Сборник рассказов «Разбиватель сердец», изд. «Ээсти Раамат», 1988, тир. 40 000 экз. Боюсь, я сделал невольную бестактность.
стр. 37
…зря похаял редакторов: один меня поучил.
Айн Тоотс, мой первый редактор, и поучил, за что ему отдельное спасибо.
стр. 40
Характер у меня легкий, зато рука тяжелая.
Распространенная ироническая переделка устойчивой фраземы: «У него тяжелый характер, но легкая рука» – о человеке мрачноватом, но доброжелательном и несущем удачу. Тьфу-тьфу: у моих врагов жизнь не тоё…
* * *
Примечание в примечании: Этот комментарий написан также эмигрантом, живущим в изрядной изоляции. Иногда, общаясь мало с кем и по преимуществу с олигофренами, я уже теряю представление, что общеизвестно – а что, наоборот, малоизвестно и трудно определимо, поскольку основной мой собеседник – я сам. Вот и получается, что комментарий написан иногда как бы для нерусских школ, для иностранцев, изучающих русский язык и историю русской культуры семидесятых годов двадцатого века. И то сказать: чем дальше от Советского Союза семидесятых, тем более чуждым и непонятным становится все, что составляло сферу интеллектуальной жизни культуропотребителей того времени.
* * *
стр. 40
Сам себя не похвалишь – ходишь как оплеванный.
Переделка иронической пословицы «Сам себя не похвалишь – никто <тебя> не похвалит», которая и сама есть переделка классической русской «Не хвали себя сам – жди, когда похвалят другие».
стр. 40
…с юстиниановым правом…
С легкой руки Наполеона Юстинианов кодекс, легший в основу Конституции Французской Империи, стал в течение XIX века правовой праосновой большинства «демократических» современных государств. (Черт, но наполеоновскую империю нельзя назвать «демократической». Ну, тогда «цивилизованных современных европейских государств» или что-нибудь в таком духе.) Юстинианов Кодекс – объемный свод римского права – составлен в Западной Римской Империи при императоре Юстиниане (527—565), византийце, уже после падения собственно Рима. – В свое время поручику Бонапарту Юстинианов Кодекс попался на гарнизонной гауптвахте по случайке, он прочитал его от нечем занять буйный ум – и цитировал наизусть пятнадцать лет спустя французским правоведам, которым поставил задачу разработать достойное Великой Революционной Франции право.
стр. 40
…с юстиниановым правом мы тоже знакомились не по Гегелю…
Отсыл к поэме Маяковского «Хорошо!»: «Мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием боев она врывалась в стих, когда под пулями от нас буржуи бегали, как мы когда-то бегали от них».
стр. 40
…кто-то должен был прокукарекать первым…
Опять же присказка: «Наше дело прокукарекать, а там хоть не рассветай». Снижение пророка до поэта, а поэта до петуха.
стр. 40
Горенштейн, Фридрих (род. ок. 1930)
Из поволжских немцев, с семидесятых живет в Германии.
Обрел статус определенной известности в шестидесятые публикацией в «Юности» – а публикация в «Юности» тогда автоматически означала пропуск в литературную элиту – не то рассказа, не то короткой повести с коротким же названием, не подлежащим хранению в памяти: не то «Дом с мезонином» (Но это Чехов!..), не то «Дом и корабль» (Но это сов. писатель-маринист Александр Крон, был такой!..), не то «Мансарда с башенкой», но это звучит явно глупо. Сексуально закомплексован, постоянной нитью проходит проблема мужчины с траханьем: с кем может – не нравится, с кем хочет – не получается, вот так и подходит импотенция, старость и смерть. В новом веке на российском читательским рынке не существует. (Тоже еврей?!)
стр. 40
Войнович, Владимир
Родился примерно тогда же, все это одно поколение, которое вошло в двадцатипятилетие, в возраст рабочего жизненного разворота, во времена хрущевской оттепели, т. е. в конце пятидесятых – а тогда в сов. литературе для людей энергичных и способных настал период условий тепличных и до неправдоподобия благоприятных: за сталинские пятилетки все было вырублено, соцреалистическая графомания достигла стадии неграмотного бреда, и тут – расширили издательские планы! расширили штаты приема в Союз писателей! создали новые издательства и журналы! (потому что уж ну вовсе же все уже было подохшим) – а писателей-то и нет, повывели! И всех чего-то стоящих молодых вносили в голубой вагон под руки – тиражи! слава! деньги! поездки! – был такой период, был…) – Обрел известность публикацией в 1962 году в «Новом мире» короткой повести про прораба «Хочу быть честным». Вошел в литературный истэблишмент, распробовал вкус денег и славы, в семидесятые свалил в США. В романе-антиутопии «2042 год» обкакал Солженицына, как умел. Придавал большое значение своему «советско-швейковскому» пародийному роману «Приключения солдата Ивана Чонкина» (кажется, название именно – или в общем – таково), юмор которого, на мой взгляд, отличается пошлостью и плоскостью: туповатый юмор простолюдина, сдобренный усердно фекальной темой.
стр. 40
Максимов, Владимир
Родился чуть раньше, в конце двадцатых (28? 29?), умер в девяностые. В семидесятые эмигрировал в Париж. Я не сумел узнать, что он написал. Но, кажется, именно он стал издавать в Париже литературно-внесоветский журнал «Континент», который для сов. русск. культуры был чем-то вроде герценовского «Колокола». Если ты напечатался в «Континенте» – тебя автоматически не печатали и выгоняли с работ в СССР – зато ты автоматически входил в обойму (обойма была емкостью с магазин ручного пулемета) «прогрессивных советских писателей», входивших в западный истэблишмент сов. писателей – переводимых, приглашаемых и т. п.
стр. 40
Севела, Эфраим
(Род. в конце 30-х)
Что-то вроде кинодраматурга по образованию, т. е. из людей, правильно понимавших службу в советской литературе: энергия, связи, деньги, хрен ли тратить жизнь на корпение над шедеврами, которых может и не выйти. В начале семидесятых, по его собственным утверждениям, проявил геройство, протаранивая сов. органы для разрешения вообще эмиграции евреев в Израиль, куда и отбыл с «первой волной» года где-то 73-го. Этой маленькой страны его буйному темпераменту хватило ненадолго, и переехал в США. Твердо знаю, что писал повести с еврейским элементом и юмористическим элементом. Очень мал ростом и занозист.
стр. 40
Эдуард Тополь
Один из самых кассовых беллетристов на российском книжном рынке середины и второй половины девяностых годов. Родился там же – конец тридцатых. Тоже из сценаристов – т. е. людей, которые мерили деньги не той меркой, что простые советские граждане. Дал о себе массу интервью, где сказал о себе много достойного и хорошего. Эмигрировал в США в семидесятые. Стал писать боевики с колоритом а’ля руссо-совьетико, что в горбачевский период «перестройки» и всплеска мирового интереса ко всему русскому – принесло успех, известность, переводы на иностранные языки. Как часто бывает, первые книги были энергичны и хорошочитаемы, хотя назвать откровенный боевик высокой литературой нельзя. Всего написал полтора метра произведений, если мерить собрание сочинений по толщине корешков. Последние книги – «Россия в постели» и «Новая Россия в постели» читать в общем трудно: сборник очерков и монологов о проститутках и вообще сексуальной жизни. Очень славолюбив… как, впрочем, и остальные: это так естественно. Но лучше многих!
стр. 40
Незнанский, Фридрих
Чуть постарше Тополя. Много лет в США работал с ним в соавторстве. Потом они отчаянно расплевались. Тополь объявил Незнанского графоманом, трутнем, самозванцем, которого он, Тополь, пригрел и поставил в соавторы из жалости; а теперь Незнанский лишь ставит свою фамилию на сочинениях, написанных «лит. неграми»…
* * *
Таким опусам надо, знаете, давать отлеживаться. Я перечитываю этот именной «меморандум Веллера» три года спустя после написания – и таращу глаза: а чегой-то это я злопыхаю, как самовар, растопленный сушеными мухоморами? Я – кроткий, приязненный и миролюбивый? Какая шлея натерла мне под хвостом? И вообще – какое мне дело до всего вышеупомянутого?
Позлословить с приятелем за бутылкой – это понятно. Но писать это зачем?! Если это самообнажение автора – то зеркало ясно диктует: такой стриптиз нам не нужен!
Граждане. Знали бы вы, что говорят неофициально писатели друг о друге и вообще о литературе! Самым приличным в этих речах является обычно слово «хуй».
Мое второе «я» утверждает, что ничего подобного я на самом деле никогда не думал и уж тем более не писал. А третье «я» подначивает: покажи, покажи им, как рубят правду-матку братья-литераторы, а то ведь читатель никогда не услышит звучание инструмента в отсутствие зрительного зала.
* * *
…по заказу издательства. Однако еще до эмиграции в семидесятые Незнанский успел выпустить в СССР книгу «Рассказы следователя» – так себе, но написал же. Из справедливости же надо сказать, что триллеры Незнанского ничем не хуже триллеров Тополя. Хотя по части самораскрутки Тополь, конечно, куда круче.
