Мама у Ивана была русская – Таня Миронова, а отец вообще-то был из Западной Украины и если там и случились в роду какие-то евреи, то влияние их в крови было незначительным, и Иван его не ощущал.
– Эти ребята, – говорил чин из министерства, – они, попомни меня, они лет эдак через тридцать-сорок и Америке счета предоставят за какую-нибудь выдуманную ими каверзу, чтобы пенсион с них потом заполучить.
Отец хмыкнул, слушая рассуждения чина.
– А что ты думаешь? – продолжал чин. – Германии они счета выкатили и та платит по самое не могу, теперь нас как наследников бывшего Советского Союза якобы за преступления коммунистов в международный суд в Гааге тащат, и уверяю тебя, выиграют и мы будем платить, да так будем, что никакой нефти с газом не хватит…
– Да ладно тебе, – качая головой и недоверчиво улыбаясь сказал отец. – Все это гипотезы.
– Гипотезы? – возмутился чин. – Да ты же юрист, ты же журналист, разуй глаза!
Официант принес третий прибор.
Чин замолчал.
Отец кивнул официанту, и тот, достав из ведерочка бутылку, налил всем вина.
– За Ивана твоего, – сказал чин.
– За тебя, Ваня, – сказал отец.
Выпили.
Потом чин, вытерев рот салфеткой, засобирался и стал прощаться.
Его, оказывается, уже полчаса как дожидалась внизу машина с референтом.
Оставшись вдвоем, отец с сыном снова поздоровались.
Выпили по глотку вина.
Помолчали.
– С учебой как? Решил? – спросил Борщанский-старший. – Академку будешь брать или как?
– Я с деканом говорил, он обещал в этом семестре предоставить мне что-то вроде статуса заочника, – ответил Иван.
– Ага, это как в мои времена секретарям комитета комсомола давали право свободного посещения, – улыбнулся отец.
Им принесли горячее.
Любимые ванины беляши с мясом и лангман.
– А справишься заочно? – спросил отец.
– Я туда учебников наберу, читать буду, и потом ноутбук тоже возьму, а Интернет-то там можно подключать будет? – спросил Иван. – Я тогда и курсовые работы по электронной почте на кафедры сливать смогу.
– А зачем тебе это вообще нужно, Иван? – спросил вдруг отец.
– Если тебя устроит мой ответ, что для самоутверждения, то пусть это будет для самоутверждения, – сказал Иван, отведя глаза.
– А если не устроит? – спросил отец.
– А если не устроит, то тогда я воспользуюсь четвертой поправкой к американской конституции, про право на личную тайну, – усмехнулся Иван.
На том и порешили.
Выдержки из дневника участницы риэлити-шоу "Последняя девственница" Красной Шапочки Как я и думала, так оно и вышло. Владислав, главреж, всех нас собрал и устроил нам втык – типа, мы слишком много воды всякой льем. Типа, нельзя себя как школьники перед директором вести. Сказал, что нужно раскованности прибавить, что нельзя вести такие нудные разговоры.
– А что? Неинтересно, что ли? Что мы, неправильные вещи говорили? – сделал попытку оправдаться Бармалей.
Владислав возмутился, объяснил, что это не гордоновские шоу для яйцеголовых! Что нужно живее быть! Ну, вот точно, как я и думала.
– Мне камеры мешают иногда, смущают, – пожаловалась Белоснежка.
Там еще психолог сидел, он стал объяснять, что смущение перед камерами пройдет, что нужно, типа, аутотренингом заниматься и самовнушением. Заверил нас, что смущение само собой пройдет, что это эффект первого дня и все такое прочее.
После этой речи Серый Волк не упустил случая тупо пошутить:
– А чё? Вы нам бухла принесите туда, и все смущение пройдет! Пива и воблы побольше!
Никто на его шутку не отреагировал. Влад только строго и кратко сказал:
– Трэша не надо! Не формат, – и продолжил нам свои указания давать. Говорил, что мы как можно чаще должны переодеваться. Возмущался тем, что никто не реагирует на красные огоньки, когда они загораются, а реагировать обязательно нужно, чтобы картинка получалась качественная. Потом Влад, как я и ожидала, меня похвалил.
Сказал, что я как раз хорошо смотрелась. Вот что мне показалось в его речах очень подозрительным, так это то, что он Карабасу ничего плохого не говорил, а ведь он, блин, только в книжку свою и глядел все время, и вообще часто мимо темы фразы подбрасывал. Точно – не просто так это. …
Всякий раз, завидев Ивана подле какой-нибудь из девушек, Серый Волк тут же задирал его. Все равно возле какой – хоть рядом с этой манерной дурой Красной Шапочкой или возле клинически глупой Белоснежки – обязательно возбуждался и начинал быковать.
– Ну чё, пацан, ты, в натуре, шел бы учебник свой читать, или в компьютер свой глядеть, шел бы!
Серый Волк ощущал себя в этой студии единственным носителем природной брутальности.
Но на явно неподходящую Серому Волку Русалочку, на Веру Мигунову, Серый Волк реагировал еще злее. Наверное, как решил для себя Иван, наверное из-за того, что Серому Волку здесь явно "не светило", и уж каким бы тупым не был этот волчара, но он должен был понимать, что Верочка Мигунова, Русалочка, – не его поля ягодка.
Оттого, наверное, и бесился.
В гостиной их было трое.
Русалочка уютно, как только умеют это делать женщины, обладающие вкусом, сидела на диване, поджав ножки, подоткнув себя со всех сторон подушками и укрыв нижнюю часть тела большим цветастым пледом. Русалочка читала.
Красная Шапочка сидела на пуфе перед телевизором и тасовала большую пачку видеофильмов, выбирая, что бы такое посмотреть.
Иван же сидел подле искусственного камина и вслух зачитывал девчонкам пассажи из своей курсовой работы по истории философии.
Серый Волк вошел как раз на том месте, где Иван говорил об отношении аристократов духа к духовной черни.
– Чернь обитает внизу, а боги живут, где и положено богам, в горах, где вибрирует чистый дух мировой воли, – читал Иван. – Заметьте, боги Олимпа и обитатели легендарной Шамбалы, затерянной где-то в Гималаях, были родственниками по природно-географическим пристрастиям.
– Ты очень умный? Да? Умный, что ли? – с каким-то блатным надрывом спросил Ивана Серый Волк. – Знаешь, как про таких говорят? Если ты такой умный, то твое место не здесь, а возле параши.
– Параша это кто? – спросила Красная Шапочка.
– Параша это по-ихнему унитаз, – пояснил Иван.
– По ихнему. Это по-какому? – продолжала недоумевать Красная Шапочка.
– По-волчьему, надо полагать, – не отрывая глаз от книги пришла на помощь Русалочка.
– Здесь что? Все умные, что ли, собрались? – спросил Серый Волк.
– Да нет, есть исключения, – сказала Русалочка, откладывая книжку.
– Не понял, – сказал Серый Волк и, подойдя к Вере, бесцеремонно протянул руку к ее книге. – Что ты там читаешь? Умные книжечки?
– А ты не джентльмен, – поморщившись сказала Вера, отдергивая руку с книжкой.
– Да пошла ты! – махнул рукой Серый Волк и всем своим видом принялся выказывать полное безразличие к Верочке. Он приблизился к Красной Шапочке. Подойдя сзади, прижался животом к ее спине и, протянув руки к пачке видео-дисков, которую та перебирала, стал выдергивать их, одновременно касаясь ее груди.
– Чё ты лезешь, отстань! – вскрикнула Красная Шапочка.
– Слушай, здесь тебе не хата в КПЗ, – не выдержал Иван, – ты здесь не быкуй. А то…
– А то что? – резко обернувшись вскричал Серый Волк, он словно ждал того, что Иван проявит себя, как мужчина.
– А то, что мы тебя на место поставим, – как можно более спокойно ответил Иван.
Выдержки из дневника участника риэлити-шоу "Последняя девственница" Серого Волка Владик запретил мне слушать шансон. Всяких Шакир и Бритни можно ставить, а правильные песни – ни хрена! Понятно, я взбесился, особенно после того, как эта Русалочка стала классику заводить. Моцарты-Шмоцарты! Это ж какой нормальный пацан выдержит! Я ей сказал:
– Выключи этот бред!
А она:
– Неужели тебе, Серенький, не нравится?
– Да ты чё, сдурела? Это ж для лохов музыка! На мозги давит!
А она только посмотрела на меня, как на клинического. Я тогда ей напомнил про Данте. Про то, как мне эта Русалочка объясняла про книжку, которую читала.
Дело так было: я пришел к ним в спальню с Белоснежкой немного поговорить о наших с ней отношениях. У меня, типа, тактика такая была – я запал на Белоснежку и потихоньку к ней подруливал. Она все мялась, но я-то знаю, как с девчонками в таких случаях обращаться. Каждый день понемногу внушать ей, что, типа, любовь, тискать ее понемногу. Тогда уж точно – любая созреет. Я и рассчитывал сначала с Белоснежки начать, она мне больше понравилась, а потом и к другим подрулить. Вот я с ней там про свое, типа, прилягу к тебе под одеяльце, а она – нет-нет, нельзя, и прочее. Беседуем мы с ней мирно, но чувствую я на себе такой презрительный взгляд этой Русалочки. Мешает мне ее взгляд правильную беседу вести! Я тогда подошел к ней, сел на ее койку и чтоб малость обломить ее, чтоб поняла, чтоб поуважительней на меня смотрела, начал разговор:
