Затем Флауэрс присылает сообщение о том, что Прайвит-Клэмп снова хочет видеть Прана. К отчаянию заговорщиков, майор отказывается прийти в Китайскую комнату. Вместо этого он просит, чтобы мальчика доставили к нему в британскую резиденцию. Территория резиденции охраняется. На составление плана нет времени. Хваджа-сара неохотно упаковывает Прана в один из автомобилей наваба и шипит, чтобы тот делал все, что ему скажет майор, а по результатам отчитался. На этот раз фотографий не будет.
Резиденция находится в некотором отдалении от городских стен Фатехпура. Как подобает старшему представителю королевской власти, майор Прайвит-Клэмп живет достойно. Его просторный двухэтажный особняк в тюдорском стиле расположился на нескольких акрах земли, добросовестно лелеемых отрядами садовников и засаженных английскими цветами. Где-то в глубинах сада бродит миссис Прайвит-Клэмп. Еще где-то скрыт ряд кабинетов, периодически используемых секретарями и младшими государственными служащими. В одном из них, в который не может заглянуть жена, майор Прайвит-Клэмп организовал встречу со своим юным посетителем.
Прана высаживают на благоразумном расстоянии от задних ворот, и хиджра ведет его к боковому входу. Майор отзывается на стук хриплым голосом. Он возвышается за столом в своем замечательном мундире, пуговицы которого сейчас расстегнуты. На его голове надета мятая корона из зеленой гофрированной бумаги — воспоминание о религиозном празднике, который отмечали сегодня британцы. Майор потеет, и дешевая краска начинает стекать с короны, пачкая ему лоб. Перед ним — стакан и полупустая бутылка отечественного виски «Хайлэнд Пэддок», произведенного в Калькутте знаменитой фирмой братьев Банерджи.
— Содовая закончилась, — комментирует майор, когда за Праном закрывается дверь.
Пран гадает, не значит ли это, что он должен принести содовой. Он вопросительно смотрит на дверь. Майор трясет головой:
— Нет-нет. Я и так уже чертовски пьян.
Пран продолжает стоять. Странно… он охвачен смущением.
— Я неплохой человек, знаешь ли, — говорит майор, вытирая свой луковичный нос тыльной стороной ладони. — Я не какой-нибудь там дегенерат.
Затем он взрывается, стуча кулаком по столу:
— О боги, боги! Как я должен с тобой беседовать? Ты посмотри, в какой маскарадный костюм они тебя засунули! Ты должен быть парнем, а не девчонкой, черт возьми!
Похоже, он пытается собраться с мыслями.
— В тебе есть английская кровь. Точно говорю. Где… нет-нет, я передумал — я ничего не хочу знать.
Он наливает себе большую порцию виски.
— Счастливого Рождества, — говорит он. И снова, как бы проверяя слова: — Счастливого Рождества.
На некоторое время он замолкает, затем, к удивлению Прана, говорит:
— У меня для тебя есть подарок.
Возле окна, на потрепанном плетеном стуле, лежит большой сверток в коричневой бумаге. Майор нетерпеливым жестом приказывает Прану открыть его. Внутри обнаруживается набор английской одежды: короткие штаны, белая рубашка из хлопковой ткани, шерстяные чулки до колен с подвязками, чтобы удерживать их наверху. Там же лежат галстук и берет, оба довольно старые, украшенные одинаковым узором из голубых и винно-красных полосок.
— Теперь, по крайней мере, ты не будешь выглядеть как циркач. Ну, чего ты ждешь? Надевай.
Несколькими минутами позже Пран одет как английский школьник, только без ботинок. Голые доски пола шершавы под ногами. Одежда пришлась впору, хотя воротник туговат.
— Хорошо, — бросает майор, его глаза блестят. — Очень хорошо. У нас больше не будет этих языческих одеяний. Это были мои цвета, понимаешь. Цвета школы. Нужно было играть, по крайней мере, в одной ведущей спортивной команде, чтобы получить такой галстук. — Он ждет, пока эти слова осяду!’. — Я играл в четырех.
Пран кивает, чтобы показать, что впечатлен.
— Хорошие были деньки, — продолжает майор. — Волнующие. Мир вдохновлял нас. Стань прямо.
Пран встает, гадая, к чему это все ведет. Прайвит-Клэмп наливает себе еще одну порцию, вдвое большую, чем в прошлый раз. Его рука дрожит. Виски расплескивается на изрезанный сафьян стола.
— В тебе есть белая кровь, — говорит майор, делая взмах стаканом в сторону Прана. — И немало, если судить по твоей внешности. Если тебя подучить, ты, может, и поймешь. Дело в том, мальчик, что нужно научиться слушать голос твоей крови. Она зовет тебя через всю черноту и велит тебе окрепнуть в решимости. Если ты прислушаешься к тому, что в тебе говорит белое, ты не ошибешься.
Майора осеняет идея. Ругаясь и бормоча, он начинает искать что-то на столе, затем тяжело поднимается и направляется к полке с книгами. Опершись о стену, он находит то, что искал: тонкий голубой томик. Он бросает его Прану:
— Читай. Страница сто двадцать шесть.
С глубоким выдохом он возвращается в свое кресло. Книга оказывается сборником стихов, потрепанным и испачканным чернилами. Он выглядит как школьный текст. Он пришел сюда из того же слоя жизни майора, что и галстук с беретом. Пран раскрывает книгу на указанной странице и начинает читать вслух:
Горела палуба под ним…[67]
Майор Прайвит-Клэмп фыркает от негодования:
— Это еще что такое! Следи за собой, парень! Давай-ка еще раз. И помни: ты читаешь по-английски…
Пран делает глубокий вдох:
Горела палуба под ним.
Один средь мертвых тел
Стоял мальчишка…
— Нет. Нет. Стой прямо, мой мальчик. И читай всю эту чертовщину так, как если бы ты верил всему этому. Что я и пытаюсь тебе растолковать. Ты должен внимательно слушать меня! Вслушивайся, что говорит тебе кровь! Читай. И стой прямо.
Пран стоит прямо и читает:
Горела палуба под ним.
Один средь мертвых тел
Стоял мальчишка. Вокруг него
Весь мир окутал дым.
Майор подпрыгивает в кресле:
— Милостивый боже! Этот недоумок не чувствует разницы между «вкруг» и «вокруг»! Нет! Так не пойдет, мой милый. Все сначала!
Весь первый урок не прекращаются крики: «Все сначала!»
Пран начинает все сначала. Майор начинает на него кричать. Пран останавливается.
— Все сначала! Каша у тебя во рту, что ли? Вперед!
Майор Прайвит-Клэмп ведет тяжелый бой за английский язык. Так продолжается, пока майор не достигает кульминации. «Ату!» — кричит он и тискает себя под столом, постанывая и подпрыгивая на вращающемся стуле. К тому времени как Пран добирается до последней строфы, майор откидывается на спинку стула, на его лице в зеленых подтеках появляется отрешенное выражение.
— Можешь идти, — каркает он. — Хорошая работа, мой мальчик. Продолжай в том же духе.
— Поэзия? — рявкает диван. — Что ты имеешь в виду под поэзией?
Пран начинает «Уже корабль…». Кулак дивана опускается на столешницу. За ним в темноте зловеще мерцают зеркала.
— Это твоя вина, — рычит он на Фотографа. — Тебе дали простое задание.
— Почему это — моя? Во всем виноват мальчишка. Он плохо старается в постели. Что там с его фокусами в Агре? Хозяин борделя учит их делать кое-что… По крайней мере, мне говорили, что их там учат. Может быть, он попытается сделать что-нибудь в этом роде?
— А мы не можем заменить его, использовать какого-нибудь другого мальчишку? Я уверен, что этот не отвечает нашим требованиям.
Флауэрс подпирает голову руками:
— Он говорит, что этот ему нравится.
— Что ж он к нему тогда не притронулся?
— Откуда мне знать? Он мне ничего не рассказывает. Все, что я знаю, — это что он хочет, чтобы мальчик приходил раз в неделю. На самом деле старый лицемер набрался хладнокровия, чтобы сказать мне, что заинтересован в развитии умственных способностей этого мальчишки.
— Умственных способностей?
— Он так сказал. Он что-то подозревает. Вчера он назвал меня дегенератом — перед всеми остальными! После этого, боюсь, моя карьера может быть разбита вдребезги.
Похоже, ни у кого нет времени на Флауэрса или его карьеру.
Хваджа-сара подходит к вопросу с практической стороны:
— По крайней мере, можно разработать план того, как установить фотокамеру в его кабинете.
— Может, написать письмо? — нервно спрашивает Фотограф. — Думаете, не сработает?
— Нам нужна фотография, — говорит Диван. — Это единственное, чему верят эти ангрези.
Так или иначе, Пран начинает посещать майора Прайвит-Клэмпа каждую неделю. Он надевает школьную форму, декламирует стихи и смотрит, как тот трясется под столом. Пран «раздувает», и «звенит», и получает приказ продолжать в том же духе. Постепенно его английское произношение улучшается, и он выучивает волнующие отрывки из викторианских поэтов — о воинской доблести и священном долге держать клятву. Поэзия сбивает его с толку жесткостью, возвышенным насилием и ритмами езды верхом, но он смутно догадывается, что стихи каким-то образом связаны со значимостью Прайвит-Клэмпа и значимостью англичан в целом, так что с удвоенным усердием он уделяет внимание поэзии, надеясь раскрыть ее тайну.
