Стрела шлепнулась в полушаге от Сэвсэра — его первый выстрел походил на вялый плевок. Но это был выстрел и сердце Мэбэта возликовало.
Домашние не узнавали главу семейства охотно покорились его новой страсти. Сэвсэр стал сокровищем семьи. За два года, прошедшие от рождения внука до его первого выстрела, Хадне родила еще одного ребенка — девочку. Она прожила чуть больше недели: ее появление на свет и исчезновение из мира, прошли незаметно и почти бесслезно.
Мэбэт и Хадко охотились, добыча шла богатая, петли приносили соболей и песцов, запасы не предвещали нужды.
Однажды любимец божий вернулся с охоты, вошел в чум и увидел только двоих — Ядне и внука. Он спросил, где Хадко и Хадне.
— Уехали еще утром, — ответила жена, — обещали к закату вернуться.
— Зачем уехали?
— Не сказали мне, быстро собрались и уехали…
Недоброе предчувствие зашевелилось в душе Мэбэта, но виду он не подал и вскоре, определив добычу в лобаз, предался любимому делу — учить Сэвсэра стрельбе из лука.
За этим занятием он провел остаток дня и на закате услышал собачий лай и скрип полозьев. Вернулись сын и невестка. Мэбэт вышел из чума. Хадко и Хадне развязывали ременные узлы на нартах, груженных шкурами и мешками — то были не их становища вещи.
Не дожидаясь вопроса отца, Хадко сказал:
— Родители Хадне совсем старые — они просят не помнить прежних обид и хотят, чтобы наши семейства жили в мире и согласии, как и положено родственникам. В знак примирения они прислали тебе и всем нам подарки. Добрые подарки, новые малицы — тебе и матери, — камус, белую кость и еще много других хороших вещей. И нам надлежит ответить тем же, послать дары, от которых не будет стыдно…
Гнев малым предгрозовым облачком разрастался в душе Мэбэта: он все понял — его сын сделал именно то, чего не следовало делать. Хадко говорил спокойно и смело, как будто случилось нечто приятное. Хадне молча стояла рядом. Мэбэт не сомневался — это она всему причина. Эта маленькая женщина никогда не забывает своих желаний, и те волосы, снятые с головы ее родича, ничуть не переменили задуманного, лишь отстрочили его исполнение. И эта спокойная речь его сына, будто забывшего слова отца: «Послушай меня и опасайся сделать не так, как я сказал»…
Они вдвоем чувствуют себя другой, отдельной силой и уже не боятся Мэбэта.
— Надо подумать, что мы сможем подарить им в ответ, — сказал Хадко.
Гнев Мэбэта подходил к своему пределу. Он хотел напомнить о том, что подарок для Вайнотов уже есть — скальп их разведчика. Разве Хадко забыл о нем? Разве он забыл, что станет бродягой, живущим не своим очагом?
Но произнести эти слова Мэбэт не успел — он почувствовал легкий укол в левую икру. Обернувшись — увидел: за откинутым пологом чума с луком в руках стоял его внук и заливался смехом. Стрела с легким костяным наконечником пролетела несколько шагов и попала в ногу любимца божьего.
И вся громада гнева — рухнула и исчезла. Осталась пустота. Мэбэт ничего не сказал сыну.
Хадко шел двадцатый год.
На двадцать первом году Хадко погиб.
То ли от зависть к славе отца, то ли память о бегстве от разбуженного зверя заставили сына любимца божьего ещё раз попытать счастье — в одиночку добыть медведя, принести его на медвежий праздник, и стать героем среди людей.
Он нашел берлогу, поднял зверя, но то единственное движение, от которого зависело все, оказалось неверным. Хадко не выдержал нужного расстояния, и поэтому пальма не поразила медведя, она только слегка продырявила его шкуру. Медведь встал на задние лапы, обнял Человека Пурги и разорвал ему спину. Зверь не притронулся к мертвому телу врага, покинул свое жилище и исчез в тайге.
Страшную весть в становище принес Войпель. Пес вернулся один, окровавленный — медведь едва не сломал ему хребет — и всю ночь хрипло выл в пустоту. Женщины плакали и надеялись на чудо. Только Мэбэт был свободен от сомнений и надежд. Он понял, что случилось с его сыном и лишь подробности, ничего теперь не стоившие, были ему неизвестны. Хотя одну подробность все же узнал. В липких кровавых пятнах на шкуре пса он нашел клоки медвежьей шерсти с большим числом тускло-белых волос: «Седой медведь, старый» — сказал про себя Мэбэт.
Поутру Войпель повел старого хозяина к берлоге и там любимец божий узнал, как все было.
Ни сам медведь, ни звери, ни птицы не тронули тела Хадко — оно лежало, чуть припорошенное слабым утренним снегом. Когти разодрали малицу, как легкую ткань, из спины зияли оголенные, побелевшие ребра. Хадко лежал лицом вниз, вытянув одну ногу и подогнув под себя другую. Когда Мэбэт перевернул тело сына, то увидел: мертвые руки сжимали древко пальмы, правая уперлась в широкое лезвие. Мэбэт догадался — когда медведь навалился, древко предательски скользнуло в руках, и сын не удержал оружия.
По полю поединка виднелись клоки седой шерсти. Пришли они без оленя, одни, с малыми нартами. Мэбэт положил сына на упряжку, прикрыл шкурой и встал на обратный путь. Громко дыша, Войпель грузно бежал за нартами.
Обычай велел хоронить покойника на третий день, при этом следовало держать у его носа песцовый пух — вдруг оживет человек и пух зашевелится. Но Хадко похоронили на следующее утро: глупо было надеяться, что жизнь может вернуться в это разорванное тело.
Мать не могла оплакивать сына — она сделалась немой и безголосой. Молчал Мэбэт. Светлоглазый теребил мертвого отца за нос и смеялся. Хадне увела его в другой чум и сама больше не показывалась — не вышла даже на похороны, когда Мэбэт ремнями поднимал выдолбленную колоду с телом Хадко к вершине огромной лиственницы, что росла неподалеку от становища. В той же лиственнице было дупло, в котором покоились кости незаметной дочери Хадне.
Тяжкими были первые ночи. В Ядне проснулись голос и речь, она беспрерывно бормотала что-то, не давая Мэбэту спать. Бессонница никогда не мучила любимца божьего, но теперь он не мог сомкнуть глаз. С закатом начинал выть Войпель и не замолкал до тех пор, пока луна не исчезала с неба. Выл он хрипло, протяжно. С каждой ночью вой становился все тоньше, переливестей, он резал голову — и в конце концов истощил терпение Мэбэта.
Вооружившись постромками, хозяин вышел из чума, чтобы перетянуть страдающего пса по спине и тем заставить замолчать, но руки его опустились от невиданного зрелища. Войпель был не один, рядом сидела Хадне — пес и женщина выли вместе, выли на луну, на белое пятно, размазанное по небу, выли на безразличные мерцающие звезды…
Мэбэт согласился терпеть вой и ни слова не сказал Хадне.
Мысль о седом медведе все сильнее поглощала его.
То, что испытала душа любимца божьего после смерти сына нельзя назвать скорбью. Хадко был хорошим охотником, смелым воином — но он же оказался единственным человеком, который сумел причинить Мэбэту настоящее зло. Он каялся его именем, и только вмешательство боготворимого Севсэра спасло Хадко от обещанной расплаты.
Хуже было другое: у сына хватило смелости нарушить запрет отца, переступить самое главное, что Мэбэт ценил в себе — и, значит, сила Мэбэта не столь безгранична, как он думал. Сын проиграл битву с медведем, но победа в поединке с отцом, которому нет равных ни в тайге, ни в тундре, осталась за Хадко. Ради внука любимец божий терпел дерзкого наследника и откладывал возмездие, но теперь мысль о поражении от сына встала перед ним особенно ясно. Замкнутый на своей неповторимости, Мэбэт никогда не думал о смерти и о своем продолжении во времени — рождение Сэвсэра заставило его думать об этом. Он даже вынашивал мысль: дождаться, когда внук сделает семь шагов своего отца и все отдать ему, Сэвсэру, а не Хадко. Сына он прогонит, ибо такое зло не должно остаться неотомщенным, а неисполненная угроза — слабость и позор.
Гибель Хадко открыла дорогу замыслу — Светлоглазый станет таким же, как он, Мэбэт, продолжит его имя во времени.
Неожиданно любимец божий вспомнил, что сед. Конечно, он знал об этом, но именно сейчас чуждая, незнакомая мысль о старости уколола сердце.
Люди умирают, покидают мир, как покинул его сын, но сколько времени отмерено ему? И не придет ли его время раньше, чем Сэвсэр сможет уверенно держать в руках оружие, держать семью и, так же как его дед, жить своей волей?
Мэбэт как и прежде верил в свою удачу, но мысль о смерти, как болезнь, прокралась в его тело и начала свою отдельную жизнь. В конце концов, он сам не заметил, как поселилась в нем забота о продлении дней — та забота, которая заставляет людей быть осторожными и делает их трусливыми. Он чувствовал это, следил за собой и злился. Он превращался в человека, настоящего человека, когда-то слепленного незримыми богами из белой хрупкой глины…
И вдруг Мэбэт увидел спасение. Он понял, что есть главное в его жизни — седой медведь, который убил его сына. Он должен найти его, найти во чтобы то ни стало, пусть даже этот зверь сделал себе берлогу в самой преисподней, — найти и убить. Он убьет медведя, заберет его силу и будет жить долго.
