Увы: отвага, с какой Уильям взялся критиковать полководца, не нашла отклика у его собеседников – с их стороны не последовало никакой реакции.
Октябрь кончился, зима наступала на пятки. Худо-бедно якобиты добрались до английской границы; Уильям чувствовал – это последний бросок, дальше побед ждать не приходится.
Девятого ноября, в среду, на рассвете зарядил мелкий серый дождь. Холод запустил когти под тартаны горцев, заставил ежиться и дрожать даже самых крепких мужчин. Отвратительная погода отнюдь не способствовала росту боевого духа – никто из якобитов уже не надеялся, что марш-бросок завершится триумфом.
Один из вассалов графа, внебрачный сын из семейства Поллок, с которым Максвеллы состояли в родстве, поравнялся с Уильямом. Медленно ехали они в хвосте колонны, удрученно смотрели на промокших, грязных ополченцев.
– Не знаю, милорд, как нам это удается, да только я привык верить собственным глазам, – произнес Поллок. – А солдаты верят, что вы обладаете волшебной силой.
Уильям расхохотался.
– О нет, мой Поллок, не обладаю. Говорят, пути Господни неисповедимы; напомните солдатам эту фразу. Скажите, что мы – лишь свидетели проявлений Господней воли, и пускай держатся за эту веру, а не болтают греховных слов. А если честно, я сам не понимаю, как нам удалось зайти столь далеко при столь скудном снабжении. Вдобавок нерешительность нашего полководца воистину хуже козней наших врагов.
Поллок усмехнулся недоброй шутке.
– И все же за вами, милорд, мы последуем хоть в самое пекло, хоть к английским драгунам и фузилерам; с готовностью станем под дула их пушек.
Уильям тряхнул головой – ответственность давила подобно тяжкому бремени, но еще хуже были дурные предчувствия, в коих Уильям укреплялся с каждым шагом по раскисшей дороге, ведшей якобитов к Престону. Всего пройти предстояло двадцать пять миль.
– Езжайте, подбодрите людей, Поллок. Подымите солдатский дух, вселите в ребят уверенность, что наших сил хватит на взятие Ливерпуля, – сказал Уильям.
В Престоне его ждала хорошая новость – два отряда драгун покинули город с целью отыскать приближающихся шотландцев. Слухи передавались уже не шепотом, а в полный голос, и постепенно переросли в уверенность: королевская армия сопротивления не окажет.
– Кто бы мог подумать? – заметил один из товарищей Уильяма по оружию – они въезжали в центр города, лошади шли голова к голове. – Вот вы ожидали такого, милорд?
– Нет, не ожидал. Не ожидал, что в Престоне столько красивых зданий, – отозвался Уильям, указывая на ратушу и дома местной знати.
– Полагаю, наконец-то наши солдаты смогут компенсировать себе все походные лишения.
Уильям отнюдь не был уверен, что настал час праздновать победу, но счел за лучшее не озвучивать свое мнение.
– Этот город нужно оставить в целости. Попытаюсь поговорить с генералом Форстером – пусть запретит ребятам озорничать сверх меры.
Впрочем, едва ли над Престоном нависла угроза мародерства, подумал Уильям; генерал Форстер, убежденный тори, собрался провести здесь пару дней, отдохнуть от тягостного похода, насладиться прелестями городской жизни – и хотел, чтобы его солдаты занялись тем же. Однако, проспавшись после увеселений и перейдя мост Риббл, генерал с удивлением обнаружил изрядное скопление войск противника.
На Форстера Уильям надежд не возлагал – зато возлагал их на человека, известного как Старый Борлум. Уильям Макинтош, лорд Борлум, дядюшка вождя клана Макинтош, возглавлял две тысячи самых отчаянных и храбрых горцев; именно людям Борлума, от которых правительственные войска терпели наиболее значительный урон, якобиты были обязаны своим до сих пор не поникшим боевым духом.
Со Старым Борлумом Уильям сошелся еще во Франции. Борлум служил в армии Людовика Четырнадцатого, был принят при дворе, где познакомились, полюбили друг друга и обвенчались Уильям Максвелл и Уинифред Герберт. До утра Уильям пил с приближенными Старого Борлума; впрочем, выпили не столько, да и не в том настроении, что другие участники восстания якобитов. Расположились в рощице, чтобы наблюдать за лагерем англичан.
– Безмозглый осел, чтоб ему провалиться! – высказался о Форстере Старый Борлум. – Трус вроде Мара; от него решительных действий не дождешься. Какого дьявола он не охраняет мост? – Макинтош, изрыгая проклятия, приблизился к Уильяму, который потягивал отнюдь не веселившее его вино. – Вот оно, наше слабое место! Так и знайте, Максвелл, – вот оно! Если англичане перейдут мост, нам конец.
Уильям кивнул. Старый Борлум был совершенно прав.
– По вашему совету мы привлекли людей укреплять город. Они работали целый день. Лорд Дервентуотер даже наградил солдат деньгами для укрепления духа, – произнес Уильям, надеясь уверить Макинтоша в боеготовности якобитов.
– Граф засучив рукава работал наравне со всеми, – вставил кто-то. – Являл собою пример радения и рвения.
Макинтош только хмыкнул.
– А Мар покамест расслабляется в Перте; радуется, что прибыли кланы Фрейзер, Макдональд и Маккензи.
Завтра все решится, думал Уильям. Спать он пошел в овин, к своим солдатам. Поллок начал было протестовать, но Уильям осадил вассала:
– На войне все равны, Поллок. Потому что все проливают кровь.
Утро выдалось промозглое, как и накануне, с той разницей, что не капало сверху. Впрочем, дорога успела раскиснуть. Оставив для своих солдат приказ ежеминутно быть готовыми к выступлению, Уильям стал разыскивать Макинтоша.
Старый Борлум заметил его издали, сплюнул под ноги. Уильям оглядел равнину, где заняла позицию английская армия.
– Вам не кажется, что ваш яркий наряд делает вас очень соблазнительной мишенью? – спросил Уильям, указывая на сине-красно-зеленый тартан Макинтоша.
Старик усмехнулся.
– Действительно, с тем же успехом я мог бы нарисовать мишень на собственной спине – да только я скорее дам вражескому копью пронзить свой тартан, нежели умру на бархатных подушках.
Уильям откашлялся, улыбнулся обезоруживающей улыбкой и выдал:
– Безусловно, горцы всякому внушают страх.
– Мар за неделю получил больше людей, чем состоит в армии Аргайла, а по-прежнему колеблется, – отвечал на комплимент Старый Борлум. – Из-за него мои горцы сложат головы.
– Укрепления надежны со всех четырех сторон, – сказал Уильям.
– Ну так молитесь, мой мальчик, чтобы хватило одной надежности укреплений, – сварливо заметил Старый Борлум, – ибо уже к полудню англичане перейдут мост. Как пить дать, перейдут, попомните мое слово.
Джейн направлялась в гостиницу. На Севен-Дайалс нахлынули воспоминания, ей большого труда стоило выдержать натиск.
Дверь открыл консьерж. Слухи явно уже распространились, потому что его «Добрый день, мисс Грейнджер» было произнесено приглушенным, почти скорбным тоном.
Джейн поспешила дальше, избегая смотреть служащим в лица, завернула за угол, вызвала лифт. Бесконечно долго ехала на пятый этаж. Оказавшись в номере, она почти упала на кровать, как была, в пальто и шарфе, и закрыла глаза, будто таким способом могла удержать слезы. Джейн медленно, глубоко дышала, и постепенно бешеное сердцебиение унялось.
Робин был прав. К чему эта борьба, эти метания? Конечно, надо отпустить Уилла в Америку, как хотят Максвеллы. Здесь, в Лондоне, толковое лечение ему не светит. Решение было принято, и с поникших плеч будто свалился тяжкий, почти неподъемный груз. Поскорее, пока не передумала, Джейн стала звонить родителям.
Отец выслушал ее молча, ни разу не перебил.
– Похоже, дочка, ты всерьез решилась.
– Да, всерьез, папа. Потому что мне не нравится, как относятся к Уиллу в здешней больнице. Я дам ему этот шанс. Если же толку не будет – приму следующее важное решение.
Отец вздохнул, зашептал что-то, явно предназначенное для маминых ушей, и уточнил:
– А ты сейчас где – в гостинице?
– Да. Попробую заснуть, только сначала позвоню Максвеллам.
– Я бы на твоем месте сначала поспал, а потом говорил с Максвеллами. Впрочем, поступай как считаешь нужным, девочка моя. Мы с мамой хотели бы, чтобы ты побывала у одного человека, его фамилия Холлик. Нам его рекомендовал дядя Дик.
Джейн слышала, как родители шепотом обсуждали, не показать ли ее профессионалу.
– Папа, этот Холлик – он психиатр, да?
– Психолог, – поправил отец, как будто разница была самая что ни на есть существенная.
– Вот не ждала от вас подвоха. Я не рехнулась – просто мне плохо, – сказала Джейн. Получилось в рифму; при других обстоятельствах они с отцом от души посмеялись бы.
– Никто и не говорит, что ты рехнулась, – поспешно ответил отец, не скрывая разочарования. – На самом деле, немного я знаю людей более здравомыслящих, чем моя младшая доченька. Поэтому я всегда позволял тебе поступать как вздумается – был уверен, что ты не натворишь глупостей. Даже это твое скоропалительное решение, насчет свадьбы с Уиллом…
