На антресолях у Иволгиных никаких сокровищ не хранилось, но Марков не мог отказать себе в удовольствии перебрать ящик, куда хозяева сложили старые книги, выбросить которые было жалко, а держать на полке ни к чему. Вот учебник английской грамматики с рисунками Бидструпа, какие-то руководства по садоводству… Еще одна книжка в серой обложке называлась «Гость из бездны» и принадлежала перу некоего Мартынова. Не глядя в выходные данные, Марков мог сказать, что издана она в шестидесятые – видно по оформлению. Он пролистал страницы, читая по диагонали. В книге рассказывалось о хорошем советском гражданине, который скончался после войны за границей и его переправили на родину в цинковом гробу. Гроб попал в пожар, половинки сварились, а в далеком будущем гроб нашли и открыли. Герой, как оказалось, за эти годы хорошо мумифицировался; медицина будущего сумела его воскресить, и весь роман он путешествовал по родной планете, ставшей единым Советским Союзом, поражаясь размаху научно-технического прогресса. Книжка была правильной, как и ее герой, и потому – скучной. Но тоску своего правильного героя автору удалось передать, несмотря на наивный антураж. Книжка наталкивала Кирилла на мысли, которые вряд ли приходили в голову ее автору. В последнее время Маркову часто казалось, будто здесь он такой же гость из бездны, а дом его там, в Британии, где сейчас бродит Невский.
– Ты лучше вот это почитай! – Вернувшийся с прогулки Домовой принес целый ворох газет. – Стоило мне назвать киоскерше твое имя, как вокруг мгновенно собралась толпа. «Проведите, проведите меня к нему, я хочу видеть этого человека!» – вот, что они кричали!
Домовой, разумеется, преувеличивал, но скудная советская пресса действительно отреагировала на спектакль.
«Оригинальная трактовка великой пьесы может вызвать недоумение у поклонников классической интерпретации. Однако нужно отдать должное постановщику, его интерпретация не выглядит оскорбительно-вульгарной, подобно некоторым из театральных экспериментов нашего времени». – Марков с увлечением перелистывал газеты, уделившие хотя бы пару строк «его» «Гамлету», и чувствовал, как каждая из этих строк задевает тайные струнки его души. Струнки тщеславия.
Что касается самого Маркова, то один из критиков счел нужным упомянуть его в числе многообещающих молодых исполнителей. Удивительно, думал Кирилл, что делает с человеком слава, даже если она пока выражается в паре неразборчиво отпечатанных на последней странице «Смены» абзацев.
Отзывы в целом были положительными. Правда, проскользнуло и несколько ехидных рецензий, в одной из них, написанной в духе фельетона, автор сетовал на скудость фантазии современных постановщиков, которые, силясь привлечь внимание публики, берутся за переработку классических сюжетов. Промелькнуло еще малознакомое широкой публике слово «постмодернизм». Возможно, толика правды в этом была, но автор утопил ее в неуклюжем сарказме. Да и в любом случае советский человек был воспитан самым удивительным, с точки зрения здравого смысла, образом. Отрицательный отзыв со стороны официальной печати был для него лучшей рекламой. Главное, чтобы количество этих отрицательных отзывов не достигло критической отметки, за которой должна была последовать реакция министерства культуры.
Как известно, великие мира сего по-разному относились к критике в свой адрес. Кто-то составлял подробный список критиков, каждого из которых считал своим личным врагом. Марков же последовал примеру тех, кто критику игнорировал, поэтому газета отправилась в уборную, остальным, впрочем, грозила та же участь. Однако тут вмешался Иволгин и спас прессу с дифирамбами – «для потомства», как он выразился.
– Верочке потом покажу! – объяснил он. – И расскажу, как звезда мировой сцены Кирилл Марков качал ее на руках и менял пеленки…
Слова насчет мировой сцены, как вскоре выяснилось, были пророческими. Но в тот момент Кирилл, не привыкший еще к тому, что премьера окончательно утвердила его в статусе актера, только посмеялся и предложил выпить за это шампанского.
Он нарочно отклонил несколько приглашений, в которых не было недостатка, чтобы побыть в этот вечер с Домовым и Верочкой, давно заменившими ему семью. Странно было представить себе, что очень скоро придется расстаться с ними. И по всей вероятности надолго. Предложение о гастролях поступило неожиданно, спустя месяц, в течение которого «Гамлет» собирал полный зал. Марков был морально не готов к предложению покинуть Ленинград и тем более – поехать за границу. Однако речь шла не только о нем. Он был частью коллектива, от него в немалой степени зависел успех пьесы, об этом говорили не только коллеги, которым Марков не был склонен доверять, полагая, что его просто по-товарищески подбадривают. Говорили критики, с которыми ему теперь пришлось сталкиваться лицом к лицу на различных банкетах, вечеринках и прочих меро-приятиях – литератор-покровитель настаивал на том, чтобы Марков посвящал время общению с этими людьми.
– Общение, – приговаривал он, – в нашем деле очень много значит. Знаете это словечко – «блат»? Неприятное словечко, напоминает тихое ругательство, которое произносят у вас за спиной в расчете, что вы его непременно услышите. И еще созвучно аглицкому «блад», кровь, стало быть, кровное родство. Что ж, будем откровенны – действительно, существует это родство, невидимая связь между нами всеми. И даже критик, наш с вами вечный враг, нам ближе, чем простой обыватель. Не нужно пресмыкаться перед ним, но уважать и знать своего врага вы обязаны. Мы ведь с вами рыцари!
Марков вежливо улыбался. Сам он с облегчением обнаружил, что эти монстры пера на самом деле обыкновенные человечки и по большей части – самые заурядные. Один из них, писавший для какого-то толстого журнала, поразил Маркова окладистой бородой, сделавшей бы честь самому Карабасу-Барабасу. И гудел критик в свою бороду, вероятно, что-то очень умное, но Марков его не слушал. Это было на той самой вечеринке, где он впервые услышал о предстоящих гастролях, и сейчас он думал о том, сможет ли выехать за рубеж без проблем. Это, как он понимал, зависело не только от его желания – были еще люди в комитете, которые могут перечеркнуть все планы в буквальном смысле слова одним росчерком пера. И в самом деле, Марков продолжал числиться в черных списках Комитета госбезопасности. Грехов настоящих за ним не было, но тесное общение с английской шпионкой Болтон было достаточным основанием, чтобы не позволить ему выехать за рубеж. Тем более что несколько удачных побегов деятелей искусств заставляли органы с подозрением следить за всей художественной братией.
– Ну что, товарищ призрак, о чем задумались? – вопрошал Юрий, оттаскивая Маркова от бородача. – О грядущей мировой славе?
– Могут быть проблемы, – сказал Кирилл несколько виновато.
Однако, как оказалось, обо всех подводных камнях Юрий уже успел сообщить их благодетелю, а тот, в свою очередь, взялся обеспечить их всеми необходимыми разрешениями.
– Это нужно не только вам, но и самому спектаклю, – пояснил литератор, в тот же момент появляясь в их компании – можно было подумать, что он все это время ожидал своего выхода за кулисой. – В противном случае очень скоро вас затопчут подражатели, эти гиены, которые всегда следуют за талантом, чтобы ухватить свой кусочек… Впрочем, разве сам Шекспир не использовал пьесы, написанные его предшественниками? Да и я сам… Но не будем о грустном. Такова жизнь! Как учит нас народная мудрость – куй железо, пока горячо!
Мастер художественного слова был уже порядком под хмельком, но основную мысль Марков вполне уловил. Гастролям быть всенепременно, иначе кто-нибудь другой хапнет перспективную идею и отправится покорять театральные подмостки восточной, а может, и западной Европы. И для Маркова это будет прекрасным шансом, который вообще редко выпадает молодым актерам.
– Вы вообще счастливчик! – приговаривал писатель и хлопал Кирилла по плечу. – Только вы еще этого сами не понимаете, по молодости своей! Ну все, умолкаю! Чтобы не сглазить!
И Вадим твердил этим вечером то же самое, называл его счастливчиком, при этом постукивал по дереву – тоже сглазить боялся и умолял, не колеблясь, отправляться в путешествие.
– Посмотришь, как там живут все эти соседи по соцлагерю, потом будет что рассказывать долгими зимними вечерами!
Причем Марков вряд ли догадывался, как нелегко было Домовому смириться с этим отъездом.
С отъездом Маркова Домовой снова оставался один-одинешенек.
Сейчас, когда они с Марковым часами просиживали за чаем и неторопливой беседой, Иволгину порой казалось, что и не было этих полутора безумных лет – заключения Кирилла, его, Вадима, женитьбы и предательства Наташи. И вот теперь всему этому придет конец. И с кем ему теперь разговаривать вечерами? Пусть даже во время этих бесед Кирилл иногда уплывал куда-то и взгляд его становился таким, словно Марков видел что-то недоступное ему, Вадиму. Иволгин по этому поводу не очень расстраивался – в конце концов, грандиозное промывание мозгов, которое Маркову устроили на Пряжке, вряд ли могло обойтись совсем без последствий. Но о тех событиях они не вспоминали вслух, словно и не было их вовсе.
