Кондитерская «Штаубер» находилась совсем близко от катка, потому Петер и предложил пойти туда. Она славилась на весь город большущими ореховыми рожками, которые весьма привлекали конькобежцев. Хотя владельцу закусочной при катке очень не правилось, что народ приносит еду с собой.
Давид прочитал этот абзац, ни разу не переведя дух. И теперь глубоко вдохнул. Но получился какой-то судорожный всхлип. Ему почудилось, что кто-то сдавленно хихикнул, однако он заставил себя читать дальше.
Петер пришел на пятнадцать минут раньше. Хотел непременно занять хороший столик, не у окна, где ты выставлен на всеобщее обозрение, как торт на витрине.
– Громче! – крикнули из задних рядов, где сидело большинство публики. Почему эти кретины не сели поближе? – мелькнуло в голове у Давида. Он попробовал читать громче.
Миновало уже пять минут, а он по-прежнему сидел в одиночестве, со стаканом холодного гоголь-моголя, который пришлось заказать.
Сейчас, очень скоро, будет слово «рандеву», на котором он спотыкался на всех репетициях. РАН-ДЕ-ВУ, РАН-ДЕ-ВУ, неужели нет слова попроще?
«Здесь не разрешается просто греться, ничего не заказывая», – сердито сказала ему официантка в при… в кружевной заколке, извините.
«Кружевная наколка» никогда трудности не составляла.
«Здесь не разрешается просто греться, ничего не заказывая», – сердито сказала ему официантка в кружев-ной на-кол-ке, похожей намажетку… манжетку от торта, когда он в третий раз сообщил, что пока ждет.
Что, если она не придет? На первое же РАН-ДЕ-ВУ?
Уфф.
Вполне возможно. Ведь согласилась она не сразу. Сказала, что должна подумать. А потом он стоял у бортика и смотрел, как она вместе с хихикающими подружками скользит мимо, круг за кругом. Только когда он, чувствуя себя полным дураком, сел на скамейку и стал снимать коньки, она крикнула ему: «Ладно, приду!»
Смотреть на публику, время от времени смотреть на публику, внушала ему Мари в ходе репетиций. Задержав палец на «Ладно, приду!», Давид оторвал взгляд от страницы и увидел, как одна из женщин наклонилась к своей соседке и что-то ей шепнула. Он стал читать дальше.
И все. Просто: «Ладно, приду!» Может, она вовсе не имела в виду, что обязательно придет. Может, ему надо было еще раз уточнить время и место. Может, она решила, что он не так уж заинтересован.
Что та женщина сказала своей соседке? Наверняка что-то нелестное.
– Громче! – Опять тот же голос.
И тут он увидел ее: она вошла с улицы, огляделась и через круглую арку дверного проема направилась в зал. На шее у нее висела кроличья муфточка, а на левом плече – коньки с белыми вязаными чехлами на лезвиях. Он встал, она подошла, протянула мягкую ручку, теплую от кроличьего меха. Щеки у нее горели румянцем, она слегка запыхалась.
– Извини, прозевала трамвай.
Она расстегнула пальто, села.
– Давай я повешу пальто, – предложил он.
– Нет, я только на минутку, вообще-то мне нельзя было приходить.
– Почему нельзя?
Она закатила глаза.
– Родители.
Тут оно и случилось. Давид вдруг увидел себя со стороны. Как он сидит, склонясь над этим столиком, и непомерно громким голосом читает текст, который вообще-то надо читать очень тихо.
Она тоже заказала гоголь-моголь. Он до сих пор воочию видел, как после первого глотка на верхней губе осталась тонкая полосочка пены, которую она нарочно слизнула не сразу.
Он почувствовал, что голос вот-вот откажет. Покосился на стакан с водой. Но когда хотел как бы невзначай протянуть к нему руку, заметил, что пальцы дрожат. Если он возьмет полный стакан, то половину расплещет. Откашлялся и стал читать дальше.
Она все-таки задержалась. Рассказывала ему о своей жизни, о родителях, о школе, о музыке, которая ей нравится. Потом неожиданно замолчала на полуслове, глазами сделала ему знак, которого он не понял, встала и ушла. Петер остался сидеть, в полном недоумении. Только теперь он обратил внимание на двух женщин, устроившихся за соседним столиком. Одна из них проводила Лилу взглядом. Потом наклонилась к спутнице и что-то тихо ей сказала. Обе уставились на него. Петер жестом подозвал официантку, расплатился. Перед уходом медленно допил оставленный Лилой гоголь-моголь. С той же стороны, с какой пила она.
Пить, думал Давид, пить, что угодно.
Мари никогда еще не видела Давида пьяным. Поэтому в тот вечер, когда состоялась презентация, она далеко не сразу заметила, что с ним творится. Он не обнаруживал обычных симптомов, язык у него не заплетался, на ногах он держался твердо, не шумел, не болтал глупостей, не скандалил. Не в пример иным робким людям, которые, хватив лишнего, забывают о своей застенчивости, ему выпивка не прибавляла общительности. Зато Давид впадал в торжественность. Держался прямо, двигался размеренно, выражался изысканно.
Сначала она подумала, что он проникся торжественностью момента. Хотя, с ее точки зрения, торжественности было, в общем-то, маловато. Она хоть и не бывала раньше на книжных презентациях, но авторские чтения изредка посещала. И даже с ними Давидов дебют не выдерживал никакого сравнения. Народу ровным счетом двадцать человек (включая персонал книжного магазина), теплый апельсиновый сок, красное вино сомнительного качества, немножко сырного печенья. А пресса представлена внештатной сотрудницей «Бесплатной газеты».
Хозяйка книжного магазина, редакторша и она сама изо всех сил старались скрыть разочарование. Один только Давид, похоже, был вполне доволен. Да и то, наверно, не презентацией, а ее окончанием.
Пока он читал, Мари вконец извелась. Когда-нибудь, через месяц-другой, когда этот день отойдет в область преданий, а Давид привыкнет выступать, она расскажет ему, какой это был кошмар. Читал он слишком тихо и слишком быстро, будто мечтал только об одном – поскорей от всего этого отвязаться. Тормозили его лишь многочисленные оговорки, из-за которых он по уши заливался краской. Совершенно непонятно, какое отношение этот неуклюжий парень за столом имеет к тексту, который читает. Так и хотелось крикнуть: «Кончай, пошли выпьем по бокальчику, а книжку твою мы прочтем дома!»
Когда-нибудь она расскажет ему об этом и они посмеются.
На Ральфа она разозлилась. Ведь он пришел не затем, чтобы поддержать Давида, а чтобы нагнать на него страху. Он наслаждался Давидовым выступлением, и она знала, что сегодня же вечером в «Эскине» будет разыграно пародийное представление.
Пока Давид подписывал немногочисленные экземпляры – в большинстве для магазина – и отвечал на вопросы прессы, Мари разговаривала с Карин Колер.
– Так всегда бывает в первый раз? – с надеждой спросила она.
Карин ответила не сразу. Наверно, прикидывает, сколько правды можно мне сказать, подумала Мари.
– Ну, в общем-то, первое выступление всегда далеко от идеала.
Мари смотрела на нее, ожидая продолжения. Карин усмехнулась.
– Но так хреново бывает, к счастью, очень редко. Только не говорите ему.
Книжный магазин быстро опустел. Г-жа Грабер заказала столик в «Охотнике», ресторанчике, «куда мы обычно ходим после мероприятий». Стол, за которым разместились она сама, две ее продавщицы, Давид, Карин Колер и Мари, был накрыт на двенадцать персон. Деталь, которой Давид вроде бы не заметил.
Он сосредоточенно поедал огромную порцию спагетти – фирменного блюда в «Охотнике», а когда одна из пяти женщин обращалась к нему с вопросом, откладывал вилку, вытирал губы и после недолгого раздумья отвечал, подчеркнуто старательно выговаривая каждое слово. Даже если ответ, как в большинстве случаев, сводился к лаконичному «да» или «нет».
Опустошив тарелку, он отпил большой глоток вина и подытожил:
– Думаю, я не создан для презентаций.
– Я бы не сказала, – возразила г-жа Грабер, – для первого раза все было вполне респектабельно, не правда ли? – Она обвела взглядом собравшихся, но прочла на их лицах только скепсис и погладила Давида по плечу. – Клиенты, с которыми я после говорила, считают, что все прошло хорошо. Возможно, в следующий раз вам стоит читать помедленнее и погромче, тогда автоматически прибавится четкости.
Карин Колер горячо ее поддержала:
– Вот увидите, Давид, уже в Маркхайме все пройдет гораздо лучше.
Он допил вино, утер рот и объявил:
– В Маркхайм я не поеду.
– Конечно поедете. Лучшая тренировка – небольшое турне с чтениями в провинции. Провинциальная публика – самая благодарная. Это вам не большие города, где за один вечер происходят сотни событий.
Давид наморщил лоб и осведомился:
– Как вы думаете, можно мне еще глоточек вина?
