Через девять месяцев она вернулась. За это время она родила ребенка, муж погиб на войне. Жить у родителей мужа она больше не захотела, а мать успела уже сдать ее комнату учителю Зайферту, и потому она устроилась в комнатушке брата.
Кеппель теперь захаживал каждый день после службы, и, когда Хайнц Виганд возвращался по вечерам из мастерской, неразлучное трио (Элиза, Кеппель, Зайферт) уже восседало в гостиной, двери в кухню были открыты, так что Хайнц Виганд их хорошо видел и слышал, когда с помощью жесткой щетки, мелкого песка и хозяйственного мыла счищал, стоя перед умывальником, с рук ржавчину и машинное масло.
Теперь он брал с собой по утрам судки, чтобы не возвращаться в обед домой. А на плите свободно располагались кастрюльки с чаем и разными травяными настоями, с помощью которых учитель Зайферт надеялся стимулировать деятельность своего кишечника: большой и тучный, он вечно страдал желудком, а в уголках его влажных толстых губ скапливалась слюна, растягивающаяся в ниточку, когда он разговаривал.
Парадом в доме командовала Элиза: в ее распоряжении были всевозможные мази, капли, чаи, грудные компрессы, ножные ванны и таблетки. И пока Кеппель переводил завоеванные территории в квадратные километры, вагоны с зерном в человеко-часы, пока Зайферт — а голос у него был словно в горле застряла половина булочки — развивал идеи искусственной германизации планеты и формулировал принципы взаимоотношений с разумными существами других звездных систем, Элиза что-то постоянно втирала, перевязывала или освобождала от повязки, прощупывала или выстукивала.
Хайнц Виганд давно уже прекратил всякие отношения со своей женой. Впрочем, и с дочерью он теперь разговаривал намного меньше, отвечал лишь на ее вопросы, да и то когда у него была охота. Марго все это прекрасно понимала и вовсе не обижалась, скорее наоборот. А что отец лишь отвечал на вопросы, да и то когда у него была охота, — это ее даже радовало. Ей казалось, что теперь он отмалчивался иначе, чем прежде, никого больше не обвиняя, не жалуясь, но лукаво, как человек, у которого есть еще время и чьи дела, даже без малейших усилий с его стороны, с каждым днем улучшаются. Отец много раз повторял: когда этот кошмар наконец закончится, и Марго не могла бы точно сказать, имеет он в виду господство нацистов пли тех троих в гостиной, пока она вдруг не поняла, что для него это одно и то же.
Хайнц Виганд снова начал в последнее время интересоваться газетами, но больше всего радиопередачами, специальными выпусками последних известий и сообщениями о чрезвычайно успешном отводе войск с целью выпрямления линии фронта, особенно на Востоке. Если раньше он едва ли не регулярно пропускал последние известия, а жена слушала их внимательно, то теперь, напротив, она стала забывчивой, а он твердо помнил расписание передач. Если раньше она слушала передачу с торжествующим блеском в глазах, а он — мрачно занятый более важными делами, то теперь признаки рассеянности выказывала она, он же слушал с живейшим интересом. И если прежде Кеппель разворачивал в гостиной карты, а Хайнц Виганд доставал из шкафчика Библию, принадлежавшую еще его деду, то теперь он разыскал школьный атлас Альбрехта, рядом же с ним все чаще велись разговоры о новом чудодейственном оружии, к примеру о лучевых пушках.
Пока однажды вечером не появился Пюц. Пюц выслал из гостиной Кеппеля и Зайферта и пригласил Марго и Виганда. Он даже предложил стул мастеру Виганду. Сам же сел только после того, как уселась и Марго, по тут же вскочил, чтобы закрыть дверь на кухню.
Виганд и Марго были слишком удивлены, чтобы противиться его действиям, они ничего не понимали. Пюц разглагольствовал об Аврааме и его сыне Исааке, о том, что Авраам страдал не меньше, чем его сегодняшние потомки.
— Мы должны были поднять меч, — кричал инспектор Пюц, — дабы вырвать наших соотечественников из рук их жестоких поработителей. Сыны нашего отечества должны были отправиться в бой. Но когда открывают ворота войне, то смерть приходит следом. Так должно быть. И в этой необходимости, несмотря на всю ее кровавую суровость, есть нечто облегчающее душу. Героическая битва за Сталинград закончилась, — продолжал Пюц. — Многодневным трауром почтит германский народ память своих сыновей, тех, что до последнего вздоха и до последнего патрона исполняли свой долг, сломив тем самым главные силы большевистского наступления на Восточном фронте. Героическая битва за Сталинград станет величайшей героической песнью германской истории.
И тут наконец они поняли. Альбрехт погиб.
Хайнц Виганд уставился на этого похожего на мешок великана с маленькой, коротко остриженной головой, с огромными ногами, вылезающими из-под слишком коротких брюк, ораторствующего здесь о героической битве.
Жена только пискнула от страха. Она издала всего один звук, и звук этот действительно походил на писк.
Первое, что сделал Хайнц Виганд, — это отказал учителю Зайферту. Затем он сам переехал наверх, в освободившуюся комнату. Внизу жил Кеппель с женой. Хайнц Виганд ходил теперь обедать на «Почтовый двор». В январе сорок пятого Кеппель исчез. Хайнц Виганд ждал своего часа. И в середине марта час этот настал. Но до того у него не было ни малейшего представления, как все сложится и что он предпримет.
Однако при виде первого американского танка Хайнца Виганда словно пронзила молния. У него возникла идея. Идея, естественно, возникла в сознании, по тут же ей подчинились ноги. Виганд кинулся наверх в спальню. Сбросил со шкафов все чемоданы и принялся запихивать в них платья жены. Что еще ему сейчас делать, он, должно быть, в тот момент и сам не знал. Он подтащил два чемодана к двери на улицу, затем спустил вниз еще два, и тут его озарило.
Ручная тележка. Вот оно. Рядом с дверью стояла тележка. Он свалил на нее чемоданы, затем бросился в дом, в подвал, где с одной-единственной свечкой сидела Элиза, втиснувшись между банок с консервированными фруктами. Виганд потащил ее за собой, вверх по лестнице, через весь коридор к дверям. Здесь он подхватил ее на руки (весила она теперь не так уж много), взгромоздил на тележку, поднял дышло и швырнул ей его в ноги, чтобы она могла править. Потом Хайнц Виганд, разбежавшись, подтолкнул тележку, да с таким жаром, что Элиза уже не в силах была притормозить.
От дома Виганда длинная и крутая улица тянется к вокзалу. Вот тут-то и проявилась гениальность идеи, пришедшей в голову Хайнцу Виганду. Тележка получила огромную начальную скорость, и Элизе ничего не оставалось, как удерживать ее посередине улицы и молиться. Испытанные в боях «джи-ай» отскакивали в разные стороны, побледневший от страха сержант въехал на своем джипе в придорожную канаву, а Элиза подпрыгивала на ухабах, тележка вихляла из стороны в сторону, время от времени становясь на одно колесо, чемоданы плясали, сама Элиза сотрясалась, волосы ее развевались, и она кричала не своим голосом. Вот так, с развевающимися волосами и с дикими криками, которые не прекращались до самого конца улицы, Элиза выехала из деревни. Путь ее лежал обратно в Хинцерт, откуда она двадцать пять лет назад приехала.
И еще одно чудо произошло. У Хайнца Виганда вдруг прошла астма. Заметил он это не сразу. Как-то раз он спустился из спальни в кухню и, когда уже был внизу, вспомнил, что позабыл вязаную фуфайку. Он опять пошел наверх и прихватил фуфайку; и лишь вновь в кухне он заметил, что ни разу не останавливался на лестнице. Он еще раз поднялся. И опять проделал это, не останавливаясь. Он глубоко вздохнул. Сбежал по лестнице вниз и снова поднялся наверх. Ничего! Он свободно дышал. Да, он дышал свободно. И тут Хайнц Виганд издал ликующий вопль:
— Дышу!
Так Хайнц Виганд стал новым человеком. Он вновь был мужчиной. По утрам люди видели, как он у раскрытого окна делает зарядку. Он мог бы даже танцевать, и именно этим теперь и занимался: два раза в неделю на «Почтовом дворе».
А однажды утром он вообще не явился на работу. Такого с ним еще никогда не бывало. В половине девятого к нему заглянул, чтобы узнать, в чем дело, Фриц Тайс, подмастерье. Дверь в дом была открыта, кухня — пуста. Хайнца Виганда он застал в постели, тот завтракал. На подносе перед ним стояла чашка солодового кофе и тарелка с двумя ломтиками кукурузного хлеба. Тайс, открыв рот, уставился на эту картину. Хайнц Виганд в постели — рабочий, с важностью вкушающий ломтики кукурузного хлеба, да к тому же — это уж был предел всему — с книгой в руках.
— А ты можешь работать, — сказал Хайнц Виганд, держа чашку кофе в руке. — Если охота есть, иди работай.
Да, он явно рехнулся. Фриц Тайс быстренько убрался. С подобной ситуацией он не хотел иметь ничего общего.
А по средам и субботам Хайнц Виганд регулярно отправлялся на танцы. Ни одного танца он не пропускал. Вальсировал, как юный бог. Еще бы, он ведь дышал. Он дышал полной грудью.
