Ефтимие пожал бывшему лицеисту руку, пытливо и даже строго заглянув ему в глаза.
— Рад познакомиться, — сказал он, опускаясь в кресло, которое пододвинул ему хозяин. — Вы, я вижу, предпочитаете кушетку, — добавил он, не спуская глаз с Постэвару.
— Меня усадил сюда наш милый хозяин, — стал оправдываться Постэвару. — Вообще-то…
— Значит, лицей Святого Саввы, — перебил его Ефтимие. — Какой лицей! — воскликнул он, поудобнее откидываясь на спинку кресла. — Оттуда все и пошло. Не далее как неделю назад рассуждали об этом с доктором Тэушаном. Какого рожна ему понадобилось говорить молокососам, четырнадцати-пятнадцатилетним мальчишкам, про такую штуку, как тень лилии в раю? Ведь с этого все и пошло…
Постэвару почувствовал, что краснеет, и сконфуженно полез за платком. Поднять глаза на хозяина, который пытался саркастически рассмеяться, он не посмел.
— Я не знал, — начал Мэргэрит отчетливо, — я не знал за тобой привычки подслушивать под дверью, прежде чем нажать на кнопку звонка.
— О чем ты? — спокойно откликнулся Ефтимие. — Кто подслушивает под дверью?
— О чем? А как же с тенью лилии в раю?
— Да это мы с доктором Тэушаном на прошлой неделе, пока ждали в метро…
И оба согласились, что с его стороны было довольно-таки глупо…
Постэвару взглянул наконец на Мэргэрита и решительно встал с кушетки.
— Позвольте мне, — вмешался он. — Прошу прощенья, что я вас перебиваю, но, должен признаться, я потрясен не меньше, чем Мэргэрит. Потому что — он подтвердит — я приехал к нему (а мы не виделись с марта тридцать девятого), я приехал, повторяю, специально из-за этой фразы: под тенью лилии, в раю...
— Ну да, — сказал Ефтимие, — это мы от него услышали, от учителя, в Саввином лицее.
— Нет, мой милый, — с раздражением возразил Мэргэрит, — ты нас не путай. Мы с Постэвару были как-никак однокашниками в Саввином лицее…
— Сорок восемь лет назад, — уточнил Постэвару.
— А история с тенью лилии и прочим имела место гораздо позже, — продолжил Мэргэрит.
— В марте тридцать девятого, — опять уточнил Постэвару.
— Так что Саввин лицей тут ни при чем, по крайней мере лицей нашего отрочества, — закончил Мэргэрит и в изнеможении опустился на стул.
— Я вам скажу, о чем мы говорили с доктором Тэушаном, когда вышли из кафе, — невозмутимо взял слово Ефтимие. — Мы, все наши, встречались прошлое воскресенье в «Эксцельсиоре». Жаль, тебя не было. Так вот, тучи сгущаются. — Он понизил голос. — И это может сказаться на нас, на румынской? диаспоре, я имею в виду…
Мэргэрит вскочил.
— Нет, тут любое терпение лопнет, я сейчас волком завою! О чем речь, в конце-то концов?
Ефтимие в недоумении уставился на него, потом его лицо прояснилось.
— Простите, — сказал он, — я думал, ты в курсе, я забыл, что прошлое воскресенье ты с утра не был в церкви.
— Пришлось съездить в провинцию. Очень уж докучают. И все с одним и тем же!
— Да, да, теперь я вспомнил… Короче, мы встретились, как я уже говорил, в «Эксцельсиоре», чтобы решить, чем мы можем помочь Илиеску.
— Это которому Илиеску? И что с ним стряслось? — нетерпеливо спросил Мэргэрит.
— Сейчас, сейчас. Разве ты не знаешь инженера Илиеску?
— Это про которого писали в газетах, как ему удалось добраться до Вены — пять дней в заколоченном ящике?..
— Да с ним и не такие были страсти, но об этом потом…
— Так что же все-таки с ним стряслось? — напомнил Мэргэрит.
— С его слов, вот что. Представьте себе, что его отстранили от дел в Бриансоне и пообещали перевести в другой департамент, но в какой именно, не сказали. Пока что он, по его собственному выражению, «на вакациях», в Париже. Что еще хуже, он попал под подозрение. За ним следят, он чувствует. Да что там чувствует — знает. И все из-за этого Валентина!..
— Нет, я больше не могу! — остановил его Мэргэрит, не садясь и опираясь обеими руками о спинку стула. — Еще какого-то Валентина приплел!
— Но я же не дорассказал!
— Да я вижу, что до конца еще далеко, и поэтому позволю себе спросить, что ты предпочитаешь: кофе, оранжад, вино?..
— Пожалуй, сейчас впору будет немного вина. Мэргэрит с важным видом отправился на кухню.
— Для тебя захвачу бутылочку пива, — бросил он Постэвару, улыбаясь со значением.
Чем дольше длилось молчание, тем суровее новый гость поглядывал на Постэвару.
— Та же фраза! — не выдержал тот. — Нас, румын, десятки или, может быть, сотни тысяч в изгнании, мы рассеяны по всему миру, и надо же: как раз в тот день, когда я проездом в Париже разыскиваю Мэргэрита, чтобы спросить его об одной фразе из тридцать девятого года, вы — только в дверь, как раз с ней на устах. Какое совпадение!..
— Только не говорите о совпадениях при Илиеску, если с ним встретитесь. Для математика и такого спеца по статистике, как он, самые экстраординарные совпадения столь же естественны, как дважды два четыре.
— С математической точки зрения он, вероятно, прав, но…
Он вскочил, чтобы помочь Мэргэриту установить на столике поднос с напитками.
— Я вижу, ты меня балуешь, — сказал Ефтимие, церемонно поднимая бокал.
— Так о чем я, — вернулся к прерванной мысли Постэвару, — с математической точки зрения он, может быть, и прав. Однако: та же самая фраза…
— Но фраза-то не его, — сказал Ефтимие, таинственно улыбаясь. — Отличное! — похвалил он, пригубив вино. — Нет, право, ты меня балуешь!
Мэргэрит подвинул к себе стул, сел и решительно вынул из кармана пачку «Голуаз».
— Позволю себе сигарету, — сказал он виновато. — Вообще-то я бросил. Но одну пачку всегда держу под рукой. На случай, если нервы расшалятся. Прошлое воскресенье, — он повернулся к Ефтимие, — выкурил почти всю!
— Ну и плохо сделал, — пожурил его Ефтимие. — Лучше бы остался в Париже и познакомился с Илиеску… Узнал бы, что нас ожидает!
— Да что, что нас ожидает? — уже с раздражением вырвалось у Маргарита.
— Узнаешь в свое время, если не будешь больше меня перебивать. Итак, начнем сначала. То есть с момента двухлетней давности, когда Илиеску приютил у себя Валентина Иконару. Илиеску, да будет тебе известно, работал в Центре автомобильного контроля, в Бриансоне. У него там дом, а поскольку он человек холостой, то он и приютил у себя этого молодого человека, лет двадцати пяти, взял его как бы секретарем. Я лично самого Валентина не знаю, но, по словам Илиеску и других румын, которые его навещали в Бриансоне, умом он явно не блещет. По-французски двух слов связать не может, читать, слава Богу, научился, но читает исключительно про всякую живность, а больше всего про насекомых. Вообще на слова скуп, вот про букашек и козявок — пожалуйста. К тому же человек ненадежный, имеет привычку пропадать по два-три дня, а когда объявляется, то всегда повторяет одно и то же: дескать, увязался за бабочкой, или за жуком, или еще за чем-нибудь этаким и заблудился в горах.
— Надо было отчитать его хорошенько и отослать обратно в Париж, пусть бы узнал, почем фунт лиха на чужбине, — сердито заметил Мэргэрит.
— У Илиеску золотое сердце, — возразил Ефтимие, снова наливая себе. — К тому же он нам признался, этот простофиля его очень позабавил — после того как чуть ли не в первый же вечер закатил речь о том, как, видите ли, следует переписать сегодня «Энтомологические наблюдения» Фабра… Однако события начали развиваться после одного случая, на вид вполне банального. Месяца два назад сидят они в горах, на солнышке, и Валентин держит на ладони голубую ящерку, любуется. И вдруг Илиеску слышит: «Когда мы все будем в раю, под тенью лилии, я пойму, что говорит мне сейчас эта ящерка»… Илиеску на него поглядел и спрашивает, так, в шутку: «Откуда же ты знаешь, какой вышины лилия в раю?» А Валентин с улыбочкой: «Так доваривал один учитель в Саввином лицее. Вообще-то он по профессии был не учитель, жил под чужим именем, с фальшивыми документами, пока его все-таки не забрали…»
Маргарит вскочил и, шлепнув себя ладонью по лбу, воскликнул:
— Ну конечно! Это Флон дор, Эманоил Флондор, архитектор! Как же я сразу не вспомнил? В шляпе с узкими полями. В ту весну он носил шляпу. Почему-то. После снова стал ходить, как всю жизнь, с непокрытой головой.
Постэвару в волнении встал и перекрестился.
— Слава тебе Господи, вспомнил! А они помирились?.. Я затем и приехал, — объяснил он Ефтимие, — чтобы узнать, помирился он со своим приятелем или нет.
— С Санди Валаори, газетчиком, — отвечал Маргарит. — Они были добрыми друзьями, а повздорили из пустяка. Да, помирились в конце концов. И даже решили отпраздновать это дело, тет-а-тет, в своем любимом ресторане, сразу как кончится война. Но не пришлось. Санди впутали в процесс Маниу и приговорили к двадцати пяти годам строгого режима. Тогда-то исчез и Флондор — раздобыл каким-то образом фальшивые документы и диплом и заделался учителем истории, сначала где-то в провинциальной гимназии, потом подвернулось место в Бухаресте, в Саввином лицее, там как раз историк попал в автомобильную катастрофу. Но буквально через полгода его взяли — по доносу, не иначе, и дали ему пятнадцать лет.
