самое дорогое, что было у меня в жизни», «я сама во всем виновата», «я не могу, чтобы ты страдал из-за меня» – а на деле она просто меня поимела, и все. Украла у меня моего ребенка!
– Вот что такое «жизнь без чуда», Данила. Вот! – кричал Павел. – Я абсолютно бессилен. Я ничего не могу сделать. Я ничего не могу изменить! Это абсолютный тупик. Абсолютный!
Его губы дрожали, в глазах стояли слезы.
Данила молчал. Опустил голову и молчал.
– Знаешь… – сказал он через какое-то время. – Ты меня вызвал, чтобы я мир защищал. Что-то вроде судебного процесса – ты обвинитель, я защитник. А я не хочу мир защищать…
– Не хочешь?! Понял наконец! – вскрикнул Павел.
– Нет, не то… – замотал головой Данила. – Не то…
– Что не то? – Павел дрогнул и слегка отпрянул назад.
– Я людей буду защищать, – тихо, но с абсолютной уверенностью в голосе ответил Данила. – Людей. Какими бы они ни были, что бы они ни сделали.
– Ты хочешь оправдать… ее поступок?!.
Павел запнулся на слове «ее». Хотел назвать Олесю по имени, а не выговорил.
– Нет, не ее, – ответил Данила, и по тону его голоса стало понятно, что Олеся и не нуждается в его оправданиях. – Тебя.
Павел какое-то время удивленно смотрел на Данилу, хлопал глазами и вдруг начал хохотать. Надрывно, дико, зло, страшно.
И когда я понял, что был прав от начала и до конца – и про мир этот, и про чудеса ваши, и про любовь, и про… Олесю, – я набрал правильный номер телефона.
– Алло? – ответила девушка.
– Здравствуйте, меня зовут Павел, мне дали этот номер…
– Подождите.
В трубке что-то щелкнуло.
– Алло, – теперь со мной говорил мужчина.
Голос был с акцентом, но я точно не понял, с каким именно.
– Меня зовут Павел, – повторил я. – Этот номер дал мне Рустам.
В ответ молчание. Потом тяжелый вздох.
– А-а… Павел… – мужчина сказал это так, будто я его старый знакомый, о котором он давно не слышал и слышать не особенно-то хотел. – Приходи… Поговорим…
– Куда? – спросил я, сжимая трубку в руке так, что пальцы побелели.
– На вокзал приходи… В четыре.
Он уточнил название вокзала.
– Где мне вас ждать?
– Гуляй, – последовал странный совет. – Я сам к тебе подойду.
Связь оборвалась.
Около четырех я вошел в огромный вестибюль вокзала. Посреди стоял нелепый памятник. Гигантская голова. По периметру – бесчисленные торговые лотки и закусочные. Я дважды обошел вестибюль. Остановился купить сигарет. Получив пачку и сдачу, обернулся и наткнулся на парня в темной спортивной ветровке.
– Иди за мной, – тихо сказал он. – Держись сзади, в паре метров.
Я пошел.
Мы оказались на улице. Парень свернул в переулок. Подошел к машине – желтая «Волга», такси. Сел на водительское место, я открыл заднюю дверь и тоже забрался в салон.
Парень посмотрел на меня через зеркало заднего вида и сказал:
– Ну что? Прокатимся? Я кивнул.
Мы ехали молча. Центр остался позади. Машина въехала в промзону. Остановилась перед огромными бордово-ржавыми воротами.
Парень вытащил телефон, набрал номер, но ничего не сказал.
