— Билли, — сказала она официальным тоном, — разреши мне представить тебя мистеру Доннелли, нашему художнику.
Билли пожал руку рыжебородому молодому человеку.
— Очень рад познакомиться, сэр, — сказал он. Еще один. Она никак не может от них отказаться. Он отметил, с каким покровительственным видом собственника Доннелли держал мать под руку, когда они проходили через небольшую толпу, образовавшуюся у выхода из таможенного зала. Во время этой встречи — первой за столько лет — Билли собирался быть нежным и чутким, но вид матери, как всегда красивой, в шикарном светло-голубом дорожном костюме, под руку с человеком не намного старше его самого, вызвал у него раздражение.
Однако ему стало стыдно, что он позволил этому чувству одержать верх. В конце концов, мать взрослый человек, и что она делает в свободное время и кого выбирает — это ее личное дело. Поэтому сейчас, идя с ней к машине, он нежно сжал ее руку, как бы извиняясь за недавнее замечание по поводу семейной сцены. Она удивленно взглянула на него, а затем радостно улыбнулась и сказала:
— Нас ждут чудесные две недели.
— Надеюсь. Мне не терпится поскорее посмотреть твою картину.
— Тем, кто ее видел, она как будто нравится.
— Мало сказать «нравится», — вмешался в разговор Рудольф. — Все просто в восторге. Мне уже предложили продать мою долю в картине со стопроцентной прибылью, но я отказался.
— Преданный братец, — весело сказала Гретхен, но тут же нахмурилась. — Руди, ты плохо выглядишь. У тебя такой вид, словно ты ночи напролет не спишь. В чем дело?
— Ни в чем, — смущенно рассмеялся Рудольф. — Наверное, слишком подолгу засиживаюсь в казино.
— Честно говоря, я огорчена, — сказала Гретхен, пока носильщик и шофер укладывали чемоданы в машину.
— Чем?
— Что Уэсли не приехал меня встретить.
Рудольф и Билли переглянулись.
— Разве он не в одном с нами отеле? — спросила Гретхен.
— Нет, — сказал Рудольф.
— Но он ведь в Канне? После показа картины газеты и телевидение будут рвать его на части. Он должен вести себя как актер, даже если он таковым себя не считает.
— Гретхен, — осторожно сказал Рудольф, — мы не знаем, где он сейчас. Он был в Сен-Тропезе — это последнее, что о нем известно, но потом куда-то исчез.
— Что это значит?
— Да ничего, — солгал Рудольф. — Ты не беспокойся. Я уверен, он появится.
— Да уж лучше ему появиться, — сказала Гретхен, садясь с Доннелли в машину. — А то мне придется объявить розыск.
Из-за багажа в машине не осталось места для Рудольфа, и они с Билли направились на стоянку к «пежо».
— Надо срочно придумать для нее какое-то объяснение, — сказал Рудольф.
— На этот раз придумывайте сами, — сказал Билли. — То, что я придумал в последний раз, чуть не стоило мне жизни.
— Может быть, увидев в газете фотографию Гретхен, он объявится. Во время съемок он очень к ней привязался.
— Я знаю. Он мне рассказывал. Сейчас его занимает только одно — как найти некоего югослава. — Билли с любопытством посмотрел на Рудольфа. — У вас есть какие-нибудь новости?
— Возможно, будут через несколько дней.
— Вы по-прежнему не хотите сказать мне, что вы затеяли?
— Нет, — решительно ответил Рудольф. — И не выпытывай.
Некоторое время Билли молчал, сосредоточенно следя за дорогой. По случаю приезда матери он вымыл машину и надел чистый, отутюженный костюм. Ему было жаль, что отсутствие Уэсли омрачило встречу.
— Надеюсь, что он не испортит моей матери этот торжественный момент в ее жизни. В аэропорту она была в отличном настроении. И сегодня она очень красивая, правда?
— Очень.
— А что у нее с этим Доннелли? — Билли повернул голову и посмотрел на Рудольфа.
— Ничего, насколько мне известно, — ответил Рудольф довольно резко. — Они хорошо поработали вместе, а сейчас мы с ним затеяли одно дело. И здесь тоже ничего не выпытывай.
— Я просто спросил, — сказал Билли. — Естественное беспокойство сына о матери. А что он за парень?
— Отличный парень: талантливый, честолюбивый, честный, пьющий.
— К этому она уже должна была привыкнуть за время жизни с отцом. Я говорю про пьянство.
— Твоего отца она тоже приглашала сюда. Но у него теперь какая-то новая работа, и он не может уехать из Чикаго. Возможно, он наконец взял себя в руки.
— Не уверен. Хватит и того, что он сделал для своего сына одну полезную вещь.
— Что же именно?
— Привил мне отвращение к пьянству. — Билли усмехнулся. — Послушайте, у меня идея. Не по поводу родителей, а насчет Уэсли.
— Какая же?
— Вы, конечно, знаете, что полиция собирает карточки, которые заполняют при въезде в гостиницу…
— Да.
— У Уэсли здесь, в Канне, наверняка нет знакомых, остановиться ему не у кого, так что скорее всего он живет в гостинице. Можно пойти в полицию и узнать. В конце концов, он же играет в фестивальной картине… скажем, что его разыскивают, чтобы взять интервью и сфотографировать…
— Нет, этого делать нельзя. Чем меньше полиция будет интересоваться Уэсли, тем лучше для всех. Нам придется искать его самим. Поброди в районе порта, зайди в ночные клубы, вообще посматривай по сторонам. А матери пока скажи, что он стесняется — не хочет никакой шумихи до показа картины, ему кажется, что он не очень хорошо сыграл и над ним будут смеяться, а потому старается не показываться на людях…
— Вы думаете, она на это клюнет? — с сомнением спросил Билли.
— Возможно. Она знает, что парень он странный, и, вероятно, скажет, что этого от него и следовало ожидать.
— Меня только удивляет, — сказал Билли, — что он не пришел к вам и даже не позвонил.
— Я был почти уверен, что он этого не сделает. Того, что он ищет, от меня он никогда не получит, и ему это прекрасно известно.
— А пистолет еще у вас? — спросил Билли.
— У меня.
Билли снова усмехнулся.
— Держу пари, вы единственный человек на фестивале, у кого в кармане лежит пистолет с глушителем.
— От такого преимущества я бы с радостью отказался, — мрачно заметил Рудольф.
Когда они проезжали по набережной Круазетт в Канне, среди афиш фестивальных фильмов Рудольф увидел афишу «Комедии реставрации» с фамилией Гретхен.
— Теперь, — шутливо сказал Билли, — плюс ко всем другим заботам мне еще предстоит научиться быть сыном знаменитой матери. Что же мне говорить, если у меня будут брать интервью и спрашивать, каково это?
— Говори, что это потрясающе.
— Следующий вопрос, мистер Эббот. Не считаете ли вы, что ваша мать приносила вас в жертву ради карьеры? Ответ: только последние десять — пятнадцать лет.
— Так ты можешь шутить со мной, — резко сказал Рудольф, — но больше ни с кем. Надеюсь, тебе это понятно?
— Да, сэр. Конечно, я валял дурака.
— Во всяком случае, пока она еще не знаменита, и вообще, в таких местах сегодня ты знаменит, а завтра — нет. У твоей матери сейчас время сложное и напряженное, и мы должны быть к ней очень внимательны.
— Я буду поддерживать ее, как могучий дуб, и она не узнает своего непослушного сына и будет с изумлением на меня взирать.
— Хоть ты и не пьешь, как твой отец. Билли, но ты, по-видимому, унаследовал его способность производить впечатление человека, который ни к чему не относится серьезно.
— Это просто защитный прием, передаваемый от отца к сыну, чтобы скрыть от постороннего взгляда нежную и трепетную душу.
— Пусть она хоть изредка проглядывает наружу. Это тебя не погубит.
Когда они вошли в холл гостиницы, Рудольф спросил, нет ли для него каких-либо известий. Нет, ничего не было.
В глубине холла сидела Гретхен, окруженная журналистами и фотографами. Главные знаменитости в Канн еще не прибыли, и рекламный агент «Комедии реставрации» старался максимально использовать это время. Гретхен говорила хорошо, улыбалась и, по-видимому, чувствовала себя прекрасно.
Заметив их, она сделала им знак подойти, но Билли отрицательно покачал головой.
— Я ухожу, — сказал он Рудольфу, — пройдусь по порту и поищу нашего пропавшего ангелочка. Скажите матери, что я ее люблю, но у меня дела.
Рудольф подошел к Гретхен, и она представила его как своего брата и одного из тех, кто финансировал картину. Куда отправился Билли, она не спросила. Когда один из фотографов предложил им стать рядом, Рудольф спросил ее, где Доннелли.
— Догадаться нетрудно. — Она улыбнулась Рудольфу, глядя в объектив.
Рудольф пошел в бар; там с мрачным видом, сгорбившись над стаканом виски, сидел Доннелли.
— Наслаждаетесь весельем и забавами знаменитого фестиваля? — спросил Рудольф.
Доннелли бросил на него сердитый взгляд.
— Не надо было мне сюда приезжать.
