Возвратился домой отец, и на стол вернулись хлеб и шпинат, шпинат и чечевица. Лилиана была старшей в семье, мать поручала ей присматривать за младшими братьями, а сама уходила на завод наклеивать этикетки на бутылки с вином (впоследствии мать и дочь поменялись работой). Этикетки были трех цветов: красного, желтого и белого; на них изображен петух, поющий свое неизменное ку-ка-ре-ку. Ку-ка-ре-ку — с утра и до вечера. Вечером дома ждали разные скучные дела: уложить в постель братьев, прибрать в комнате. А в воскресенье утром — постирать белье на Сьеве, в полдень сводить братьев погулять. Всегда она была одета хуже подруг, ей так и не посчастливилось попробовать мороженого трех разных сортов. Ну сколько можно это терпеть?
Ее мать прожила так всю жизнь; и так же вот живут сто, тысяча, миллион женщин по обе стороны Сьеве. Но только не Лилиана. Она — одна из сотни, тысячи, из миллиона женщин, которые, проехав двадцать минут в поезде, нанимаются прислугой в Курэ или на проспекте Тин-тори. За два года жизни в. городе Лилиана удивительно расцвела — так иногда совсем уж увядшее растение внезапно оживает весной и стоит все в цвету.
— Цветение в восемнадцать лет, — говорит ее хозяйка
своему мужу. — Никто не посмеет отрицать, что мы обращаемся с ней, как с равной! — Потом она добавила: — Будем надеяться, что теперь, когда Лилиана стала красивой девушкой и научилась управляться в доме, она не доставит нам неприятностей!
Нужно ли и дальше расспрашивать Лилиану? Она прошла через пламя искушений, но так и не обожгла ни одного пальчика. У нее «ни разу сердце не забилось», — как она сама говорила. Лилиана отвергла ухаживания ученика пекаря, питавшего самые честные намерения, — она хотела как можно дольше остаться свободной. К тому же ученик пекаря немного заикался; Лилиана просто не могла принимать его всерьез.
«Споткнулась» она на Джулио. Это было падение в пропасть. Он сказал ей, что работает краснодеревцем, и часы свиданий наговорил много прельстительных слов, Он нисколько не заикался. И нравился ей. Ей казалось, что Джулио именно тот человек, которому можно довериться. Только когда Лилиана уже была беременна и зашел разговор о женитьбе, он поведал ей всю правду. Джулио рассказывал обо всем с искренним огорчением, ведь он по-настоящему любил ее. Как только кончится
с рок полицейского надзора, он снова начнет работать. Но разве может когда-нибудь кончиться срок надзора?
В это время года камни в реке белы, как мрамор, каждый так и искрится под лучами солнца. Сьеве вся сверкает блестками, словно платье танцовщиц в варьете «Фоли-Бержер». До рождения дочки Лилиана несколько раз ходила в варьете вместе с Коррадо и Маргаритой. Джулио не дозволялось посещать общественные места. Однажды в перерыве она увидела своего старого знакомого — пекаря. Маргарите понадобилось выйти на минутку, и пекарь решил, что Мачисте — муж: Лилианы! У него было такое испуганное лицо! Воспоминание об этом и сейчас смешило ее. Сегодня воскресенье, и в ее родной деревне идет кинокартина, у входа в кино непрерывно заливается колокольчик в знак того, что в зале еще есть свободные места. Возле тротуара расположился продавец мороженого со своим лотком. А подруга Лилианы, которая вышла замуж за управляющего Кьянти-Руффино, катается сейчас в своем кабриолете, чтобы все вокруг любовались ею.
Ты плачешь, Лилиана? Только эти часы и приносят тебе утешение. Синьора пугает тебя, не правда ли?
«Я при ней теряюсь. Но она хорошая. Она мне помогает и на многое открывает глаза».
А Джулио твердит тебе: не доверяй Синьоре.
Тюрьма изменила Джулио.
— Он теперь опустился на самое дно клоаки, — заметила Синьора, когда Лилиана рассказала ей о своем последнем разговоре с мужем.
В тот день Джулио пришел в камеру для свиданий необыкновенно нервный и раздраженный.
— Следствию конца не видно, — сказал он. — Адвокат Моро добился отсрочки разбора дела; он надеется, что это нам поможет. Но я теперь точно знаю — года два мне дадут обязательно. Что я тебе могу сказать, Лилиана? Устраивайся. Иди снова в прислуги. Ну, а девочку куда ты денешь? Да и заработаешь ты в прислугах гроши! А мне нужны папиросы. Не могу же я есть и пить на деньги любовницы Моро.
Джулио говорил, уставившись в пол, крепко сжимая руки и хрустя суставами пальцев. Он потолстел, но лицо у него было усталое, глаза потухли, да и сама полнота тоже нездоровая — одутловатость, точно у больного.
— Понимаешь, Лилиана, меня, конечно, выпустят, и тогда… Но ведь до этого пройдет не меньше двух лет. За такой срок многое может случиться. А пока, что ты будешь делать? Одним словом, я не хочу больше сидеть на шее у девчонки Моро! Она-то молодец, умеет зарабатывать деньги. Моро у нее ни в чем не нуждается. Она ему каждую неделю приносит чистое белье.
— И я приношу тебе белье, Джулио!
— Да какое это белье? Рвань заплатанная! И потом я же тебе говорил — а еда, а папиросы?… Что еще делать в камере, как не курить? Может, ты думаешь, что мне хватает табака, который присылает Мачисте? Я в день выкуриваю не меньше пачки. Девчонка Моро…
Тогда Лилиана сказала ему:
— Посмотри мне в глаза. Ведь девка Моро — уличная проститутка, ты знаешь это?
— Ну, не совсем так, — недовольно возразил Джулио. — Просто у нее есть трое-четверо постоянных клиентов… Ну вот, теперь ты плачешь… Слова тебе нельзя сказать!
Ты все еще плачешь, Лилиана? Или слезы уже убаюкали тебя, как и твою дочку, и ты заснула вся в слезах?
Прежде чем распрощаться с женой, Джулио спросил у нее:
— Как поживает Нанни?
— Все так же… Сидит верхом на стуле возле дверей, — ответила она.
Джулио еще раз посоветовал ей: «держись подальше от этой сволочи».
Теперь и Лилиана уверена, что Нанни — доносчик. Когда она проходит мимо него и он здоровается с ней, Лилиана отворачивается.
Нанни высказал свои опасения бригадьере:
— Они, видно, пронюхали, в чем дело. А вы знаете — маласарда [17] не прощает!
Бригадьере предложил ему сигарету.
— Ты хочешь или не хочешь выбиться в люди?… Я подал рапорт, чтобы с тебя сняли надзор, дал о тебе хороший отзыв. Но ты должен мне помочь.
И он сразу же перешел к делу.
— Если верно, что в то утро ты видел мешок в комнате Джулио Солли, а несколько часов спустя, во время обыска, его уже там не было, значит, Джулио не мог унести мешок далеко. Нам нужно восстановить ход событий начиная с того утра. Джулио спрятал мешок где-нибудь на виа дель Корно или поблизости. Конечно, не у кузнеца. Мачисте не занимается такими делами. Ему не до того — все с фашистами воюет. И не у хозяина «Червиа» мешок спрятали. В Ристори, я уверен.
Вот как! Значит, и владелец гостиницы в дружеских отношениях с полицией! Кое о чем Нанни, конечно, догадывался, но не представлял себе, что бригадьере верит Ристори на слово.
— Следи за моими рассуждениями, — продолжал бригадьере. — Джулио не мог, выйдя из дому в девять часов утра, долго ходить с мешком за плечами. Следы по-прежнему ведут на виа дель Корно, потому что у друзей Моро из Сан-Фредиано [18] мешка не обнаружили. Джулио хорошо поработал. Он доверил мешок кому-нибудь, кто не входит в их воровскую компанию. Кто, по-твоему, из корнокейцев, не находящихся под надзором, может решиться на такой риск, учитывая, что игра идет крупная?
Нанни опасался мести своих собратьев. Бригадьере как будто не придал значения его словам о том, что маласар-да не прощает измены. Но на самом деле он отлично знал, что грозит Нанни. И Нанни, испугавшись, подумал:. не исправить ли положение, послав Элизу предупредить любовницу Моро. Он связался с бригадьере в надежде, что тот отменит или сократит срок надзора, но дальше этого идти совсем не желал. Если Элиза снова заболеет, его ждет голод и никто не захочет с ним «работать». Кто тогда будет его кормить? Стоит ли рисковать ради прекрасных глаз бригадьере? Нанни медлит с ответом. Изобразив на лице угодливую улыбку, он говорит наконец:
— Поверьте мне, бригадьере, просто ума не приложу.
— Тогда я сам тебе помогу пораскинуть умом. Каким образом жене Солли удается прокормить себя и дочь?
— Откуда я знаю? Устраивается, наверно, как все остальные!
— Сколько лет мы с тобой знакомы, Нанни?
— Много лет, блигадьере.
— Я, пожалуй, могу подумать, что ты меня надуваешь и что эта кража близко касается тебя самого,
Удар попадает в цель.
Ведь бригадьере может сию же минуту засадить Нанни в тюрьму и держать там, сколько ему вздумается. Опять попасть в тюрьму, да еще летом, в такую жару… Клопы и блохи живьем съедят! В камерах тюрьмы «Мурате» все сразу узнают, что он, Нанни, снюхался с полицией. А это похуже клопов, блох и самого семихвостого дьявола. При каждом удобном случае ему будут плевать в лицо, опрокидывать на голову бачок с супом, пинать его в зад во время прогулки! Начальнику тюрьмы пришлось бы посадить его в одиночку. А в одиночках режим очень строгий.
