Поглощенный новой работой, я забывал позвонить Тане, и она молчала, должно быть, занятая экзаменационной сессией в институте. Я чувствовал вину перед ней. Чего греха таить, — с появлением Эолли, Таня отошла на задний план. Но это вовсе не означало, что Таня уже перестала меня интересовать. Она мне была по-прежнему дорога. Но я ей почему-то не звонил, хотя, для этого не требовалось больших усилий — достать из кармана телефон и набрать номер.
На даче в Крошино всегда стояла тишина, березовый лес поглощал все звуки, идущие с отдаленной трассы, по которой день и ночь, не переставая, неслись автомобили. Я работал в чистом, светлом, и хорошо проветриваемом подвале. Жаловаться нечего. Все мои желания исполнялись незамедлительно. В перерыве я шел наверх, отдыхал на диване, доставал из холодильника сок, минеральную воду. Там еще было баночное пиво, стояли бутылки с коньяком и виски. Но я к ним не притрагивался. Прежде всего — работа. Я выходил подышать свежим воздухом во двор, усаживался в беседке, доставал свою неизменную пачку "Явы" и выкуривал сигарету под шелест листьев берез. Когда приближался полдень, на столе моем звенел телефон, Вероника звала кушать. Обедал я всегда один в гостиной особняка, у камина. Племянницу Авдеева я ни о чем не расспрашивал, не пытался с ней даже заговаривать, видя, что она к тому не расположена — девушка была молчалива и всегда, встречаясь со мной взглядом, опускала глаза. Но готовила она вкусно.
Свободного времени у меня почти не оставалось, я уже почти не тренировал руку, давно не разбивал кирпичи и доски. Хотя на балконе исходный материал всегда был. Что поделаешь, приходилось чем-то жертвовать…
Работа над бумагой потихоньку продвигалась вперед.
В подвале у меня стоял сейф, по необходимости я открывал ее, доставал кожаную папку с оригиналом листа и сверял его с выведенными образцами, затем запирал папку обратно в сейф. Ровно через полтора месяца, в конце мая, я выдал окончательный вариант бумаги. С помощью специального резака я нарезал пять страниц под размер оригинала. Лист, что дал мне Борис, на первый взгляд был формата стандартного А-4. Но все же он отличался — имел в ширину лишних 3 миллиметра, а в высоту — 2. Я соблюдал все параметры, вплоть до веса каждой страницы — 13 граммов.
Борис Авдеев принял мою работу утром, около десяти. Мы были с ним вдвоем. Он осторожно брал готовые листы бумаги за края, смотрел на свету, затем складывал в папку. По лицу его было не понять, удовлетворен ли он качеством моей бумаги или нет. Выражение лица — молчаливо-сосредоточенное. Молчал Борис долго, думал о чем-то своем. Потом сказал, что несколько дней я могу отдохнуть.
Я кивнул и поехал домой.
Два дня я был занят Эолли, показывал ей город, водил в Ботанический сад и Третьяковскую галерею. Прокатились мы с ней на теплоходе по Москве-реке.
Я, конечно, наблюдал за ней, следил, как она реагирует на окружающее. Эолли впитывала в себя мир людей, и, должно быть, сравнивала с миром своим, другим, который являлся для меня совершенно недоступным.
На третий день позвонил Авдеев, сказал, что уезжает на неделю в Сингапур, и попросил, чтобы я в его отсутствие навещал племянницу.
— Она у меня нелюдима, — сказал Борис, — но тебя терпит, займи ее чем-нибудь.
— Хорошо, — ответил я.
По правде говоря, я не знал, как поступить с Вероникой. Девчушка вряд ли нуждалась в чьем либо обществе. Лицо ее было всегда грустное и бледное. Она появлялась на кухне, чтобы приготовить обед, затем уходила к себе на второй этаж, и оттуда не доносилось ни звука. Полная тишина.
Следуя просьбе Авдеева, я приезжал в Крошино утром, но не так рано, как прежде, шел к себе в комнату в правом крыле типографии, включал компьютер, смотрел почту, читал утренние газеты. В полдень Вероника звонила, звала обедать. Я заходил в особняк, садился за столик у камина, ел салат, суп, котлеты какие-нибудь или жареную курицу, пил чай. Я благодарил Веронику за вкусный обед и отправлялся к себе. Надобность в беседе отпадала. Так прошли еще три дня.
На четвертый, не успел я поставить машину во дворе дачи и открыть ключом дверь своей комнаты, как зазвонил телефон на столе. Это была Вероника.
— Андрей, ты не смог бы сейчас зайти ко мне? Мне надо с тобой поговорить.
Я удивился, мы никогда с ней не разговаривали, а тут — звонит сама, да еще на "ты" обращается.
— Хорошо, — ответил я, не подавая виду, что удивлен.
Девушка сидела за столиком в кресле у камина, там, где я обычно обедал. На ней была зеленая кофта и джинсовые брюки. Бледное лицо, грустные глаза — как всегда.
Я уселся напротив.
— Ты должен порвать отношения с Авдеевым, — сказала Вероника. — И чем раньше, тем лучше для тебя.
Твердый, не терпящий возражения, тон ее голоса больше подходил зрелой женщине, нежели кроткой шестнадцатилетней девушке. Я даже слегка опешил, не нашелся сразу с ответом, некоторое время думал, что бы означали ее слова.
— Гм, — только произнес я.
— Авдеев — опасный человек, — продолжала, глядя мне прямо в глаза, Вероника. — Держись подальше от него!
— Видишь ли, я простой инженер, нанятый в фирму твоего дяди. У меня круг своих обязанностей…
— Он мне не дядя.
— А кто же он?
— Любовник.
— Гм… — Я замешкался, никак не ожидавший к такому повороту событий. Вообще, какое мне было дело до всего, кем являлся Веронике Авдеев?
— Беги, пока не оказался в ловушке. Как я.
— Как ты?
— Он сломал мне жизнь…
— А что тебе мешает уйти от него?
— Как уйдешь, куда убежишь? Его люди следят за каждым моим шагом.
Наступило молчание. Я поднялся.
— Я должен идти работать.
— Подумай над тем, что я тебе сказала.
— Подумаю.
Я вышел из особняка. Шагая мимо бревенчатого флигеля, бросил взгляд на окна, заметил внутри человека, сидящего на диване перед телевизором. На площадке стояли микроавтобус и моя "Тойота". Каждый раз, когда я подъезжал к воротам, они автоматически открывались. Я не знал, сколько людей находится на территории особняка. Четверо или пятеро мужчин в синих униформах всегда работали в типографии, но я не входил в помещение, ни с кем не вступал в разговор, и, похоже, им тоже не было до меня дела.
* * *
Я приехал домой раньше обычного. В квартире негромко звучала музыка Сфириса, Эолли нравилось его слушать, она сама научилась включать и выключать проигрыватель. Я застал Эолли на кухне, готовящей еду. На газовой плите булькала кастрюля. Указательный палец на левой руке девушки был заклеен лейкопластырем.
— Ты, что, порезалась? — спросил я.
— Пустяки, — бросила Эолли. — Капля крови всего выступила. Я обработала ранку йодом и залепила пластырем.
— Надо быть осторожным, — сказал я и пошел в комнату, чтобы переодеться. И тут меня будто по башке палкой стукнули — я застыл, пораженный. Кровь! Эолли пользовалась ножом и нечаянно порезала палец. И пошла кровь из ранки. Но крови-то в Эолли не должно быть!
Я вернулся к ней. Девушка закинула в кастрюлю мелко нарезанную картошку, помешивала ложкой, затем закрыла крышку и стала вытирать руки полотенцем.
— Через минут двадцать суп будет готов, — улыбнулась она. — Что, проголодался?
Я усадил Эолли на диван, стал внимательно разглядывать ее руки.
— Не беспокойся, совсем не было больно, — сказала она.
— Ты больше нигде не поранила? — спросил я.
— Нет.
— Послушай, Эолли. Отныне ты не должна заходить на кухню, понимаешь?
— Тебе не нравится, как я готовлю?
— Нравится.
— Тогда почему запрещаешь? Потому что я поранилась? А как же другие жены? Они разве не могут поранить себе палец? — Большие глаза ее глядели на меня непонимающе, в них заблестели от обиды слезы.
— Ну, хорошо, — сдался я и обнял ее. — Пусть все остается по-прежнему.
После ужина мы поехали в Химкинский парк, там погуляли на свежем воздухе.
— Почему роли, которые исполняла Вивьен Ли, все трагические? — спросила Эолли. Она, должно быть, вспомнила сейчас фильмы, которые мы с ней смотрели в кинотеатре. — Означает ли это, что и в жизни она была несчастна?
— Не знаю, — признался я. — Кажется, у нее было много поклонников.
Мы шагали по дорожке парка, держась за руки, и никто из прохожих, попадавшихся нам навстречу, не обращал внимания на Эолли. Никто из них и не догадывался, что девушка, идущая рядом со мной — кукла. И сам я теперь сомневался в этом. Нет, говорил я, никакая она не кукла. Она — живое создание. Человек! Хотя и со своими загадками, оттого немного странная. А у кого их нет, загадок? Или, все-таки, я причастен к ее появлению? Скажи я об этом кому-то из друзей — Тане или Грише Сомову, — они меня на смех подняли бы. И, правда, как бы я это доказал? У Эолли была плоть, не отличимая от человеческой, по ее жилам текла кровь. Только рентгеновские лучи могли бы обнаружить в ней металлический скелет и чипы, встроенные в голове.
