Произнеся этот мрачный приговор, Хадиджа начертала в воздухе знак, показывающий, что речь ее окончена. Мы с удивлением повторяли перечисленные Хадиджей дурные предзнаменования, строили догадки относительно тех из них, что остались неистолкованными, — фигового дерева, магнита и галеона. Однако все мы знали — вопросов Хадидже лучше не задавать.
Именно тогда рядом с нами затормозил черный мотоцикл. За рулем сидел высокий мужчина, одетый во все черное; кожаная куртка не распахивалась за счет прядей верблюжьего волоса, завязанных узлами. Мотоциклист явно был облечен властью, но в то же время мы все почуяли исходившую от него опасность. Он заглушил мотор и стал молча смотреть на нас. Казалось, ему это доставляет удовольствие.
Через некоторое время, ободренная смелым заступничеством Хадиджи, из круга слушателей выступила нищенка. На ней была чадра, так что мы видели только глаза. Она подтолкнула вперед маленькую дочку.
— Пожалейте мое дитя, — взмолилась нищенка. — У нее проказа. Ее отец выгнал нас на улицу, и нам не на что более надеяться, кроме как на вашу доброту. Прошу, смилуйтесь над нами, братья и сестры. Я честная женщина, которую вышвырнули в ночь из собственного дома.
Я поднялся и подошел к ней.
— Не бойся, — тихо сказал я. — Здесь тебе помогут. — И обратился к слушателям: — Отдайте этой женщине деньги, что собирались заплатить мне. Нынче вечером другие правила. Нынче я не приму денег за рассказ.
Мотоциклист скривился и завел мотор.
— Сентиментальный дурак, — заявил он.
— Тебя сюда не звали, — парировал я.
Он недобро усмехнулся, однако не уехал.
Я пустил по рядам тарелку для денег. Когда ее вернули, я молча отдал все деньги нищенке.
Она стала благодарить срывающимся голосом, но Хадиджа прервала ее.
— Расскажи свой сон, — велела Хадиджа.
Нищенка вздрогнула и в ужасе уставилась на нее.
— Как ты узнала про мой сон? — пролепетала она.
— Я узнала про твой сон, потому что я Хадиджа: я все знаю, — отвечала грозная предсказательница.
— Мне кажется, мой сон не связан с сегодняшней историей! Я его даже толком не помню.
— Не важно, что тебе кажется. Этот сон попал не по адресу. Кто ты такая, чтобы судить о связях чего бы то ни было с чем бы то ни было?
Нищенка беспомощно взглянула на меня.
— Даром что ночь, окружившая нас, точно такая же, что и в моем сне, пересказывать его, право, неуместно. Мой сон никак не связан с исчезновением, на котором ты построил сегодняшнюю историю. Мой сон не из числа вещих.
Вместо ответа я спросил, как ее имя.
— Я Азиза, а мою дочку зовут Айша. Мой отец, Аболазиз Белькассим, — гончар, всеми уважаемый в Сафи.
Я ободрил Азизу улыбкой.
— Говори же, Азиза. Расскажи свой сон. Может быть, он вольется в мою историю. Может быть, история продолжится без него. Это не важно. Мы не станем ждать вдохновения от твоего сна. Не станем соскребать темный слой в поисках тайного смысла.
— Начинай, — велела Хадиджа.
Азиза положила руку на дочкино плечико, ища поддержки. Закрыла глаза и собралась с мыслями. Во время рассказа она не поднимала век, как бы для того, чтоб не сбиться.
— В ту ночь луна была очень яркая, — взволнованно начала Азиза. — Такие ночи легко запоминаются. В такие ночи у тьмы нет шансов. Мы укрылись в лабиринте торговых рядов, под защитой навеса. Айша крепко спала рядом со мной. Лунные лучи проникали сквозь квадраты решетчатой крыши. Когда луну закрывали облака, на наши одеяла падала тень. Навес сиял как белый камень. В торговых рядах царила тишина.
Азиза перевела дыхание. Когда она вновь заговорила, голос ее заметно окреп.
— В тот день Айша пригрела бездомного щенка. Сначала я хотела запретить ей брать животное. Потом поняла, как много значит для нее щенок. Бедняжке было всего несколько недель от роду. Он был совсем беспомощный, жизнь в нем едва теплилась. Айша спала, прижимая щенка к груди.
Азиза руками показала, в какой позе спала дочь, и хотела продолжать, как вдруг ее прервали.
— Довольно щенячьей чепухи! — раздался грубый мужской голос. — Давай рассказывай, что тебе там приснилось!
Азиза вздрогнула, ее хрупкая уверенность пошатнулась.
— В моем сне нет ничего особенного, мой благодетель, — нерешительно произнесла Азиза. Кусая губы, она обратила взгляд на меня. — Хочешь, чтобы я продолжала?
— Не обращай внимания на невеж, Азиза. Рассказывай дальше.
— На чем я остановилась? Простите, я забыла…
— Вы с Айшой ночевали на базаре, — ободрил я.
— Пожалуй, перейду сразу к своему сну, — осмелела Азиза и помедлила, ожидая моего разрешения. Затем произнесла: — Что рассказать вам, мои благодетели? Все было так, будто я едва очнулась от сна. Я лежала не под навесом в торговом ряду, а посреди площади Джемаа. Я была одна: Айши больше не было со мной. Я видела Джемаа, подобную полю, залитому лунным светом. Все погрузилось в глубины тишины. Никогда прежде медина не представала мне такой пустынной. Казалось, жизнь покинула ее, ушла, как вода в песок.
Охваченная тревогой, я побрела через площадь. Я по обыкновению искала убежища под навесами в торговых рядах, однако, когда до них оставалось менее сотни шагов, на площадь шеренгой вышли могильщики. С их лопат летели комья грязи. Один или два могильщика пнули эти комья и сплюнули, но ни звука не слетело с их уст и ничем они не показали, что видят меня. В ужасе я смотрела, как они проследовали к гробницам Саадитов. Ужас парализовал меня.
Казалось, минула целая вечность. И вдруг на Джемаа выехали десять тысяч всадников. Они двигались от дворца Ахмеда Победоносного и были грозны и величественны. В знаменах прятались тени, доспехи сверкали подобно чешуе. Всадники стали объезжать Джемаа по кругу. Сначала они сдерживали коней, затем принялись пришпоривать их, так что кони помчались как бешеные. Вскоре я только и могла видеть, что движущуюся стену в мелькании черных пятен и стальных отблесков.
Один за другим всадники начали выпускать стрелы. Каждая стрела загоралась огнем, описывала в небе дугу, освещала ночь подобно факелу. Одна из стрел пронзила мне грудь. Все поплыло перед глазами, Джемаа накренилась и свернулась в воронку, а встала у меня из-под ног уже в обличье женщины — прекрасной, царственной женщины с огромными черными глазами, подведенными сурьмой. Голову ее венчала корона из ветров пустыни. Женщина поднялась в воздух и стала удаляться. Я взмолилась о помощи, и тогда она вернулась и пальцами выколола мне глаза. Тут я поняла: это джинн, злой дух. Я очнулась от сна. Страх душил меня как петля.
Азиза глубоко вдохнула и дрожащими руками поправила складки бурнуса. Взгляд ее обежал площадь. Когда она снова заговорила, голос был еле слышен из-за бремени воспоминаний.
— О мои благодетели! Всего два дня назад мне снова приснились десять тысяч всадников! Мне снилось, что я на площади Джемаа. Я видела, как поднимались в воздух эти устрашающие воины. Что за удивительное зрелище! Из темноты, окутывавшей площадь, мой взгляд устремлялся за воинами, а они скакали по небу, и знамена развевались за ними. Воины громоздились на горизонте подобно горам. Я следила за ними, пока они не приблизились к мосту меж двух облаков, и тут я поняла: теперь нужно опустить глаза и оставить всадников у этой переправы. Я радовалась за них, ибо кто из нас не хотел бы оказаться на их месте — на пороге рая?
Азиза снова помолчала. Я не мог определить, закончила она рассказ или будет продолжение. С закрытыми глазами и приподнятой головой, она стояла одна в кругу. Казалось, она слилась воедино со своим сном.
Наконец Азиза подняла веки. Голос дрожал от волнения.
— Вот и все, что я могу вам поведать. Надеюсь, вы не разочарованы, о мои благодетели и благодетельницы.
Молчание нарушила Хадиджа.
— Напротив, дитя, — произнесла она гулко и звучно, — в твоих устах сон обрел форму. Тебе удалось сделать его осязаемым. Ты донесла до нас все его многочисленные сцены.
Азиза поклонилась. Чадра спрятала грустную улыбку. Эта скованная фигурка, закутанная с головы до ног, растрогала меня до такой степени, что я поднялся и приветствовал Азизу как ровню.
— Ты великолепно пересказала свой сон, Азиза. Ты с грацией и достоинством провела нас сквозь самую тяжелую ночь, сквозь самое тревожное видение. Ты молодец.
— Достойная замена для тебя, Хасан, — пошутил кто-то.
— Весьма достойная, — улыбнулся я в ответ.
Жестом сожаления Азиза вскинула ладонь к лицу.
— Но меня не было на площади в ночь, когда исчезли чужестранцы. — И повторила: — Меня не было в ту ночь на площади. Тогда у меня еще был дом, был муж, был небольшой садик. Ничто не вынуждало меня искать убежища от ночной тьмы. В ту ночь я не выходила на площадь.
