– У меня таких шампуней дома – завались, – небрежно объясняет мне Катерина. – Просто забыла заплатить, когда выходила. А на Тверской подружку увидела, остановились, а тут милиция…
Об отце:
– Ну был конфликт. Вы его меньше слушайте. Он давно уже не артист.
– Но он же вам отец.
– Да какой он отец! Тюремный надзиратель.
По отцовскому плану ей надлежало проявить музыкальные способности в раннем детстве. Но ежедневные занятия отвратили ее от пианино. Тогда отец купил ей виолончель. Два раза в неделю Катя таскала в музшколу тяжёлый инструмент, ненавидя его. Как-то на углу, расстегнув футляр, саданула виолончелью о фонарный столб. Дома сказала: переходила улицу и чуть не попала под автомобиль, выронив инструмент.
– А почему футляр цел? – цепко спросил отец.
…С того момента она стала учиться врать. Но отец чаще всего разоблачал её. Выходил из себя, по-актерски впадая в раж, преувеличенно жестикулируя. Даже бил под горячую руку с криком:
– Ты кем хочешь стать? Уборщицей? Торговкой? Да ты же в конце концов на панель выйдешь!
Катина мать, Нина Ивановна, вздыхала – воспитательные фантазии мужа казались ей чрезмерными, – но возразить не осмеливалась: он в доме был безраздельным властителем. Дочь с ним тоже не спорила. Но чем больше он ругал, например, шоу-бизнес и попсовую музыку, тем больше её тянуло из дома. Назло отцу на дискотеках знакомилась с парнями, чьё легкое отношение к жизни казалось ей единственно возможным способом существования.
Отец, узнав про дискотеку, впал в состояние, близкое к безумию.
– Это же музыка дикарей! – кричал он. – Там собирается одна шваль!..
Катя не выдержала:
– Там просто другие люди. Это же не значит, что они плохие.
– Они примитивные!
– Можно подумать, что ты сложный, – вырвалось у дочери, и отец ударил ее ладонью по губам:
– Это тебе за хамство.
Рассматривая в зеркало распухшие губы, она возненавидела отца, его нетерпимость ко всему, что было ему непонятным («Это же и есть фашизм!» – сказала мне), его эгоистическую уверенность в том, что дочь должна быть приложением к его артистической славе («Будто я ему декорация!..»). И, ненавидя отца, она уходила из-под его власти, подпадая под власть своих иллюзий.
Круг её приятелей ширился. Среди них появились молодые бизнесмены. Её с подружкой Леной стали зазывать в рестораны. В этих сорящих деньгами ухажёрах ей чудилось нечто рыцарское. Всё чаще её привозили домой за полночь, и отец, увидев однажды дочь с букетом роз, закричал:
– Ты ещё убедишься, что эти цветы тебе подарили скоты!
И она убедилась.
…Как-то за ресторанным столиком мужская половина их компании удвоилась. Подсевшие говорили комплименты, потом перебросились фразами, из которых следовало – кто-то кому-то задолжал. После чего все они погрузились в ожидавшие их «мерседес» и «ауди», поехали к кому-то смотреть по видаку «классную эротику». Катя так и не поняла, в каком районе Москвы оказалась – обратно её тоже отвезли на «мерседесе».
В промежутке была одна из лучших серий «Эммануэль» с её щемяще нежной мелодией, были тосты – «За наших красавиц!», после одного из которых Катя обнаружила, что её прежних приятелей и Лены в квартире нет. Но она поняла, что ею «отдают долг», только когда её бросили на диван.
Для неё это был первый опыт близости. Её насиловали – грубо, разнузданно, били по щекам, когда она пыталась сопротивляться. Никакой нежности, никакой эротики, никакого «киношного шарма», только боль и унижение – это всё, что она почувствовала. Потом её отвезли и, еле стоявшую на ногах, втолкнули в лифт её дома, предупредив: «Вздумаешь жаловаться – тебе не жить».
Она заперлась от родителей в ванной, плача, давясь рвотой.
Отец барабанил в дверь:
– Я тебя предупреждал!
…На следующий день она всё рассказала матери. Та была вне себя:
– Сейчас же пойдем в милицию!..
Дочь усмехнулась:
– Ты меня похоронить хочешь?..
Мать металась:
– А что отцу скажем?
Но Константин Семёнович не ждал объяснений – сказал как отрезал:
– Теперь ты сама такая, как те, с дискотеки.
С этого момента её отчуждение от родительской жизни стало открытым. Она не сразу сказала матери, что бросила школу. Не объясняла, откуда у неё деньги и где проводит ночи, когда появляется под утро. Нина Ивановна плакала втихомолку, боясь спросить дочь: видела, что та готова сорваться, накричать. А дочь тем временем проходила школу уличной жизни: продавала на Арбате иностранцам федоскинские шкатулки, пока не прогорела, задолжав работодателям крупную сумму. Её поставили «на счетчик», проценты росли, и однажды она откликнулась на предложение подошедшего к ней солидного мужчины «вместе поужинать», назвав почти всю сумму долга. И – получила её, поехав с ним в гостиницу. Ещё одно такое приглашение, и она расплатилась бы, но на следующий день её остановила невысокая, крепко сбитая женщина лет тридцати, с пунцовыми губами, больно схватила за локоть и, заведя в подъезд, ударила коленом в пах:
– За место нужно платить!
В тот же вечер Катерина, перед тем как сесть в автомобиль позвавшего её человека, попросила «аванс» и тут же передала его Пунцовой.
…Эта Пунцовая оказалась бригадиршей. В подчинении у неё было около десятка «ночных бабочек» – шестнадцати-восемнадцатилетних девчонок, приехавших из провинции, и несколько москвичек. Потом, попав в их группу, Катерина узнала: бригадирша снимала для приезжих двухкомнатную квартиру, обеспечивала охраной и транспортом. Очень удобно, особенно зимой. Девчонки греются в автомобилях, стоящих где-нибудь во дворе, а на Тверской Пунцовая ловит клиентов. Те, въезжая во двор, включают фары. Хлопают дверцы, «бабочки» выпархивают, выстраиваются в шеренгу против света, распахнув шубки. Клиенты смотрят, не вылезая из машины, отсчитывают Пунцовой купюры, указывая:
– Давай вторую слева.
Из полученной суммы бригадирша выделяла «бабочке» одну треть. Иногда – меньше. Если кто-то из девчонок прогуливал, штрафовала: от десяти до ста долларов из очередного заработка. Время от времени бабочки из провинции ездили домой. Каждая получала от бригадирши инструкцию, как вербовать сверстниц: нужно рассказывать об их якобы шикарной московской жизни. За каждую новую «бабочку» вербовщица получала от ста до трёхсот долларов. Отмазывала их бригадирша и от милиции, беря на себя все переговоры. Но не всегда удавалось. Во время общегородских милицейских рейдов их, случалось, брали в момент смотрин под светом фар. Держали по несколько часов в отделении, выясняя, кто откуда. И – отпускали, потому что доказать факт систематической продажи себя почти невозможно. Привлечь же к ответственности бригадиршу стражи порядка тоже не могли – нет сейчас в Уголовном кодексе статьи за сводничество…
Когда сотрудницы инспекции по делам несовершеннолетних рассказывали мне все эти подробности, я поинтересовался, из каких семей рекрутируются жрицы любви. Обычно из неполных, ответили мне. Да ещё из тех, неблагополучных, в которых у девочек складывается комплекс неполноценности. Его-то они и пытаются изжить любым доступным им способом. В том числе и – доказательством от противного, как это случилось в доме бывшего певца.
…Константин Семёнович, удивляясь, откуда у дочери дорогие наряды, однажды зло пошутил:
– Уж не на панель ли вышла?!
С Катериной случилась истерика.
– Это ты, ты меня туда толкнул! – кричала дочь, подойдя к нему вплотную. – Как накаркал, так и случилось!
И он, ошеломлённый признанием, снова ударил её ладонью по губам:
– Не смей орать на отца!
Катерина, на минуту замолкнув, кинулась к висящему на стене зеркалу в резной раме, разглядывая распухающие губы, потом опять закричала. И, не помня себя, сорвала со стены зеркало, подняла и ударила им отца. Тот, пятясь, выбежал от неё на лестничную площадку, но она догнала – и била, и била его тем зеркалом. Прикрывая голову, он звонил и стучал во все двери, просил вызвать милицию. Соседи разняли их, но милицию вызвать не решились.
Катерину увели в ванную, накапали валерьянки.
В милицию же Константин Семёнович пришел сам.
…Когда мы там говорили с ним, он упорно повторял:
– Только колония, только жёсткая дисциплина спасет её! – Объяснял: – Я делал всё для её воспитания, но против развращающего влияния общества оказался бессилен!
Он так и не понял, что сам запрограммировал дочь на тот образ жизни, от которого предостерегал.
В тот день, возвращаясь из сельмага, услышал я то ли выстрелы, то ли взрывы. Что-то гулко лопалось в воздухе, и эхо этих звуков катилось над крышами села и соснами ближнего леса.
Спросил ехавшего на велосипеде мальчишку:
– Что это, не знаешь?
– У Иванцовых оба дома горят! Шифер на крыше трескается!..
Иванцовы жили в дальнем переулке, рядом с лесом, и, всмотревшись в ту сторону, я увидел белёсые, почти прозрачные клубы дыма, подымавшиеся вверх лёгкими толчками. Свернул, ускорив шаг. Заметил: с разных сторон по улицам и переулкам села торопятся люди – туда же.
