Однажды на «форде» я мчал сквозь пыль… Глядь, Мэйбеллин гонит в «куп де виль»…[41]
Простите?
Чак Берри…
Я с ним как-то играл, сказал Купер, узнав происхождение строчек.
Он вас обчистил?
Нет. Куп выдержал деликатную паузу. Я его разделал. В картах он не шибко волочет.
Кого еще?
Из знаменитостей?
Она кивнула.
Вроде больше никого.
Другие шишки, подобные автору и исполнителю «Мэйбеллин», в игорных залах не встречались. Не помнится, чтобы он скидывал пару тузов Альфреду Бренделю.[42]
Разговор увядал; нащупать тему, позволявшую вырваться на словесный простор, не удавалось. О своих отношениях с сотрапезником она умолчала, хотя вскользь бросила, что тот держит скобяную лавку. Она читает научные книга, но с университетом покончено… Много путешествует… Ее отец бывший военный, но сейчас они не видятся… «Мне стейк», — сказала она официантке. И бокал вина? Она покачала головой. Купер уже отметил, что она не пьет. Обмен репликами продолжался до половины десятого, когда Куп объявил, что ему пора уходить.
Хм.
В «Гваделупских дюнах» игра с какими-то археологами.
Хм.
Он воспринимал ее отчетливее, когда она сидела за столиком наискосок. Теперь же приходилось поддерживать разговор и обдумывать ответы. Когда так близко, между ними возникало много иного.
Еще увидимся?
По понедельникам и пятницам. Он встал, чтобы расплатиться, она осталась сидеть.
Бриджит, бросила она ему вслед.
Он кивнул:
Пока, Бриджит.
Не будь Бриджит наркоманкой (а может, и барыгой), не будь ее жизнь связана со множеством других жизней — если б в их первом разговоре Купер всего этого не почуял, он бы, наверное, уклонился от следующей встречи в ближайшую пятницу и не пошел к ней на квартиру. Равно как в прошлом веке не подал бы умышленно оброненную перчатку прогуливающейся даме. Догадки позволяли чувствовать себя в безопасности. Если сквозь водяную трубку она сосет молочно-белый дым или втыкает в вену иглу, находя в том больше радости, чем в любви, — значит, он ей не важен. Он останется штрихом в ее неделе, только и всего. Через пару месяцев она его даже не вспомнит. Чутье опытного игрока подсказывало: она не таит в себе угрозы.
Они пришли в ее квартиру. В большой кухне, удивившей своими размерами, Бриджит стала готовить дозу. Она уселась на ковер, ее клетчатая юбка задралась на бедра. В голове Купера беспрестанно крутилась мысль: она выглядит вполне здоровой. Словно здоровье не могло быть частью такой жизни. На предложение угоститься он покачал головой, но со стороны Бриджит, воспитанной по армейскому уставу, это было лишь данью вежливости — так соседу предлагают солонку, прежде чем самому ею воспользоваться; девица уже изголодалась, гость для нее не существовал. Потом взгляд ее замер на далеком дереве, она перенеслась в иной мир. Ее безмерное блаженство казалось чем-то недосягаемо прекрасным, чего Куперу никогда не изведать, сколько бы ни загреб с карточного стола. Бриджит сидела на полу, привалившись к камину. Наконец взгляд ее вернулся в комнату.
— Возьми мою руку, — тихо сказала она, не называя его по имени.
Подогнув колени, она опрокинулась навзничь и прижала его голову к своей груди под белой блузкой, затем подтолкнула ее вниз, к животу. Она отпихивала его и тотчас притягивала к себе, словно некое бревно, от которого хотела избавиться, но потом за него же цеплялась. Такого напора он не ожидал. Думал, будет томное обольщение. Расхристанная, она взгромоздилась на него верхом и шепнула «Купер», словно наконец-то отыскала ему имя, которое вскинула, как выхваченный из озера меч,[43] и собралась вдохнуть свою жизненную силу в него, бессильно распростертого меж ее золотистых ног.
Она позволяла отбарать ее, лишь когда достигала пика в своем сумеречном кайфе и возвращалась обратно. Два-три раза в неделю, почти всегда днем, в ее квартире, пронизанной солнечными лучами с пляшущими пылинками. Иногда он держал ее, пока она блевала в раковину, сотрясаясь в ознобе. В три-четыре ночи вернувшись в гостиницу, порой он видел, что она спит в кожаном кресле. Обычно она оставляла портье записку, в каком углу ее искать, ибо в путанице холла с разнообразием ниш, где играли и разгадывали кроссворды, музицировали на рояле и обозревали исторические фото, было легко затеряться. Он вздергивал ее на ноги. Видя его усталость, она предлагала ему таблетку, но он всегда отказывался.
Если же Купер чувствовал, что нынче не уснет, они садились в его машину, заливали полный бак «Тексако» и катили чуть ли не до Невады, оставляя на шоссе капли музыки «Клэш»,[44] лившейся из открытых окон. Бриджит включала лампочку салона, и тогда их авто походило на световой пузырь, скользивший сквозь рощи. Развернув продолговатый пакетик, она смешивала в мисочке кокаин с каустической содой и добавляла в эту молочно-белую смесь эфир. Потом выключала лампочку, ибо руки сами помнили, что дальше делать. В подсветке приборной доски угадывался ее контур: она выуживала кристаллы из миски, заталкивала их в трубку, сипевшую при каждой затяжке, и, оглушенная кувалдой эйфории, приваливалась к открытому окну.
Темнота в машине сближала. Они проскакивали городки — Дункан, Эрика, — и казалось, будто машину направляет взвинченная дурью Бриджит: босые ноги заброшены на приборную доску, словно указывают дорогу, голова на оконной рамке, подрагивающей в такт басам. Потом они останавливались, из открытой дверцы в пустынную ночь лилась музыка; Бриджит вставала раком, грудью навалившись на разогретый капот «крайслера». Потная, она выскальзывала из хватки Купера, но даже в любовном угаре он старался не задеть ее исколотые руки.
Промелькнул месяц с женщиной, к которой его привлекла ее кажущаяся загадочная необузданность, с той, что в ресторан приходила с учебником химии. «Волосы ее были так золотисты, а вино было так красно…»[45] Поначалу он думал, что она запомнится образом из песни. Она спала рядом, но он не мог проникнуть в ее юношеские тайны и чувства, усиленные дурью, что неизменно посылала свой привет. Ее мир существовал только здесь и сейчас. Не было ни одной истории из ее прошлой жизни, о которой он мог бы порасспросить. Когда потоки и стремнины уносили ее ввысь, она сбивчиво и невнятно бормотала лишь о том, на что способны дурь и желание. Иногда, проснувшись на рассвете, он видел, что она сидит на ковре, сгорбившись над неверным голубым пламенем. Однажды он открыл глаза и увидел над собой ее внимательное лицо, пугающе напомнившее лицо Анны. Он не понимал, кто она: линза, сквозь которую прошлое обретает резкость, или мгла, его скрывающая?
— Обожаю пение. В машине отец всегда напевал, когда вез меня маленькую.
Бриджит выглянула из-за его плеча. Будто дверка приотворилась. Она к чему-то его подпустила. Он не видел ее глаз, но понял — это личное. Над задним сиденьем, где она устроилась точно одинокий ребенок, поплыла отцовская мелодия. Купер не сводил взгляда с ее задумчивого лица. Прядь перечеркнула щеку, светлая тень за вырезом блузки. Он впитывал эти детали, словно запасаясь перед будущей жаждой. Она тихо говорила об окружавших ее мелочах. Перебирала их наряду с жаргонными словечками наркоманов — «попугай», «петух», «козюлина», — но важно было то, что внутри этого маленького свода звучит ее милый умиротворенный голос.
Иногда на весь вечер она уезжала с музыкантами. Возвращалась под утро, почти одновременно с Купером.
— Почему ты не съездишь со мной? — спрашивала она. — Пение — моя радость.
Привыкший быть с ней наедине, он колебался. Ее общение с другими лишит его того, что он знал и хотел. В любви она была охоча и усердна даже после того, как ширнется и распустит на руке жгут. Он уже видел, какая она разная, даже в своих привычках. Бывало, она выходила с ним на пробежки и не уступала ему в выносливости, а потом, вернувшись домой, раскрывала сумочку с пипетками, каустической содой и пластинками, напоминавшими контактные линзы, и терпеливо дожидалась образования кристаллов. Или же ночь напролет читала. На предложение поехать вместе с ней он лишь покрутил рукой — мол, не стоит, — полагая безмолвный отказ более вежливым. В ответ она скорчила рожицу, скорее унылую, нежели обиженную. Диалог состоял из жеста и мимики. Она вышла из комнаты; когда он заглянул к ней в спальню, она стояла у окна и смотрела на машины, медленно ползшие по въездам на Санта-Мария-бульвар. Через полчаса за ней приехали друзья. Возвращалась она всегда веселая.
В следующий раз Купер поехал вместе с Бриджит и ее приятелями. Накануне он известил партнеров, что играть не будет; когда приехали музыканты, он вместе с Бриджит сошел вниз. Она ждала, что сейчас он распрощается.
