И вот он переехал в Тарм, на родину матери. Вся его жизнь была попыткой разобраться, где его истинное место. Он не знает, действительно ли оно в Западной Ютландии, но понимает, что без своих корней человек не имеет надежного якоря. «Мне кажется, я здесь для того, чтобы лучше узнать себя. Если ты не знаешь, откуда ведут происхождение твои родителей, как ты поймешь себя самого? Наверное, это и есть причина моего переезда сюда», – задумывается Николай. Он признает, что не может с уверенностью сказать, почему решил переехать в Тарм, но, так или иначе, он тут. Он выражает надежду, что в будущем внесет свой ценный вклад в развитие Тарма. Добро пожаловать домой, Николай Окхольм!
Люди оборачивались на меня на улице, показывали пальцем. Сначала я стал крайне самоуверенным, ведь я не мог сделать ни одного движения без того, чтобы народ этого не заметил. Некоторые даже подходили ко мне в «Фавере» и заглядывали в мою тележку со словами: «Ну вот, у него-то наверняка есть овсянка». Что мне было ответить на это? В этот момент я засовывал в нос палец, и одна пожилая женщина сказала мне, что моя мама никогда не ковыряла в носу, на что я воскликнул: «Это, конечно, ложь». Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы привыкнуть к постоянному вниманию, и довольно быстро я даже начал считать это прикольным: они видели во мне нечто особенное, хотя я совершенно не прикладывал к этому никаких усилий. Многие из них знали мою маму, играли с ней в песочнице или учились в одном классе, и все они непременно хотели поделиться своими переживаниями со мной. Я вежливо выслушивал, а они прикасались ко мне точно так же, как Сес прикасалась к Силье, – почти благоговейно. Карен рассказала, что весь город только обо мне и говорит. Все сходились во мнении, что когда-то я был хулиганом, но это было тогда, когда я жил в Копенгагене. Теперь я стал хорошим мальчиком. Я же вел себя совершенно обычно, не как знаменитость. И в Тарме всем это очень нравилось.
– «Ник-энд-Джей» в прошлом году выступали на Дне города, и вот они вели себя так, словно они какие-то особенные. Они немного получили по мозгам, чтобы научились вести себя как следует. А вот ты совсем не такой, – говорила мне Карен.
Она была права. Я совсем не такой, как «Ник энд-Джей».
Как-то мне позвонил дедушка. Я уже хотел положить трубку, но решил дослушать до конца. Он двадцать минут объяснял мне, что это не он предал меня, а я его. Он открыл мне двери своего дома, а я решил остаться в Копенгагене со своей сестрой, которая, абсолютно однозначно, не имела моральных сил заботиться обо мне. И во всех тех несчастьях, которые обрушились на меня, виноват я сам, а не он. Я только мычал в ответ.
– Но, Николай, все-таки еще не поздно.
– Не поздно для чего?
– Я все еще могу помочь тебе, если на этот раз ты мне позволишь.
Я перебил его:
– Может, ты заткнешься наконец?
Он промямлил:
– Ты не должен так разговаривать со мной. Я твой дед.
– Я буду говорить с тобой так, как мне хочется. Как бы ты мог мне помочь? Ты паразит. Я прекрасно знаю, что о тебе говорят. Это ты нуждаешься во мне, а не наоборот.
Он молчал.
– Все считают, что ты смешон.
Он положил трубку, и я почувствовал свою силу.
По словам Карен, в Тарме ненавидели моего деда, потому что он отказывался уговаривать маму приехать с концертом. Они упрашивали его связаться с мамой, но он ясно дал понять, что не хочет иметь с ней ничего общего. Поэтому никто с ним не общался, даже сотрудники духовной миссии. Кроме того, ходили слухи, что именно из-за него мама не хочет приезжать. Я признался Карен, что эти слухи верны.
– Правда? Что же он делал?
– Об этом я не хочу рассказывать.
– Надеюсь, не в педофилии дело?
– Я все равно не расскажу.
Через несколько дней после выхода статьи я пришел в «Лас-Вегас». Велик тут же подошел ко мне:
– Это надо отметить кружкой пива.
– Когда?
– В пятницу.
– Отлично. – Я радовался тому, что выберусь с парнями.
– Супер. Николай, как же круто, что она твоя мама.
В пятницу вечером я заглянул в «60-е». Я давным-давно не был в пабе. Свищ и Велик выглядели напряженными. Мы договорились встретиться около десяти, я опоздал минут на двадцать, но они сидели на том же месте. Не успел я войти, как Свищ ликующе воскликнул: «А-а-а-а!», энергично указывая на меня. Велик встал, покачиваясь, и с гордостью провозгласил: «Ну что, я же говорил, что мы с ним знакомы».
Все обернулись на меня, и публика разразилась аплодисментами. Такое начало слегка раздражало, но постепенно тщеславие взяло верх, и я позволил им восхищаться мной. Я разговорился с местной парикмахершей – симпатичной девушкой чуть постарше меня, со слегка развязными и грубоватыми манерами, но вполне милой и чрезвычайно кокетливой. Ее звали Анита, Свищ и Велик звали ее Дом Нараспашку. Мне потребовалось довольно много времени, прежде чем я понял, почему у нее такое прозвище, причем понять помогла она сама.
Я мочился, как вдруг почувствовал на своем члене чью-то руку. К счастью, это оказалась рука Аниты, а не Велика. Я не знал, что мне делать, но я еще не дописал, так что пока вопрос о дальнейших действиях не стоял. Она попыталась возбудить меня, но я только облил мочой руки. Когда я кончил мочиться, она обвилась вокруг меня и стянула с себя штаны, а мой расслабленный член все еще болтался снаружи. Мы стояли с ней лицом к лицу. Ее задница нависала над писсуаром. Все это было слишком абсурдно, чтобы я смог возбудиться. Анита была привлекательна, она погладила моим членом у себя между ног, но все-таки это был мужской туалет, и она только что сказала: «Трахни меня», дохнув на меня сильнейшим пивным перегаром. Она была вдрызг пьяна и, потеряв равновесие, выронила мой член и уселась задницей прямо в писсуар. Мне кажется, она не осознавала, где очутилась, потому что продолжала сидеть, расставив ноги и в истоме глядя на меня. Дверь открылась, и вошел Велик. Я в остолбенении смотрел на него. Он весело засмеялся, а Анита повторила «Трахни меня!» голосом, в котором уже слышалось завтрашнее сожаление. Велик обошел меня и начал мочиться. Струя проходила в трех сантиметрах от Аниты, и брызги летели прямо на нее. Наконец она поняла, где находится, с криком вскочила, попыталась стряхнуть мочу и в слезах выбежала из туалета. Я заправился и посмотрел на штаны и трусы, лежавшие на полу, осознав, что Анита выбежала с голой задницей. Велик улыбнулся:
– Ну, вот и Анита поприветствовала тебя в Тарме. У нее повсюду член, член, член.
На последнем слове дверь открылась, и Анита смущенно потянулась за своими штанами. Весь паб галдел и потешался над ней. Некоторые даже последовали за ней со своими мобильными телефонами, чтобы увековечить ее голую задницу на камеру. Ей явно было неприятно. Велик поднял ее штаны, но вместо того, чтобы отдать ей, кинул их мне. Имелось в виду, что Анита должна попрыгать за своими штанами, пока мы веселимся и делаем унизительные снимки, но мне не хотелось участвовать в этой забаве, и я отдал ей штаны, которые она тут же схватила. Народ разочаровался, ведь сорвалось такое веселье, но Анита была мне благодарна.
После этого я просидел в пабе совсем недолго. Выпив еще кружку пива, я попрощался с Великом и Свищом. Они пытались уговорить меня отправиться с ними в Скьерн, но я отказался. Было весело, но я ограничился небольшой дозой веселья, которую был в состоянии переварить.
Мне было хорошо. Это именно то слово, которое исчерпывающе описывало мою жизнь в тот период. Я болтал с жителями Поппельвай, особенно с Карен, потому что она как-то успокаивала меня. Было приятно сознавать, что, ощутив беспричинный гнев, мне нужно только выбраться из дома и поприветствовать Карен. Быть может, меня должны были преследовать муки совести, но мне всю жизнь было так дерьмово, а теперь вдруг стало так хорошо, и я опасался ворошить все эти «я не должен был». Я не хотел думать об этом. Случилось слишком много всего, чтобы мне беспокоиться сразу обо всем. Сес не должна была умирать. Мои родители не должны были умирать. Силье должна была остаться со мной. Я не должен был совершать столько дерьма в своей жизни. Да кучи всего не должно было быть, так что я не думал об этом, ведь теперь становилось лучше. Самый никудышный день в Тарме все равно был лучше самого клевого дня в Копенгагене.
В дверь позвонили, и я открыл в надежде, что мне принесли очередной пирог, которые у Карен получались отменно, но не тут-то было. Это оказались «Свидетели Иеговы». Они вычитали в статье, что я начал прислушиваться к Иисусу, но в то же время колеблюсь в моей преданности ему. Не хотелось бы мне узнать о нем подробнее, а также о том, каким образом он может спасти мою душу?
Один из них был молодой парень с прилизанной шевелюрой, и если бы он пришел один, я бы просто закрыл дверь у него перед носом, но его спутницей оказалась симпатичная рыжая девушка, которая напомнила мне Мириам. Поэтому я позволил им войти. Парень испытал настоящий экстаз из-за того, что я разрешил им пройти в дом. Они уселись за кухонным столом и принялись вытаскивать из сумки брошюры и памфлеты. Я встал в нескольких метрах, облокотился на стол и сложил руки.
