– Боишься? – Анна выходит из комнаты.
А Максим, как парализованный, как дед Антон, продолжает сидеть на диване, не двигаясь. Он слышит какие-то голоса, доносящиеся из прихожей. Через минуту Анна возвращается.
– Это соседка. Можешь не волноваться. До пятницы.
– Все. Я не хочу так. Я не хочу делить тебя с этим.
– Это признание в любви?
– Считай – да.
– И что дальше?
– Меня бесит этот твой деловой тон, – говорит Максим, уставившись в сверкающий пол.
– А меня бесят бессмысленные разговоры.
– Ладно, ладно, прости меня. – Он берет ее за руку. – Знаешь, эти три дня, когда я тебя не вижу…
Анна высвобождает руку, но Максим продолжает:
– Дома мне кажется, что ты рядом, что ты просто вышла из комнаты. Когда просыпаюсь, долго не могу сообразить, где я: здесь или там? Где, чья квартира? С кем я спал?
– Вот как?
– Нет, не в этом смысле.
– Запутался, бедненький. – Анна встает и выходит из комнаты.
* * *
– Покажи зубы! – говорит Максим.
– Смотри! – Сергей неестественно широко и торжественно улыбается.
– Шедевр! – восхищается он собственной работой.
– Дай я тебя поцелую. – Сергей перегибается через заставленный едой и бутылками стол, теряя равновесие и цепляясь за Максима губами. – Вот спасибо, доктор!
– Не за что. Всегда пожалуйста. – Максиму неловко, он оглядывается по сторонам.
В ресторане немноголюдно. Черно-белые официанты подобострастны и сутулы. Они вьются над их столиком с особым рвением, убирают, подносят, стремглав меняют пепельницы.
– Да не мельтеши ты! – грубо осаживает одного из них Максим. – Ненавижу, когда они так – пепел сбить не успеешь, поговорить не дают, лезут своими ручищами, суки!
– Тебе не зубы, а нервы лечить надо, – говорит Максим.
– Да ладно, это мой кабак, а эти, – кивает в сторону официанта, – они другого языка не понимают.
– Зачем же ты назвал свой кабак «Еврохарч»?
– Это не я. Это пиарщики. Говорят, «Еврохарч» – запоминающееся название. Провели социологический опрос. Народу нравится. А тебе нет?
– Ну, «Еврохарч» так «Еврохарч». Так ты, Серега, ресторатор?
– И ресторатор тоже, а нервы, конечно, лечить надо. Все болезни от нервов. Так, доктор? Жаль, что ты только по зубной части, – говорит Сергей, разливая по рюмкам тягучую ледяную водку.
– Какая часть тебя еще беспокоит?
– Все остальные части, Макс! Ливер болит, – смеется Сергей белозубым ртом, – все болит. Стареем.
– Ничего-ничего. Скрипучее дерево долго стоит.
– Да, мы еще поскрипим. Это уж точно. Ну, давай за здоровье! Снимем стресс.
– Стресс, Серега, алкоголем не снимается, – говорит Максим. – Но выпьем тем не менее.
– Что ж его, паразита, снимает? – кривится от водки Сергей. – Секс?
– И секс не снимает. Только у женщин. А у мужчин – не снимает.
– От бля… так и знал, – досадует Сергей. – Пью, трахаюсь, и никакого удовольствия! Так ты говоришь – даже стресс не снимает?
– Не снимает.
– Обидно, – говорит Сергей и задумывается. – А вот скажи мне, как медик медику: бабки стресс снимают?
– Зависит от суммы, – рассуждает Максим. – Тут ведь может быть превышение терапевтической дозы.
– А что делать?
– Физический труд, побольше на воздухе, здоровый образ жизни и все такое.
– Знаешь, что я тебе на это отвечу: ну тебя в жопу. Выпьем? – поднимает рюмку Сергей.
– Никаких противопоказаний, – тянет свою Максим. – Как говорится, в малых дозах алкоголь полезен в любых количествах.
– Точно. Ты-то как? Жена? Дети? – закусывая, интересуется Сергей.
– Жена, дети – дочь – пятнадцать лет, собака. А у тебя?
– Жена еще есть, детей нет, собака сдохла. Все хорошо. Помнишь, как мы с тобой в лагерь ездили пионерский?
– Помню. Каждый раз из окна поезда я надеялся увидеть, где начинается море. Так ни разу и не удалось. Я всегда просыпал этот момент.
Поезд покачивает. Дребезжат стаканы в подстаканниках на столике купе. Верхняя полка, подбородок уперт в подушку. За окном море. Утреннее, пустынное, еще не прогретое солнцем. Каменистые пляжи, солярии с голыми серыми лежаками. Туннель – неожиданно, как обрыв пленки в летнем кинотеатре. Девчонки пищат от темноты где-то в тамбуре. Свет – ожидаемо, но все равно внезапно. Выброшенные на сушу останки ржавых судов. На бортах надписи белой краской: «СКА – чемпион», «Саша. Донецк. 1974», «Здесь был Игорь из Свердловска». Вдруг кто-то кричит: «Дельфины!» «Где? Где?» «Да вон там!» – бросаются к окну. Черные силуэты прыгают по воде, как запущенный с берега параллельно поверхности плоский камень. На перроне пахнет шпалами, морем, магнолией, китайской акацией. Народ тянется на пляж с надутыми матрасами под мышками, с детьми на плечах, с полотенцами через плечо. Двадцатикопеечная монета блестит на солнце. Женщина с усами продает горячую кукурузу, дает крупную соль из пол литровой банки. Соль – бесплатно, бери сколько хочешь. Втираешь ее в початок, отряхиваешь о шорты руки и ешь по дороге на море. Хорошо. «Максим! – кричит вожатая. – Где твоя пара?» Серега в белой пилотке с белым вафельным полотенцем, на котором в углу йодом выведено: «Сережа Сапунов».
Вот он. Или не он? Тот – худой, с просвечивающимися ребрами, со смехом похожим на икоту, и этот, сидящий напротив, – не совмещаются, как гусеница с бабочкой.
– Я покажу тебе, где начинается море, – говорит он. – Зафрахтуем яхту на Кипре, возьмем девочек и будем снимать им стресс, раз себе не получается. Морской воздух, из еды только рыба, овощи и фрукты – стои́т, я тебе скажу, как эбонитовый! У тебя, Макс, есть любовница?
– Есть! – почему-то краснея, отвечает Максим.
– Красивая?
– Да.
– А у меня все равно лучше!
– Почему это?
– Потому, что лучше не бывает!
– Где взял? – отшучивается Максим.
– Где взял, где взял… Купил!
– Она что, проститутка?
– Сейчас получишь! Знаешь, я как-то со временем так полюбил эти товарно-денежные отношения. Мне легче с очень конкретными людьми. Вот я к тебе пришел, говорю – зубы сделай, ты мне – столько за лечение, столько за керамику. Очень внятно, понимаешь? Мне это нравится. Мне платят, я плачу. Не надо этих страданий – чтобы я к тебе – я тебе за зубы должен? А ты глаза опускаешь, уходишь в другую комнату, меняешь тему разговора. Я еще раз – ну, сколько? А ты мне – нет, я так не могу, и так далее. К чему все это?
Максим украдкой посматривает на часы. Он мог бы быть сейчас там, с Анной, но он не решился отказать школьному другу. Не этому – ресторатору в костюме, а тому, с ребрами, из детства. А завтра пятница. И это значит, что они не увидятся с Анной аж до понедельника.
– …А она мне: я ухожу – мне надоело, я так не хочу, – продолжает Сергей. – Я ей: ты же знаешь, я жену не брошу, что ты хочешь? Скажи, что ты хочешь? Сколько? А она, не моргнув глазом, веришь – ни секунды не задумываясь, – тридцать две тысячи шестьсот пятьдесят три доллара – говорит. О’кей. Я даже не спросил, почему шестьсот пятьдесят три. Говорю – есть такая цифра в этой букве. Это лучший ответ в мире. О’кей. В тот же день привез баксы. Она взяла. Сказала: «Хорошо». Мы по-прежнему вместе. Ты меня слушаешь?
– Слушаю.
– Макс, я ее все равно люблю. Она за мной, как за декабристами, и на Канары, и на Сейшелы. На яхте… Она такая, понимаешь, такая… Она этих денег стоит! Я ей сейчас ремонт делаю – супер-пупер!
Звонит сотовый телефон. Сергей достает из кармана мобильник:
– Да! Мама, я же говорил… Я же просил тебя не делать этого! Ну и что? Я же тебе сказал: налог на прибыль с убытка. Ладно, скоро буду. Целую. – Кладет мобильник на стол. – Это мама, – говорит Сергей, – она у меня бухгалтером.
Максим встает и, шатаясь, идет к выходу.
– Ты куда?
– Меня тошнит, – не поворачиваясь, отвечает Максим.
* * *
В квартире Анны армяне закончили прокладывать проводку.
– Готово, хозяйка! Включай все, что есть! – командует Ашот, потирая руки.
– Все? – с недоверием переспрашивает Анна.
– Все, все. Все включай! – сияя, отзывается он, напевая веселую народную армянскую песню.
Анна мечется по комнатам в поисках всего, что включается в сеть.
– А не перегорит? Я раньше чайник электрический включить не могла – сразу пробки выбивало.
– Ай, слушай, какой чайник! – прерывая песню, говорит Ашот. – Электростанцию можно запускать на таких проводах! Включай, что есть! – Снова поет.
Анна включает все осветительные приборы в доме, чайник, микроволновую печь, утюг, телевизор, стиральную машину, пылесос, музыкальный центр, фен.
Рабочие застывают в ожидании результатов смелого эксперимента. Все шумит и орет. Анна, сложив руки, как при молитве, склонив голову, шепчет:
– Инч пес чер тангакин орох чутюн. Инч пес чер тангакин орох чутюн. Ток покорно течет по проложенной магистрали – медной проводке. Так гений человеческого разума побеждает стихию.
– Что еще не включила? Анна-джан, все включай! – не унимается Ашот.
